ба - си, янки - но!
     Вдруг этот шотландец обернулся ко мне и заржал,  засверкал зубами. А ну
их!
     И тут я  увидел  - в  полутемном  коридоре кто-то толкается  в наружную
дверь, звякает задрайкой.
     - Куда?  - я  ему заорал. - Куда  отдраиваешь? С этого ж  борта кренит,
мало мы в шахту нахлебали?
     Он мычал что-то и толкался в дверь. Я подумал - не обезумел ли кто?..
     - Смоет же тебя к такой матери!- Я подошел, рванул его за плечо.
     Граков это был.  В расстегнутом кителе,  волосы спутаны... Он мне дышал
тяжело  в лицо, и  я вдруг почуял: он же пьяный в усмерть. Я прямо обалдел -
неужели ж  напился?  В такую минуту напился! Когда мы все  валились с ног  и
опять вставали - спасать наши жизни и его драгоценную тоже...
     -  Ступайте в каюту! - я ему сказал. - Надо будет -  придут за вами, не
оставят.
     - Плохо, матрос? - Глаза у него мутны, лицо набрякло багрово.
     - Да уж куда хуже.
     - Гибнем? Скажи честно.
     Я ему протянул нагрудник.
     - Авось, выплывем.
     - Кто это приказал?
     - Что?
     - Нагрудник... мне...
     - Капитан.
     - Врешь, матрос...
     - Сказал бы я вам!
     Я на него надел нагрудник и завязал тесемки.
     - Зря все это, матрос...
     Я  подумал  -  действительно  зря.  Ты-то  ведь  каким-то  дуриком,   а
выплывешь, а вот "деда" никто  не спасет,  разве что - Юрочка. Да пока он на
свои бицепсы хоть фуфайку  напялит, всю шахту зальет. Я бы остался здесь, но
мое место - палуба. Может быть, там я понадоблюсь. Но я все-таки постараюсь.
Я добегу. Вытащу "деда".
     Я довел Гракова до каюты, втолкнул в дверь.
     - Матрос, так ты забежишь за мной? Ты обещал...
     Я  побежал на палубу, встал на трюме, рядом  с Серегой и Шуркой. Палубу
трясло - от машины, и зубы у меня стучали, нагрудник трясся и бил по животу.
Снег и брызги  хлестали в лицо,  но глаза я не мог закрыть, не смел  -потому
что увидел камни. Мы все их увидели.
     Прожектора их  ощупывали  во  тьме.  Волна  приливала  к ним,  взлетала
пенистыми  фонтанами,  и  было видно,  как  шатаются  эти  камни  -  черные,
осклизлые.  Вдруг они ушли  из виду,  ушли  вниз, полубак  высоко задрался и
пошел прямо на них,  на скалу. Машина  взревела, как  будто пошла вразнос, и
винт провернулся в  воздухе,  а потом  ударился  об  воду. "Дед",  наверное,
реверс дал, потому что, когда мы снова увидели камни, они уже были подальше.
Я  оглянулся -  стекло в рубке  опустили, кеп стоял  у штурвала без шапки, в
раздраенной телогрейке. Шпаги завертелись,  он прислонился к штурвалу грудью
и не мог его удержать. Жора и третий кинулись к нему на помощь.
     Нос опять подался на  камни. Я стоял как раз за мачтой и видел, как она
приводилась к середине между камнями. И разглядел черную щель фиорда - прямо
против нас; волна на нее накатывала косо и закручивалась по  стене: от этого
нас  стало  заносить  и  развернуло,  и  мачта прошла мимо.  Двигатель снова
зачастил, сотряс всю палубу, и мы отошли. Прожектора заметались - то в небо,
то упирались в камни. Грунт под камнями был изрыт водоворотами,  из  воронок
летел гравий, барабанил нам в скулу.
     Мы  опять развернулись  - медленно-медленно  -  и  снова  стояли против
черной  щели, ни  назад, ни вперед.  И вдруг  нас  рвануло, приподняло - все
выше, выше - и понесло на гребне. Камни промелькнули с обеих сторон, а потом
волна их  накрыла  с ревом. Я только успел  подумать -  пронесло,  -и увидел
скалу - черную,  пропадающую в небе. По ней ручьями текло, и она была совсем
рядом, да просто тут же, на  палубе. Те, кто стоял у фальшборта, отпрянули к
середине. А нос  опять стало заносить, и скала пошла прямо на мачту, на нас,
на наши головы...
     Я зажмурился  и встал  на  колени.  И  как-то  я чувствовал  - все тоже
присели и скорчились. И у меня  губы сами зашевелились - что я такое шептал?
Молился я, что ли? Если Ты только есть, спаси нас! Спаси, не ударь! Мы же не
взберемся на эти скалы,  на них еще никто не  взобрался.  Спаси - и я в Тебя
навсегда  поверю,  я буду жить, как Ты скажешь, как  Ты научишь меня жить...
Спаси  "деда". Шурку спаси. Спаси "маркони" и  Серегу. Бондаря  тоже  спаси,
хоть он мне и враг.  Спаси  шотландцев  -  им-то за что  второй  раз умирать
сегодня?  Но Ты и так все  сделаешь.  Ты - есть, я в это верю, я всегда буду
верить. Но - не ударь!..
     Над головой у меня затрещало, сверху упало  что-то, скользнуло по руке,
проволока какая-то - ох, это же  антенна, "маркониева" антенна!  -  и что-то
тяжкое, железное  упало на трюмный брезент рядом с нами - как будто верхушка
мачты. Но еще ж не конец, не смерть! И я открыл глаза.
     Грохотало  уже  позади, и  двигатель  урчал  и  покашливал  в  узкости.
Прожектора шарили между нависшими стенами,  отыскивали поворот. Море храпело
за кормой, а мы прошли поворот, и теперь только хлюпало под скалами. Это  от
нас расходились волны - от носа и от винта, а шторм для нас - кончился.
     Я встал на ноги. Колени у меня  дрожали, нагрудник тянул книзу  пудовой
тяжестью. Я развязал тесемки и скинул его. Шурка  тоже его скинул. И Серега.
И все.
     Потом открылась бухта - стоячая вода, без морщинки. В маленьком поселке
светились два или три огонька, и тишина была такая, что в ушах звенело.
     Мы вышли  на середину,  и  двигатель  смолк.  Прожектора  сразу  начали
тускнеть,  и стало  видно,  что рассвет уже  недалеко,  уже посерели  сопки,
домишки  в поселке, суденышки у  короткого причала. На трюме валялся обломок
мачты, и проволока вилась кольцами. Кто-то ее зачем-то сматывал.
     Потом боцман  ушел  к брашпилю. Пошел  молча,  с собой  никого не звал.
Слышен был всплеск и как зазвякала цепь. В рубке опустили все стекла, кто-то
высунулся, смотрел на поселок.
     А пароход покачивался еще, по инерции. Сутки простоим - успокоится.
     Вот  тут я  и сплоховал. Никогда этого  со мной не случалось, с первого
дня, как я пришел на море. Едва  я успел  дойти и  свеситься через планширь.
"Дед" подошел ко мне, весь  дымящийся,  в пару, подержал за плечо. Потом дал
платок - вытереть рот - и кинул его в воду.
     - Ничего, - сказал "дед". - Все, Алексеич, нормально. Моряк, на стоячей
воде травишь.
     До чего же мне было плохо. И стыдно  же до чего -  хотя никто как будто
на меня не смотрел.
     Стукнула  дверь  -   шотландцы  выходили  на   палубу  в  черных  своих
роканах-комбинезонах, по двое, по трое, обнявшись, как братья.
     Люди как люди. И я ушел с палубы.



5



     Почему-то меня не  трогали. Я сквозь сон слышал - кого-то еще  вызывали
на откачку, кто-то возвращался,  хлопал дверью, скидывал  сапоги. Потом еще,
помню,  кричали: "Молодой" пришел!.. Примите кончики..." - и я  никак понять
не  мог,  какой  там еще молодой... И стук помню машины, только не нашей,  и
где-то под бортом хлюпало, а потом все стихло, и я провалился в черноту.
     А проснулся, когда совсем светло было в кубрике. Ну, совсем-то светло у
нас  не  бывает  - иллюминатор в подволоке крохотный, -  но  все можно  было
различить.  Ребята лежали, все  почти в телогрейках, поверх одеял. В  Ваньки
Ободовой койке спал какой-то шотландец в рокане, лицом вниз, даже капюшон не
откинул.
     А я  отчего  проснулся?  От холода,  наверно. Или  оттого,  что  где-то
сопело, хлюпало, и я подумал: снова там нахлебали.
     Я  вышел  -  увидел   бухту,   молочно-голубую,  всю  залитую  солнцем.
Редкие-редкие  неслись  облака  по  голубому небу.  Поселок  уже  проснулся,
чернели человечки на  снегу,  домишки были  уже не  серые,  а  ярко-красные,
зеленые, желтенькие, и от причала отходили суденышки.
     Вот что, оказывается, сопело - у нашего борта  буксир стоял, "Молодой".
От одного названия мне весело стало -  только  поглядеть  на  эту калошу, на
трубу  ее высоченную. Трюма у нас были открыты,  валялись на палубе  вынутые
бочки, а с "Молодого" тянулись к нам толстые шланги - в оба трюма и в шахту,
через дверь.
     В трюме двое мужиков заделывали шов. Один в беседке висел, другой ходил
по пайолам. Воды там уже осталось по щиколотку.
     Я присел на комингс, закурил.
     - Смотри-ка, - этот сказал, в беседке, - один живой обнаружился!
     -  Живой, -  говорю. -  Только не вашей  милостью.  Вы-то  чего  там  в
Северном оказались, где никто не тонул?
     - Да кто ж  вас знал, ребятки, что вы с курса уйдете?  Мы-то поспели, а
вас и во всем квадрате нету. И связи нету. Мы уж подумали: на дно ушли.
     - Поспели вы! На нашу панихиду.
     Тот, снизу, с пайол, сказал угрюмо:
     - Да мы такие, знаешь, спасатели: как никто не тонет, так мы хороши.
     - Ничего, - сказал этот, в беседке, - зато долго жить будете, ребята.
     - Да, - говорю. - Это нам не помешает.
     Я  курил,  смотрел  на  их  работу. Они уже закончили опалубку,  теперь
ляпали в нее цементным раствором.
     - Нас, - я спросил, - не позовете помогать?
     -  Что ты! -  сказал этот, в беседке. - Мы  вам теперь  и  пальчиком не
дадим пошевелить. Спите, орлы боевые. Что-то я еще у них хотел спросить?
     - Куртку я тут потерял. Не находили?
     - Которую? - спросил в беседке.
     Я вздохнул:
     - Да что ж рассказывать, если не нашли. Хорошая была, душу грела.
     - Да если б нашли - не заначили, какая б ни была. - Что-то он вспомнил.
Лицо сделалось  такое  мечтательное. - Слышь-ка,  тут  шотландец один  рокан
снимал. Такой  свитер у  него под роканом. Мечта  моей  жизни. Ты похвали  -
может, подарит.
     - Так он же мне подарит, не тебе.
     - Все равно приятно. А я с тобой на чего-нибудь обмахнулся бы.
     - Да нет уж, просить не буду.
     - Зря. Момент упускаешь.
     Снизу, угрюмый, спросил:
     - Как же ты ее потерял? Шов небось курткой затыкали?
     - Да вроде того.
     Он покачал головой:
     - Это бы вам, ребятки, много курток понадобилось. В трех местах  текли.
В трюма набирали, в машину и через ахтерпик.
     - Это, значит, к механикам в кубрик с кормы текло?
     - Ну!
     - Скажи пожалуйста! А мы и не знали.
     В беседке еще спросил:
     - Ну, а этот-то, этот-то, Родионыч - ничо себя вел? Зверствовал небось,
когда поволноваться пришлось?
     - Ничего. Когда тонули, смирный был.
     -  Смирный!  - сказал  угрюмый. - Волки в паводок тоже смирные  бывают,
зайчиков не трогают.  А  как  ступят на  берег, так  сразу  про свои зубы-то
вспоминают.
     - Может, и так, - говорю. - Все же он урок получил.
     - На таких, знаешь, уроки не действуют.
     Я не спорил. Вот уж про кого мне меньше всего хотелось  думать, так про
этого  Родионыча. И  отчего-то я все никак не мог согреться.  Хотя вроде  на
солнышке сидел. Ну, да какое уж тут солнышко! Этот, в беседке, и то заметил,
что я зубами стучу.
     - Ты,  парень, прямо  как  в  лихорадке.  Ну, натерпелись вы! Сходи  на
камбуз, там плита топится.
     - Кандей неужто встал?
     - Ну!
     Я  уж хотел сходить, но тут к нам катер стал  причаливать, с базы. Я от
него принял концы.
     - Вахтенный! - покричали мне с катера. - Позови-ка там Гракова.
     Вот  я уже  и вахтенным заделался. Но звать не пришлось: Граков мне сам
навстречу вышел  из  "голубятника" -  побритый, китель на все  пуговки, лицо
только чуть помятое с перепоя. За ним вышли кеп, тоже в кителе, и штурмана -
Жора и  третий. Старпом их провожал - в меховой своей безрукавке - до самого
трапа.
     И  еще  с ними боцман вышел - хмурый, с пятнышком зеленки на  скуле,  и
чокнутый наш,  Митрохин. Оба в пальто, в шапках. Эти-то  зачем отчаливали, я
так и не понял.
     - Как с гостями-то? - старпом спрашивал у Гракова. - С шотландцами.
     - Да уж не буди, пока спят. И своим дай выспаться. Вечером их  сами  на
базу свезете.  Только чтоб они как-нибудь отдельно, понял? Не  нужно, знаешь
ли, этого неорганизованного общения.
     Третий помахал старпому с катера.
     - Ты теперь-то хоть не шляпь, когда на буксире.
     - Оправдывай доверие, - крикнул Жора.
     Кеп ничего не сказал, только сплюнул в воду.
     Катер отчалил. Меня Граков так и не заметил.
     Старпом ко мне повернулся сияющий:
     -  Слышь,  вожаковый?  Может,  все  и  обойдется.  -  Зашлепал  к  себе
вприпрыжку.
     Отчего  же нет?  -  я подумал.  Конечно, обойдется,  дураков  же мы  до
отчаянья  любим.  Такой  же  ты  старпом, как  я -  заслуженный  композитор.
Политинформации толкать - это ты  научился:  чего нам империалисты готовят и
их пособники, - а поставь тебя на мостик - то курс через берег проложишь, то
назад отработаешь  не  глядя, то  даже  шлюпку не  различишь,  какую  прежде
вываливать. Еще, глядишь, - в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким
кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить  - вон хотя
бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.
     И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался
не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.
     А кандей, оказывается, пирог затеял. Поставил тесто, в  кастрюльке крем
сбивал - из масла и сахара.
     - Для гостей? - я спросил.
     - Зачем? Для вас. Ну, и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.
     Постепенно  бичи повылезали  в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот
пирог  умяли вместе,  на радость кандею,  с чаем.  Жаль только,  выпить было
нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:
     - Раньше б знать -  наливку сотворил  бы из конфитюра. И  рецепт у меня
есть, и конфитюр есть, а вот времени не было - для закваски.
     Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил - и общались,
не знаю  уж на каком языке. Васька Буров - тот себя пальцем тыкал  в грудь и
говорил:
     - Вот я - да? -  Васька Буров. Такое у меня форнаме. А по должности так
я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь  говори, ты
кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?
     И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.
     - Бичи, - говорит, - тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них -
всеобщий папаша. Вот этот, долгий-то, которому  Сеня-вожаковый конец бросал,
так он - младший потрох.  Вон те  два рыжанчика - Арчи и Фил - старшенький и
средний. А те - зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой
- "маркони", они ему  деньгами платят, а себе улов берут. А судно у них - не
свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.
     - Что ж  они ему  теперь-то отдадут? -  спросил Шурка.  Очень ему жалко
было семейство.
     - А ни шиша. Все ж застраховано. Они  еще за свою "Пегушку" компенсацию
получат.  - "Пегушкой"  он "Герл Пегги"  называл.  -  И  с фирмы  еще  штраф
возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.
     Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.
     - А нам бичи,  знаете, сколько  бы премии  отвалили,  если бы мы  ихний
пароход спасли? Пять тыщ фунтов, не меньше.
     - Ладно, - сказал Серега. - Нашел, о чем спрашивать.
     - А я разве спрашиваю? Сами говорят. Старпом все терся около нас, прямо
как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, - да мы вроде политики
не касались, все больше по экономическим вопросам.
     - А вот вы мне чего скажите, бичи, - Васька Буров говорит. - Как же это
получается: за пароход или  там за имущество какое - дак деньги платят, а за
людей - ни шиша?!
     - А ты б чего - взял бы? - спросил кандей.
     - Я-то? Нипочем. Я бы  и за пароход не взял. А  за людей - это уж  грех
просто. Но ведь другой-то - он бы, может, и взял. Ему не посули заранее - он
и пальцем не пошевелит выручить кого.
     - Что ж он, хуже тебя? - опять кандей спросил.
     - Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться.  Неуж душа живая
дешевле имущества?
     - Полагается, да не нам, - сказал Серега. - Просто ихний министр нашему
задолжал. А сколько - это ты никогда не узнаешь.
     Шурка сказал:
     - Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это  вроде как
субботник.
     - Дак на него и ходят-то так, знаешь... пошуметь да  посачковать. Опять
же - зовут, попробуй не выйди. Не-ет, -  Васька  Буров все не соглашался.  -
Материальный стимул - он большой рычаг. Верно ж, старпом?
     Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.
     - Вот я и говорю - чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!
     - А ничо он  не  стоит, -  сказал Серега мрачно.  - За  тебя кто-нибудь
поллитру даст? И усохни.
     - Башка! Ни об чем с тобой по-серьезному нельзя...
     - Ну, так ведь... - Шурка поразмыслил. - Смотря же - какой человек.
     - А! Так, стало быть, цена-то ему все-таки есть! Только вот - какая?
     Салага  Алик  прислушивался,  голову  склонив  набок,  улыбался,  потом
сказал, зарумянясь:
     - Наверное, надо  так  считать - во что человека другие ценят... Я  так
думаю.
     Васька подумал и не согласился.
     - Вот этот жмот - слыхал? - за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих
спроси - им за папку любимого и десять мильонов мало будет.
     - Ты ж им не просто человек, - сказал  Шурка, - ты ж им родитель. Да об
чем спор? Кто сколько получает - столько он и стоит.
     -  Э!  - Васька сказал. -  Ежели  так, то  старпом у нас  четырех салаг
перетянет.
     Поглядели мы на старпома нашего, потом  - на салагу  Алика. Нет, решили
молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.
     - И  опять  же, - Васька  добавил,  - вот нам  за сегодняшний день одна
гарантийка идет: рыбы стране  ж не даем,  бичуем, а позавчера еще -  давали.
Что же  мы, позавчера и стоили  больше? Так  это  же, если разобраться, рыбе
цена, не человеку.
     Старпом все  же вмешаться  решил, предложил разграничить  четко,  какой
человек имеется в виду - советский или не советский. Ну, это мы его оборжали
всем хором. Попросили хоть  при гостях воздержаться:  вдруг - поймут. К тому
же, Серега  ему  намекнул, если  иностранец  - его  же в наших рублях нельзя
считать, его  же  надо  -  в валютных, так  это, может, и  подороже  выйдет.
Старпом свое предложение снял.
     - Ай, мужики! - Васька засмеялся. - Ну, не ожидал... Бородатые, детные,
а не знаем - сколько ж стоит человек!..
     - Может, и не надо нам этого знать, - сказал кандей. - Господь знает  -
и ладно.
     - Это - которого нет? - старпом подхихикнул.
     - Еще не выяснено. - Алик заметил.
     - Как это - "не выяснено"?
     - Да так. Великие умы спорили - к единому выводу не пришли.
     - Интересно - что за такие "великие"!
     - Да уж, какие б ни  были, - кандей весь  спор закончил, - а раз они не
пришли, так мы - и подавно. Кому еще чаю налить?
     Вот  на чем все  и сошлись  -  что  не нам  это знать, сколько  человек
стоит*. Шотландцам, которые только глаза таращили, попробовали растолковать,
об  чем  мы  здесь  травим,  -  не поняли они,  плечами  пожали.  Но все  же
высказались  -  за  расширение  контактов.  Стали  нас  к  себе в  Шотландию
приглашать, в гости. Из-под роканов вынули шариковые ручки и  записали  свои
адреса,  а ручки нам подарили.  Адреса мы взяли, на  всякий случай. Их  тоже
пригласили - кто во Мценск, кто в  Вологду, кто в село  Макарьево Пензенской
области.
     *  Международное  морское право тоже  не знает цены человеческой жизни,
считает ее - бесценной, поэтому и  не устанавливает  никакого вознаграждения
за спасение людей.

     А  дело там, на  палубе, само делалось. Слесаря с "Молодого", и правда,
не дали  нам пальцем  пошевелить.  Сами и  парус убрали в  форпик,  и  бочки
убрали, и  обломок мачты  к  месту приварили - это рей  оказался, мачта чуть
погнулась. Даже антенну "маркониеву" натянули. "Дед" только сходил поглядеть
и рукой махнул:
     - Как-нибудь дошлепаем.
     Потом мы опять спали.  И мы, и шотландцы. Проснулись только  под вечер,
когда "Молодой"  нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже  послабел, я
это по птицам видел - опять они  усеяли скалы и горланили, когда мы под ними
проходили. В шторм они прячутся куда-то.
     Когда в