ыбу
только сдам. Святой морской закон.
     Мы успели выпить по кружке чаю и по куску пирога съесть, пока нас опять
позвали. На этот раз как будто чисто подошли.
     - На "Федоре"! - Ванька опять начал. - Врачиха у вас когда принимает?
     - Зубная?
     - Нервная!
     Вахтенный себя похлопал варежкой по лбу.
     - Тут чего-нибудь?
     -  Есть  малость.  Сплю плохо.  Совсем даже не сплю.  Грудь  все  время
сдавливает. Коленки дрожат. И воду все пью, никак не  могу напиться. Вот уже
не хочется, а пью.
     - Это у меня тоже бывает, - сказал вахтенный. -  Только с водярой.  Ну,
хошь - запишу тебя на прием.
     - Будь ласков. Обод моя фамилия.
     - Обод. Ладно. Только там не врачиха, а мужик. Он строгий.
     - Володька, что ли?
     -Ну!
     -  Какой  же он  строгий, когда он святой? Он-то мне запросто бюллетень
выпишет.
     Вахтенный нам  подал конец. Салаги все  совались  нам помочь, да только
мешали.
     - Сгиньте!  - Ванька им сказал. - Бойся тут за вас. Защемит кому-нибудь
хвост, а нам переживание. И так у нас полно переживаний.
     Конец провисал, мы его потихоньку подтягивали.
     - Почему святой? - я спросил. - Фамилия?
     - Что ты! Фамилия у него, знаешь какая... Не знаю, какая. А это кличка.
Про него ж песенку сочинили. -Пропел дурным голосом, без мотива:
     А было так - тогда на нашем судне
     Служил Володька, лекарь судовой,
     Он баб любил и в праздники, и в будни
     И заработал прозвище - Святой.
     Вахтенный посмеялся:
     - А и правда, чокнутый. Есть малость.
     - Как раз сколько нужно.
     Мы закрепили конец и пошли с кормы.
     С базы уже завели стрелу, под ней качалась сетка. Это  еще  не грузовой
строп, а для людей, хоть он такой же, из стального троса, только поновее - в
него руками цепляешься, так чтоб не пораниться жилкой.
     А к сетке между тем уже понемногу очередь собиралась. Каждому, конечно,
найдется на базе  дело. Радисту  -  фильмы поменять  или аппаратуру сдать  в
ремонт, рыбмастеру  -  следить,  чтоб  не  обидели нас,  когда рыбу считают,
дрифтеру - сети  новые получить, механикам - какие-нибудь запчасти, кандею -
продукты, боцману - сдать чего-нибудь в утиль. Одним неграм палубным на базе
делать  нечего,  их в последний черед отпускают, когда  выходит какая-нибудь
задержка. А она редко случается, вон  сколько траулеров очереди  ждут, и еще
новые подходят. Никогда не знаешь, попадешь ты на эту базу или нет.
     Пятеро  вцеплялись в  сетку,  продевали ноги в  ячею. Старпом из  рубки
кричал третьему:
     - Ты там не задерживайся. Сдашь и сразу майнайсь, мне тоже охота.
     - Смотря как  сдам.  Если на  пятерку, тут же  вернусь. А двоечку - еще
переживать буду.
     - Договорились же!
     - Ладно, не скули, я за тебя на промысле две вахты отстою.
     - Что там на промысле!
     - Не скули.
     Сетка  понеслась,   взлетела  над  базовским  бортом,   там  ее  ухман*
перехватил. Третий еще выглянул.

     * Ухман  (от слова  "ухать")  - командует действиями  крановщика, когда
тому не виден груз.

     -  Смотри,  не  шляпь,  я тебе доверил.  Со второй  сеткой  тоже пятеро
вознеслись. Потом ее снова спустили, и в нее только четверо вцепились. И тут
Васька Буров к ней кинулся.
     - Куда? - Серега ему заорал. - Тебе там чего делать, сачок!
     - Бичи, я ж артельный,  мне в  лавочку - яблоки получить, мандаринчики,
"беломору".
     - Кандей получит!
     Серега  его  догнал,  но сетка пошла уже,  он только  за сапог  Васькин
схватился.
     - Артельный же я, за что ж я десятку лишнюю получаю?
     - За то, чтоб на палубе веселей работал.
     Сапог  так и остался у  Сереги  в руках. Васька летел кверху  и  дрыгал
ногой, портянка у него  размоталась.  Потом он из-за планширя выглянул, стал
канючить:
     - Бичи, ну отдайте же сапог! Я ногу застужу.
     - Майнайсь книзу - получишь.
     - Майнайсь! Вы ж меня потом не пустите. Как же вы главного бича на базу
без сапога отпустили, позор же для всего парохода.
     - Ладно, - сказал Серега, - подай штертик.
     Васька там куда-то сбегал, потом  стравил  штерт. Серега концом обвязал
сапог.
     - Мотай, сачок.
     -  Вот  спасибо,  бичи.  Зато уж я  вам самых  лучших  яблочков отберу,
мандаринчиков...
     С базы крикнули:
     - Строп идет!
     На  шкентеле*,  за  один угол  зацепленный, спускался строп - стальной,
квадратный. Мы его расстелили и пошли катать к нему бочки. Друг за  дружкой,
каждый  другому  накатывает  на  пятку, остановиться  нельзя.  Бочку валишь,
катишь по  палубе, вкатываешь на строп и рывком ее - на стакан. И она должна
стать точно,  как шар  в лузу,  ни на дюйм левее  или правее, потому  что их
должно стать девять; считают нам теперь  рыбу не бочками, а стропами;  будет
восемь - ухман заметит, заставит перегружать.

     *Шкентель - грузовой трос.

     Ну, вот их уже и девять, по три в ряд, стоят пузатенькие, стоят родные,
кровные.  Двое  забегают,  заносят углы, цепляют петли на  гак, -  и  теперь
рассыпайсь, кто куда успеет, потому что ухман не ждет, у него там работа  на
два  борта, с той стороны такой же траулер разгружается. Он махнул варежкой,
и нет  его,  а  строп с нашими  пузатенькими полетел к небу,  мотается между
мачтами. Беда, если хоть одна  петля как следует не накинута, тогда он  весь
рассыпается, бочки летят и лопаются, как арбузы.
     Но ничего, прошел первый, сгинул за  бортом, и пока его там разгружают,
мы вылетаем, кидаемся к трюмам - готовить новые девять. А успеваем - так и в
запас, пока не крикнут сверху:
     - Строп идет!..
     Через  час  у  нас  в  спинах  хорошо  заломило, то  и дело  кто-нибудь
остановится, трет себе поясницу - прямо как радикулитные. Первым салага Алик
начал сдавать. Бочку накатывал долго, ставил кое-как, потом еще кантовал ее,
а все его ждали наклонившись - на палубе лежачую  бочку  нельзя выпускать из
рук, она покатится.
     Скоро он и вовсе сдох, не мог  поставить  на  "стакан", хоть и рвал изо
всей силы. Ну, правда, на  стропе ее потрудней поставить, тут еще сапогами в
тросах  путаешься, в стальных калышках. Мне пришлось сначала свою поставить,
а потом уж я подошел к нему и за него поставил.
     - Слабак! - на него орали. - Инвалид!
     - Тебя еще здоровей. Лень ему мослы таскать.
     Вообще-то, не слабей  он  был хоть Ваньки Обода.  Просто сноровка в нем
кончилась от усталости. И  маленькой хитрости  он  не заметил - что нужно ее
серединой по тросу катить, тогда она идет как по ролику, а потом наклонить в
одну сторону, взять разгон,  тогда она сама взлетает, как ванька-встанька. Я
ему это показывал, а бондарь кричал:
     - Что, так и будет за тебя вожаковый ставить? Ты только подкатываешь?
     - Угомонись, - я ему сказал, - уж меня-то тебе чего жалеть.
     Алик весь красный сделался. Следующую бочку он уже  так рванул, что она
чуть  не завертелась. И опять зря, тут  силы совсем не  надо тратить.  Димка
подошел, отнял у него бочку.
     - Отдохни, Алик. Пропусти свой черед.
     - Да я не устал.
     - А я говорю - отдохни. И посмотри внимательно.
     Шурка, конечно, тут же стал орать:
     - А мне тоже отдохнуть можно?
     - Можно.
     - Тогда ты и за меня поработай, а я посижу, отдохну.
     - И помолчи также, - сказал Димка. - А то я кой-кому могу и отвесить.
     Шурке это  до того понравилось, что  он  даже не ответил.  Сел на  свою
бочку и закурил.
     Димка несколько раз показал Алику, сам весь строп нагрузил, а  тот лишь
кивал.
     Шурка опять не стерпел:
     - Что ж только один? Теперь за меня нагрузи.
     Но в общем-то до всех дошло, что Димка не одному Алику дал передохнуть,
но и нам тоже. И маленький урок он нам дал...
     Не заметили мы, как и погода переменилась, палуба уже не желтой была от
солнца, а серой, и по волне пошли  гребешки.  А  мы только  еще один стакан*
выгрузили, верхний. А их в обоих трюмах по четыре.
     * Стаканом называется и положение бочки стоя, и  целый слой их, этаж, в
трюме.

     Не замечали мы, что вокруг  делается - кто еще там подходит к базе, кто
отчаливает. Раз только, я  помню, вышла  какая-то  задержка, и я разогнулся,
поглядел  на  море.  Там,  среди  зеленых  гребней, шел куда-то  баркасик  с
подвесным мотором - красненький  борт и белая рубка, а в  корме сидели двое,
молодые, с рыжими  бородами,  и глядели на  нас.  Куда они шли? А  Бог весть
куда,  в море.  И  не  знал я,  на сколько у них  горючего хватит  для этого
моторчика,  и был ли у  них еще парус с собой, но их-то  это не пугало, и  я
подумал - да уж, наверно,  дойдут куда  хотят.  Главное - идти куда хочется.
Может, и мне вот так - смотаться сейчас на базу, и на ней вернуться в  порт,
а оттуда: не задерживаясь ни на час, на поезде  в  Россию, хотя  бы в Орел к
себе поначалу... Что меня держит - неужели вот эта бочка?
     Тут же мне про нее напомнили, толкнули в спину.
     - Кати, чего встал!
     И я забыл про этот баркасик.
     Небо темнело понемногу, и ветер свежел. В  этих местах  погода меняется
быстро, в полчаса штиль кончается и разводит мертвую зыбь.
     Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:
     - Ступайте, отдохните. Я покричу.
     Шурка с Серегой в самый кубрик сошли, сели  за свои карты. Остальные на
трапе устроились, кто  повыше, кто пониже. А я - на самой верхней ступеньке,
следить, когда ухман появится.
     - Не разгрузимся сегодня, - сказал Ванька Обод. - А я к врачу не попаду
до вечера.
     - Так вали сейчас, - Алик сказал.
     - Вали! А  кто  мне  тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня
бюллетень выпишет.
     - Разгрузились бы, - сказал Димка. - За три часа  бы разгрузились, если
б с "голубятника" на подвахту вышли.
     - А кому это надо, - Ванька  спросил, - чтоб за три часа? Им трое суток
погулять охота на базе. А сразу разгрузишься - тебя и погонят на промысел.
     - Но  можно же  и по-другому, - сказал  Алик. - Всем дружно  поработать
день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.
     Ванька даже закашлялся от смеха.
     - Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, а ты тоже будешь говорить -
несправедливо?
     Алик удивился.
     - Что за логика?
     -  Не понимаешь,  салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу  не
пошел, там тоже  матросы есть? Или - в берегаши? Потому что дикари  вчетверо
больше получают. Значит, за рублем погнался? Так чего ж тут несправедливого?
Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с "голубятника", гулять в это
время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты - не
имеешь. И ты хоть упади на палубе, они те руки не подадут. Хотя нет, подадут
- вставай и дальше уродуйся. Все справедливо!
     Алик примолк, только усмехался про себя.
     Ванька спросил:
     - Понял теперь, салага, как она ловится, селедочка?
     - Приблизительно.
     - Вот, когда  совсем поймешь, ты ее  и  жрать не  захочешь.  Если б все
знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!
     - Лучше пусть не знают, - сказал Алик.
     Ванька согласился:
     - Это ты верно, салага. А то ее и покупать не станут.
     С базы позвали:
     - Эй, на "Скакуне"!
     Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.
     - Шалай, позови там салагу.
     - У нас их двое.
     - Любого.
     Димка полез.
     - Ну, как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?
     - Голубеньким пока. Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на
свободную тему писать. Вот... "Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей
республики".
     - Прелестно! -  сказал Дима.  -  Пускай  насчет вдохновения  подзальет,
насчет творчества.
     - Это он подзальет. Он вот спрашивает - "вдохновение" через "а" пишется
или через "о"?
     - Вдох! Второе тоже "о".
     - Ясно-ясно.
     Жора ушел. Через минуту опять крикнули с базы:
     - Строп идет!
     Небо стало тревожное, темное, поднялась зыбь. Ветер ее гнал к Фарерам.
     Ванька постоял в капе, поежился.
     - Шторм, ребятки, будет.
     - Ну и пускай, - сказал Алик, - отдохнем хоть.
     -  Дурак,  это тебе не промысел. Там - пускай, лежи себе в койке. А тут
тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет - подходи выгружайся. Ни
сна тебе, ни работы. Так неделю промаешься, тогда и скажешь - пускай.
     Еще  мы  нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. Там уже наши
бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это
не страшно, а теперь и базу качало.
     Ванька опять помрачнел:
     - И завтра не выгрузимся. И послезавтра.
     - Тебе-то куда спешить? - я спросил. - Все равно в порт уйдешь.
     -  Вот и не все  равно.  Эта  база только три дня простоит. А  там  жди
следующей.
     Откуда он это выведал? Но уж, наверно, выведал, если заранее задумал. А
мне все баркасик мой не давал покоя. И то, что я Лилю так и не увижу.
     - Неужели три дня? - я спросил. - Да, не успеть нам.
     Ванька ко мне придвинулся.
     - Ты чего? Может, на пару спишемся? Чего ты тут не видал?
     Я поглядел - все сидят на  трапе, привалясь  к переборке.  Митрохин - в
самом низу  - спит на комингсе. Из кубрика  щелчки по носу  доносятся:  "сто
сорок восемь... сто сорок девять". И правда, чего я тут не видел?
     - А это каждому можно списаться? - спросил Алик.
     -  Ты  сиди, - сказал Ванька.  - Каждому, да не  всем.  А то подумают -
команда разбегается, чепе. Ты на следующей  базе  спишешься,  никто тебя  не
держит.
     - Я и не думаю.
     - Не думаешь, так не спрашивай. Так как? - Ванька меня спросил.
     Я не успел ответить. С базы опять крикнули:
     - Строп идет!
     Я катал бочки, нагружал стропа, а голова была другим занята. Вообще-то,
я ни  разу не списывался, хотя это можно, никто не держит. Только полагается
кепа за неделю предупредить, чтобы из порта прислали замену. Но и на базе ее
найти  можно, найдутся  любители  поразвлечься  -  побродить недельку-другую
дикарем на СРТ. К тому же, деньги я кое-какие заработал, вот за этот груз. И
все же хотелось бы  мне сначала ее увидеть.  Тогда б я  наверняка решился  -
поплыл бы с ней  до  порта. И, может быть, все бы  по дороге выяснилось -  в
море все иначе, чем на берегу.
     Но  мы  опять входили в раж, в злобный какой-то запал, ничего не видели
вокруг. Только  бочки перед глазами и прутья  стропов, и как они нагруженные
уходят в небо.  Тут-то я  снова с  бондарем  сцепился. С базы какой-то чудак
попросил:
     - Ребята, не подкинете селедочки? Штуки три.
     Ну что, жалко,  что  ли? На траулере рыбы попросить  - что снега зимой.
Так вот, этот кошмар вытащил их из шпигата и стал ему кидать. Я думал -  тот
их  обратно швырнет  ему в рожу. Потому что эта  селедка  валялась в шпигате
черт-те с какой выборки,  может быть, с прошлой недели. А он еще благодарить
стал:
     - Спасибо, ребятки. Ах, хороша!
     Я тут совсем сбесился.
     - Выкинь сейчас же! - я ему заорал. - Выкинь эту падаль!
     - Да зачем же добро выкидывать?
     Я схватил ручник и  кинулся к бочке, выбил донышко,  захватил в варежки
верхних три и ему закинул, как гранаты. Бондарь смотрел на меня и ухмылялся.
     - Чего это с ним? - тот спросил.
     - Спортом занимается.
     Тот покачал головой, ушел.
     - Крохобор ты! - я сказал. - Человеку рыбы хорошей не мог дать. Которая
тебе и копейки не стоит.
     Он  расцеплял храпцы  и  смотрел  на  меня  -  ласково,  чуть  насупясь
печально. Брови у него какие-то серые, как будто золой  присыпанные. Смотрел
вот так и мотал железной цепью с храпцами.
     - Лезь в трюм, - пригласил меня.
     - Это почему?
     - Так. Снизу будешь подавать.
     Я подумал - всегда можно сделать, чтоб храпцы случайно расцепились. Как
раз у меня над головой.
     - Я и так каждый день в трюме работаю. А у базы хочу - на палубе.
     - Не полезешь?
     -Нет.
     - А я тебе приказываю.
     - А я не слушаю. Ты мне не начальство.
     Он чуть прикрыл глаза и спросил:
     - Тебе отвесить?
     - Оставь при себе.
     Он  пошел  ко мне. Я стиснул ручник - прямо до боли.  Он  остановился и
сказал мне устало:
     - Ладно, запечатывай. И становись на место.
     Тем  и  кончилось.  Никто даже  не успел  к нам  кинуться. Мы выгрузили
второй стакан, начали третий, и тут ухман нам сказал:
     - Идите, ребятки, обедать. Перерыв.
     В салоне  я против  бондаря сидел. Он  на  меня  не глядел и жрал,  как
лошадь, за ушами у него что-то двигалось. Мне сначала противно было глядеть,
а  потом  как-то  жалко его стало.  Он  старше  всех нас, даже Васьки Бурова
старше. И мне рассказывали - никто его на берегу трезвым не  видит. Он все с
себя может пропить - пиджак, сорочку, ботинки. Сыну его- почти уже восемь, а
он  только  "папа-мама"  выговаривает. Может,  он из-за этого  такой? Что же
дальше будет? Вот так сопьется, ослабеет, в рейсы его перестанут брать.
     Таким-то образом я думал, когда пришел Митрохин  и задал нам работу для
ума.
     -  Ребята,  - говорит, -  отпустите  на базу. С того  борта братан  мой
ошвартовался. Хоть часик с ним повидаться, я его с полгода не видел.
     Мы молча прикидывали. Это не на час, конечно, только так говорится. А у
нас  еще  Васька  Буров сбежал.  Когда  одного  не хватает на  палубе, и  то
заметно.
     Он стоял, ждал  нашего  приговора.  И  правда, этого  ему никто  не мог
позволить, только мы.
     Первым бондарь сказал:
     - Я своего братана год не видал. Он на военке служит.
     - Нельзя,  значит? - Митрохин  вздохнул. -  Он же тут, рядом. Я, может,
еще год его не увижу. Мы все в разное время в порт приходим.
     - А я своего, - сказал бондарь, - может, три года не увижу.
     Митрохин все ждал. Пока ведь только один высказался. Жалко было на него
смотреть, на Митрохина. У него чуть слезы не выступили.
     Я сказал:
     - Ступай, о чем говорить. Как-нибудь заменим.
     Шурка тоже разрешил:
     - Валяй, гаденыш. Привет передавай братану.
     Потом Серега и салаги. И Ванька Обод - с большой натугой.
     - Спасибо, ребята.
     Митрохин  весь засиял,  помчался сетку просить. Потом  все вышли, и  мы
одни остались с бондарем. Он на меня не смотрел. А я закурил и  спокойно его
разглядывал.
     Однажды  я  за него  на  руле отстоял.  Он  себе палец  поранил  ржавым
обручем, и загноилось, вся кисть начала опухать. И он на штурвал отказывался
идти,  а все  на  него орать  начали, что у нас  не  детский сад.  Дрифтеров
помощник Геша даже потребовал, чтоб он повязку  размотал и всем показал, что
у него с рукой. Вот это меня взбесило. А может, просто любопытно стало - как
же он отнесется, если я за него вызовусь. И что думаете - он еще больше меня
возненавидел. Если только можно больше.
     Я спросил у него - спокойно, с улыбкой:
     - Феликс! За что ты меня ненавидишь, сволочь?
     Он сразу ответил:
     -  А   добрый  ты.   Умненький.  Вот  за  что.  Я  б   таких  добрячков
безответственных на мачте подвешивал. По вторникам.
     - За шею?
     - За ноги. Пусть повисят, посохнут. А то у них все в башке перевернуто.
Не видят, на чем земля стоит.
     - На чем же она стоит?
     - На том, что все суки. Каждый по-разному, но - сука.
     - Так. И этот, который рыбки попросил? Что ты про него знаешь?
     - То  же самое. Он и хотел, чтоб ты свою бочку распечатал. Ему свою  на
базе лень распечатывать.  Он  эту  падаль  все равно  бы выкинул, а пошел бы
клянчить на другой траулер.
     - Понятно. А салаг ты все же не так ненавидишь, как меня.
     -  Салаги -  мне что?  Они  отплавали да уехали. А  ты свой, падло. Все
время перед глазами будешь.
     - Не буду. Рейс как-нибудь докончим. Ну, приятного аппетита.
     - Уматывай.
     Стропа все не было, мы сели  на бочки перекурить. Ванька Обод подсел ко
мне и зашептал:
     - Я чего  придумал. Я сразу две справки  попрошу. Скажу-у тебя примерно
то же самое. Выпишет, не глядя.
     -Кто?
     - Да Володька же Святой. Ты на голову когда-нибудь жаловался?