направление ветра мокрым большим  пальцем; то, чему
учат родители  в  детстве,  остается  надолго, как  бы  глупо  это ни было).
Мочиться  на улице - одно  из удовольствий сельской жизни, о котором никогда
не  говорят  поэты.  Но  этой ночью удовольствия  я не испытывал: вытекающая
жидкость  горела, словно нефть. Но я подумал, что вечером было  хуже,  и  уж
точно - два-три дня назад гораздо хуже.  Так  что появилась надежда, что все
пошло  на  поправку. Никогда у меня не было надежды более  тщетной. Никто не
мог  сказать  мне, что микроб, забравшийся внутрь  меня,  где  тепло и сыро,
может взять  пару дней  отдыха,  прежде чем опять  войти в силу. Я бы  очень
удивился.  А  еще  больше  удивился,  если  бы  узнал,  что  через  каких-то
пятнадцать-двадцать лет изобретут таблетки, в рекордное время избавляющие от
такой  инфекции... а  если  при  этом и  произойдет расстройство желудка или
кишечника, тебя  никогда не  стошнит  так,  как  от  серных  пилюль  доктора
Сэдлера. Но тогда, в 1932-м, можно было только ждать и пытаться не  обращать
внимание на то,  будто кто-то налил внутрь мочевой системы нефть и поднес  к
ней спичку.
     Я  облегчился, зашел в спальню и в  конце концов  заснул.  Мне  снились
девочки с застенчивыми улыбками и кровью на волосах.

        6
     На следующее  утро  я нашел на  своем  столе  розовый  клочок  бумаги с
просьбой при  первой возможности зайти в кабинет начальника тюрьмы. Я  знал,
по какому поводу: в этой игре были неписаные,  но обязательные правила,  а я
вчера ненадолго перестал  играть по ним - поэтому я решил потянуть с визитом
к начальству как  можно дольше. Наверное,  как и с визитом к врачу со своими
мочевыми  проблемами.  Я  всегда думал,  что  делам типа  "разделаться раз и
навсегда" придают слишком много значения.
     Во всяком  случае  я не спешил в кабинет  Уордена Мурса. Вместо этого я
снял свои шерстяной китель, повлил его  на спинку стула включил вентилятор в
углу - день выдался  опять жарким. Потом сел и пробежал глазами ночной отчет
Брута Ховелла. Трево-житься  было не  о  чем. Делакруа  немного плакал после
возвращения - он почти всегда по ночам плакал больше о себе, чем о тех, кого
сжег  живьем,  я  почти уверен, - а потом достал Мистера Джинглза,  мышь, из
коробки из-под  сигар.  Это успокоило Дэла и до утра  он спал  как младенец.
Мистер Джинглз почти всю ночь провел на  животе Делакруа, обвив хвост вокруг
задних  лапок  и  не  мигая  глазками-бусинками.  Словно Господь решил,  что
Делакруа  нужен ангел-хранитель, но распорядился, что  только мышь  сойдет в
этом качестве  для такой  крысы, как наш "убийственный" дружок  из Луизианы.
Конечно, всего этого не было в рапорте  Брута, но  я провел достаточно много
ночных наблюдений, чтобы уметь читать между строк.  О Коффи упоминалось лишь
однажды:  "Не спал, лежал тихо, иногда плакал. Я попытался  начать разговор,
но после  нескольких  ворчливых реплик в ответ  оставил  его в покое. Может,
Полю или Харри повезет больше".
     "Начать разговор" - главное в нашей работе, в самом деле. Тогда я этого
не  знал, но, оглядываясь назад  с  высоты  странного  пожилого возраста  (я
думаю, этот возраст кажется странным  тем,  кому предстоит  его пережить), я
все понял, как и то, почему не понимал вначале, -  эта задача слишком сложна
и столь  же  важна, как дыхание  для поддержания  жизни. Для  временных было
совсем не важно "начать  разговор",  но  для меня, Харри,  Брута  и Дина это
жизненно  важно,  и  именно  по  этой причине  Перси  Уэтмор  был  кошмаром.
Заключенные ненавидели его,  охранники ненавидели его... все ненавидели его,
думаю, самого Перси,  а не  его  политические связи, а  возможно  (но только
возможно),  и его  мать. Он напоминал порцию мышьяка, впрыснутую в свадебный
пирог,  и  мне  кажется, я  знал с самого начала о грядущей катастрофе.  Сам
Перси был словно запланированный несчастный  случай. Что касается остальных,
то мы подняли бы на смех того, кто сказал бы, что мы приносили больше пользы
не как охранники заключенных, а как их психиатры, половина меня и сейчас еще
смеется  над подобной мыслью, но мы  знали  насчет  начала разговора...  без
этого  разговора люди,  коим предстояло повидать  Олд Спарки,  имели ужасную
привычку сходить с ума.
     Я отметил внизу  рапорта Брута - поговорить с  Джоном Коффи, попытаться
по  крайней  мере,  потом перешел к  сообщению  Кэртиса Андерсона,  главного
помощника  начальника тюрьмы.  В  нем говорилось,  что он, Андерсон,  вскоре
ожидает приказа ДК для Эдварда Делакруса  (Андерсон ошибся: имя его на самом
деле было  Эдуар Делакруа).  ДК означает день  казни,  и согласно сообщению,
Кэртису  сказали почти точно,  что  маленький  французик пройдет  свой  путь
незадолго до Хэлловина - он считал, что 27 октября, а предполо-жения Кэртиса
были  всегда  обоснованны.  Но  еще  до  того  нам  следует  ожидать  нового
постояльца по имени Вильям Уортон. "Он  из тех, что ты называешь "проблемный
ребенок", - писал Кэртис  своим почти  каллиграфическим  почерком с обратным
наклоном. - Дикий и  сумасбродный,  и этим гордится. Последний год бродил по
всему штату и наконец допрыгался. Убил при ограблении сразу троих, среди них
беременную женщину, четвертого убил, когда убегал. Патрульного штата. Ему не
хватало только  монашки  и слепого". -  Я  слегка  улыбнулся этим словам.  -
"Уортону девятнад-цать лет, на левом  предплечье татуировка: "Крошка Билли".
Вам  придется  дать  ему по  носу  раз или два,  это я гарантирую, но будьте
осторожней. Этому  человеку терять нечего. -  Он дважды подчеркнул последнее
пред-ложение, потом закончил:  - А еще он скорее всего лодырь. Пишет жалобы,
и, кроме всего прочего, он - несовершеннолетний".
     Безумный ребенок, пишущий жалобы, способный к безделью. Просто здорово.
На минуту день, мне показалось, стал  еще жарче, и я  решил  не  откладывать
больше визита к Уордену Мурсу.
     За  время  моей  работы  охранником  в  Холодной  Горе  сменилось   три
начальника  тюрьмы.  Хэл Мурс  был  последним и самым лучшим из  начальников
такого  рода. Честный,  прямой, лишенный в отличие от Кэртиса Андерсона даже
элементарной  сообразительности, он  обладал особой  политической гибкостью,
помогающей  сохранить  свой  пост  в те  мрачные годы... и  в  то  же  время
оставался неподкупным, и не  поддавался искуше-ниям этой игры. Повышение ему
не  светило,  но, похоже, его устраивала и нынешняя  должность. В те дни ему
было пятьдесят  восемь  или пятьдесят девять, его лицо с глубокими складками
напоминало морду бладгаунда.  Бобу Марчанту оно  бы понравилось. Хотя волосы
его поседели, а руки слегка дрожали, он был еще очень силен. За год до этого
в  прогулочном   дворике   на  него  набросился  заключенный  с   рукояткой,
выстроганной  из  перекладины  деревянной  решетки.  Муре  перехватил  кисть
негодяя и скрутил ее так, что кости захрустели, словно сухие ветки в костре.
Нападавший, забыв о своих обидах, упал на колени прямо на землю и стал звать
маму. "Я тебе не мама, - сказал Муре своим интеллигентным "южным" голосом, -
но на ее месте, я поднял бы юбку и помочился на  тебя из чрева, давшего тебе
жизнь".
     Когда  я  зашел в его кабинет,  он начал подниматься, и  я  помахал ему
рукой,  чтобы не вставал. Я сел за стол  напротив  и начал с  вопроса  о его
жене...  но  совсем  не  так, как принято у вас. Я спросил: "Ну как там твоя
красотка?" Словно Мелинде всего лет семнадцать, а не шестьдесят два или три.
Мой интерес был искренним: такую  женщину я бы и сам мог полюбить и жениться
на ней, если  бы  наши жизненные пути пересеклись, но еще  мне хотелось хоть
немного отвлечь его от основных дел.
     Он глубоко вздохнул.
     - Не очень, Пол. Даже совсем не хорошо.
     - Опять головные боли?
     -  На этой  неделе  всего  раз,  но  было очень  плохо,  позавчера  она
пролежала  пластом  почти  весь день. А теперь еще  эта  слабость  в  правой
руке... -  Он поднял свою, всю  в веснушках, правую руку. Мы оба видели, как
она  дрожит над бумагой, потом опустил ее опять. Я уверен, что он все  отдал
бы  за то, чтобы  не  говорить этого,  а  я -  все за то, чтобы не  слышать.
Головные боли у Мелинды  начались весной, и все лето врач уверял ее, что это
"мигрени на нервной почве", вызванные стрессом  из-за ожидаемого ухода  Хэла
на пенсию. Но на самом деле никто из них не "ожидал"  ухода на пенсию, а моя
собственная  жена сказала, что мигрень - болезнь не пожилых, а молодых,  и к
тому  времени,  когда  страдающие мигренью достигают  возраста  Мелинды,  им
становится не  хуже, а лучше. А эта слабость в руке? По-моему, это совсем не
похоже на нервный стресс, это похоже на проклятый инсульт.
     - Доктор Хавестром хочет,  чтобы она легла в  боль-ницу в  Индианоле, -
сказал Муре.  - Сделала  анализы.  Рентген головы и Бог знает, что  еще. Она
боится  до  смерти. - Он помолчал, а потом  добавил: - По правде говоря, я и
сам ужасно боюсь.
     -  Да,  но вот увидишь,  она  справится,  -  успокоил  я.  -  Лучше  не
откладывать. Если вдруг они что-то  увидят на рентгене, то может  оказаться,
что это излечимо.
     - Да,  - согласился  он, и тут  всего один раз за эти минуты разговора,
насколько я помню, наши  взгляды встретились.  И мы все  поняли без слов, со
всей  беспощадностью. Да, скорее всего инсульт. А  может быть, рак - опухоль
мозга,  и если это так, то шансы  на то, что врачи в Индианоле смогут что-то
сделать, практически  равны  нулю.  Это ведь  был тридцать  второй  год,  не
забывайте,  когда  лекарством  даже от такой  более-менее простой  "мочевой"
инфекции были либо сера и вонь, либо страдание и ожидание.
     - Спасибо за сочувствие, Пол. А теперь давай поговорим о Перси Уэтморе.
Я застонал и закрыл глаза.
     -  Сегодня  утром  мне  позвонили  из  столицы штата,  -  прямо  сказал
начальник тюрьмы. - Звонок был очень сердитый, можешь себе представить. Пол,
губернатор так сильно женат, что его здесь почти нет, ты меня понимаешь. А у
его жены есть брат, у которого единственный  ребенок. И этот ребенок - Перси
Уэтмор. Перси  вчера звонил папаше, а  папаша Перси позвонил тетушке.  Нужно
прослеживать цепочку дальше?
     - Нет, -  вздохнул я. - Перси настучал. Точь-в-точь  классный маменькин
сынок, наябедничавший учительни-це, что видел, как Джек и Джилл целовались в
раздевалке.
     - Да, - согласился Муре, - примерно так.
     - Ты  знаешь,  что произошло  между  Перси и Делакруа,  когда  Делакруа
только поступил? - спросил я. - Перси с его чертовой резиновой дубинкой?
     - Да, но...
     -  И  ты знаешь, как он проводит ею иногда по прутьям  решетки,  просто
так,  для  смеха. Он  подлый, он тупой, и  я не  знаю, сколько еще смогу его
выносить. Это правда.
     Мы знали друг друга пять лет. А это много для людей, успешно работающих
вместе, особенно если часть их  работы - торговля жизнью и смертью. Я просто
хочу сказать: он понял, что я имел в виду. Нет, я не уйду, во всяком  случае
теперь, когда вокруг  тюремных стен ходит Депрессия, как опасный преступник,
которого  нельзя  посадить  за   решетку.  Люди   получше  меня  оказывались
выброшенными на улицу или ездили на подножках зайцами. Мне повезло, и я знал
это: дети подросли и залог - двухсотфунтовый кусок мрамора - свалился с моих
плеч  в последние  два года. Но  человеку нужно  еще  питаться,  да  и  жену
кормить. Кроме того,  мы  привыкли посылать дочери и зятю двадцать долларов,
когда могли  (а  иногда  когда  и не  могли,  если письма  Джейн становились
особенно  отчаянными).  Зять был безработный  учитель, и  если  уже  это  не
говорит об отчаянии тех дней, то  значит это  слово не имеет смысла. Так что
нет, нельзя бросить стабильно оплачиваемую работу, такую, как моя... так вот
хладнокровно взять и уйти. Но у меня уже не хватало хладнокровия в ту осень.
Температура  на  улице  была высока  не  по  сезону,  а подкравшаяся изнутри
инфекция  подняла ее еще выше. Когда  же человек в таком  состоянии, то  его
кулак  может взлететь порой и  помимо воли. А если хоть раз  треснуть такого
типа со связями, как Перси, то  уже не остановишься, потому что назад дороги
нет.
     - Сдержись, - тихо произнес Муре. - Я тебя вызвал, чтобы это сказать. Я
знаю из достоверных источников -  от человека, звонившего мне сегодня утром,
- что  Перси  подал  заявление на  работу  в Бриар,  и  его заявление  будет
принято.
     -  Бриар, - повторил я. Бриар Ридж - одна из двух  больниц штата. - Чем
этот щенок занимается? Гастро-лирует по госучреждениям?
     - Там административная работа.  Лучше оплачивается и нужно иметь дело с
бумагами, а не с больничными койками в жаркий день. - Он криво улыбнулся.
     - Знаешь,  Пол,  ты мог  бы уже избавиться от него, если бы не пустил в
аппаратную вместе с Ван Хэем, когда Вождь ушел.
     Сначала то, что он говорил, мне показалось очень интересным, и я не мог
понять, к чему он клонит. А может, не хотел понимать.
     - Куда я еще мог его поставить? - спросил я. -  Господи,  да он понятия
не имеет, для чего вообще на блоке! А включить его в команду, осуществляющую
казнь...  -  Я  не  закончил. Я  не мог закончить. Цепь  возможных  проколов
казалась мне бесконечной.
     - И  тем  не  менее, ты  хорошо  сделал бы,  включив его в команду  для
Делакруа. Если хочешь, конечно, избавиться от него.
     Я смотрел на него,  открыв рот. В конце концов мне удалось его закрыть,
и я обрел дар речи.
     - Что ты говоришь?  Он что, хочет  проверить, как там рядом, где пахнет
жареными мозгами?
     Муре  пожал плечами. Его взгляд, такой мягкий, когда он говорил о жене,
вдруг закаменел.
     - Мозги Делакруа все равно  поджарятся, будет в команде Уэтмор или нет,
- произнес он. - Верно?
     -  Да, но он может все испортить. Правда,  Хэл, он, практически обречен
на  то,   чтобы   испортить   все   дело,  А   перед   тридцатью  с   лишним
свидетелями-журналистами со всех концов Луизианы...
     - Вы  с Брутусом Ховеллом  позаботитесь, чтобы он не испортил, - сказал
Муре. - А если все-таки испортит, то это пойдет в его  досье и останется там
надолго, даже когда его связи исчезнут. Понимаешь?
     Я понял. Мне стало противно и страшно, но я понял.
     - Он, наверное, захочет остаться на казнь  Коффи, но, если повезет, ему
хватит и Делакруа. Постарайся, чтобы его поставили в команду.
     Я  собирался  опять держать  Перси в аппаратной, а  потом  в  туннеле с
автоматом, когда Делакруа повезут  к санитарной машине, припаркованной через
дорогу от тюрьмы, но я отбросил этот план прочь, не задумываясь. Я кивнул. Я
чувствовал,  что влезаю  в авантюру, но мне было наплевать. Ради того, чтобы
избавиться от Перси, я ущипнул бы дьявола за нос. Перси сможет участвовать в
казни, надеть  шлем, а потом смотреть сквозь решетку и  дать команду Ван Хэю
включить на вторую.  Он  увидит, как маленький французик помчится на молнии,
которую  он, Перси Уэтмор, выпустил из бутылки. Пусть  получит свое  мерзкое
мелкое  наслаж-дение,  если  таковым  для  него является  санкционирован-ное
властями убийство. Пусть  потом отправляется в Бриар  Ридж, где у него будет
свой кабинет и вентилятор для охлаждения. А если его родственника по жене на
следующих  выборах  не переизберут и этому парню  придется узнать, что такое
работа в жестоком старом знойном мире, где не все  плохие парни  заперты  за
ре-шетку и где иногда бьют по голове, - тем лучше.
     -  Ладно, - сказал я,  поднимаясь. -  Я поставлю его перед  Делакруа. А
пока потерплю.
     - Хорошо, - Он тоже встал. - А кстати, как твои  дела? - Муре деликатно
указал в направлении моего паха.
     - Кажется, лучше.
     - Это здорово. - Он проводил меня до дверей. - А что там с Коффи? С ним
не возникнет проблем?
     - Я не  думаю.  Он будет смирным,  как  овечка.  Он странный - странные
глаза, - но тихий. Мы за ним следим. Так что не беспокойся.
     - Ты, конечно, знаешь, что он сделал.
     - Конечно.
     Он  проводил  меня через приемную, где пожилая  мисс Ханна, как всегда,
барабанила по "ундервуду", наверное, с каменного века. Я был рад, что ухожу,
чувствуя,  что  легко отделался.  И было приятно сознавать, что я  еще  могу
пережить Перси, в конце концов.
     - Отправь Мелинде целую корзину  моей любви, - сказал я, - и не покупай
ни корзинки беспокойства. Может, окажется, что все это лишь мигрень.
     -  Да  уж, наверное,  -  ответил он,  и  губы  улыбнулись  под больными
глазами. Сочетание жутковатое. Что касается меня, то  я вернулся в блок "Г",
и  начался  новый день. Нужно было прочесть и написать бумаги,  вымыть полы,
раздать пищу,  составить график  дежурств на  следующую неделю, и еще тысяча
всяких  мелочей.  Но больше всего  было ожидания, в  тюрьме  ведь этого  так
много,  так что с ним  покончить  нельзя никогда. Ожидание,  когда  Делакруа
пойдет  по Зеленой Миле, ожидание прибытия  Вильяма  Уортона  с оттопыренной
губой и  татуировкой "Крошка Билли"  и более  всего - ожидание, когда  Перси
Уэтмор исчезнет из моей жизни.

        7
     Мышь  Делакруа  оказалась  одним  из таинств  Божьих.  До  этого лета я
никогда  не  видел  мышей в блоке "Г", потом,  после той осени, когда жаркой
грозовой  ок-тябрьской ночью Делакруа покинул нашу компанию, при-чем покинул
таким  отвратительным  образом,  что  мне  и самому вспоминать  не  хочется,
Делакруа  утверждал, что  это он дрессировал  мышь, вошедшую  в нашу жизнь с
именем  Вилли-Пароход, но  я  уверен,  что  на самом  деле все  было  совсем
наоборот. И Дин Стэнтон так считает, и  Брут. Они оба дежурили в ночь, когда
впервые по-явилась  мышь,  и,  как сказал Брут, она была уже  почти ручная и
вдвое  сообразительнее,  чем  этот французоид,  который  считает,  что  мышь
принадлежит ему.
     Мы с Дином разбирали в моем кабинете прошлогодние  записи и  готовились
писать   сопроводительные   письма   свидетелям   пяти   казней,   а   потом
сопроводиловки  на сопроводиловки  к еще  шести, и  так до двадцать девятого
года. Нас,  собственно, интересовало одно: довольны ли они обслуживанием?  Я
понимаю, это звучит дико, но это важная  информация. Как  налогоплательщики,
они были нашими клиентами, хотя и  очень специфическими. Люди, ставшие среди
ночи свидетелями того,  как человек умирает,  должны  знать, что  существует
очень веская  причина для этого, особая необходимость, потребность, и,  если
казнь  является  справедливым наказанием,  то  эта  потребность должна  быть
удовлетворена. Они  пережили  кошмар.  Цель  казни -  показать,  что  кошмар
окончен. Может это и помогает. Иногда.
     -  Эй! - позвал Брут  из-за двери, где  восседал  за  столом  в  начале
коридора. - Эй вы, скорее сюда!
     Дин и я обменялись взглядами с одинаковым выражением тревоги, думая, не
случилось ли чего с индейцем из Оклахомы  (его звали Арлен Биттербак,  но мы
его  называли Вождь, а Харри Тервиллиджер -  Вождь Сырный Козел, потому  что
ему казалось, будто Вождь так пахнет) или с парнем по прозвищу Президент. Но
потом Брут захохотал, и мы  бросились смотреть, что  произошло. Смех в блоке
"Г" столь же неуместен, как и смех в церкви.
     Старый Тут-тут, из  надежных  заключенных, который  в те дни  заведовал
лотком с продуктами,  был недалеко со своей тележкой, полной товаров, а Брут
основательно запасся на всю долгую ночь: три сендвича, две бутылки шипучки и
пара рогаликов. А также  половина тарелки картофельного салата, который Тут,
несомненно,  спер в тюремной  кухне,  куда у  него  был,  по всей видимости,
неограниченный доступ.  Перед Брутом  лежал открытый  журнал дежурств, и,  к
великому  удивлению,  он  его  ничем пока не заляпал. Правда, он еще  только
начал.
     - Что? - спросил Дин. - Что там еще?
     -   Похоже,   в  этом  году   юриспруденция  штата   раскошелилась   на
дополнительную охрану, - сказал Брут, все еще смеясь, - посмотрите туда!
     Он показал, и мы увидели  мышь. Я тоже  засмеялся,  Дин поддержал меня.
Просто нельзя  было удержаться, потом