ию иностранная  фирма "Шенибек", отсюда
сохранилось название.

     - Ты в уме? - спросил кеп. - Нас же на Фареры тащит!
     И я почувствовал,  как у  меня ноги сразу  ослабели  и холод где-то под
ложечкой. Ну, правильно,  ветер же обещали остовый, это  значит - к Фарерам,
на скалы. Сколько ж до них, до этих скал?
     -  Тебя сети тащат, - сказал "дед". - Ладно, выметал перед штормом,  но
хоть бы  заглубил их. Так ты еще "нулевые"  поводцы  поставил. Вот теперь  и
подумай - не обрезаться ли от сетей.
     - Прибавь обороты! Я знать ничего не хочу!
     "Дед" поморщился,  как будто  у него зуб заболел, поднялся на ступеньку
выше и закрыл дверь. Жора ее толкнул, но "дед" успел повернуть задрайку.
     В шахту еще одна дверь есть, за углом коридора, против "дедовой" каюты;
они туда кинулись. Навстречу вылез второй механик, развел  руками - мол, рад
бы вам подчиниться, но выгнал меня  Бабилов. Жора его оттолкнул. Но из двери
еще  Юрочкин беретик  показался,  потом Юрочкино  круглое плечико,  Юрочкина
мощнейшая грудь. И уж он вылезал,  вылезал - так что  "дед" и по этому трапу
успел подняться и звякнуть задрайкой.
     - Да вы не волнуйтесь, - сказал Юрочка. - Он там один управится.
     Кеп замолотил в дверь кулаками. Жора еще ботинком  добавил. Но  это уже
совсем глупо, мы б эту дверь всей командой  не высадили. Побежали наверх, на
ростры -  туда окна шахты выходят, стеклянные  створки,  как  у парников. Из
створок валил пар, мешался со снегом, с брызгами. "Дед" внизу еле различался
у машины.
     - Бабилов! - кричал кеп. - Ты под суд пойдешь!
     "Дед" поднял голову:
     - Ты лучше с сетями подумай. Останавливаю главный.
     - Не смей, Бабилов!
     Машина  еще поворчала и  смолкла.  Теперь  лишь  вспомогач  работал  на
откачку.
     Кеп выпрямился. Где-то  уж  он свою ушанку потерял, и снег ему падал на
лысину, ветер раздраивал китель - он ничего не замечал.
     - Тащит на Фареры, - сказал уныло. - Ну что - стрелять в него?
     А стрелять у нас было из  чего - три боевых винтаря  в запломбированной
каптерке:  нельзя  же  судно  совсем безоружным  выпускать в море.  И  я уже
подумал: что мне-то делать? Тут с ними драку затеять, на рострах?  Или ребят
позвать на помощь?
     -  Только  это не поможет,  -  сказал  кеп.  -  Ну что, придется  "SOS"
давать...
     - Что ж остается, - сказал Жора.
     Они  сошли  в  рубку. Пар внизу,  в  шахте, понемногу рассеивался,  и я
увидел - "дед" согнулся  возле машины, сливает масло в огромный противень, и
оно хлещет и пенится, брызжет ему на голые руки, в лицо.
     - "Дед"! Тебе помочь?
     Он поднял голову, сощурился:
     - Ты, Алексеич?
     - Могу я тебе помочь?
     - Ничего, сам попробую. Я двери не хочу отдраивать.
     - "Дед", это надолго?
     - Да если б раньше! Заварили бы и горя не знали.
     - Я  тебе  сварщика  пришлю,  первостатейного. Чмырева  Шурку. Он  тебе
трещину заварит - потом не найдешь, где и была.
     - Давай, пусть постучит три раза.
     - Зачем? Я тебе его на штерте смайнаю.
     "Дед" сказал весело:
     - Это мысль!
     Шурку я долго расталкивал, он мычал, брыкался, никак  не мог вспомнить,
что такое  с нами случилось. Я напомнил. Потом мы Серегу подняли.  С полатей
стащили поводец и пробрались осторожно  на ростры. Шурка все еще сонный был,
когда мы его сажали в беседочный узел и просовывали между створок.
     - Бичи, вы куда меня, в ад? Я вам этого не прощу.
     - В рай, - сказал Серега. - Где тепло и мухи не кусают.
     Мы уперлись в  комингс  и  потравливали, а  Шурка,  кажется, даже успел
заснуть. "Дед" его поймал за ноги и отвел от машины.
     - Штерт закинем, - сказал Серега. - На всякий случай.
     Мы его закинули в море и пошли  с  ростр.  Серега  вдруг встал, схватил
меня за рукав. Кто-то маячил  на верхнем мостике - без шапки, в  раздраенном
кителе.
     - Кеп, - сказал Серега.
     Мы притаились за трубой.  Кеп  поднял руку и  пальнул из ракетницы.  Мы
только красную вспышку увидели на миг, над  самым стволом, и тут  же  ее как
срезало. Он перезарядил и опять пальнул. Опять только вспышка и шипение.
     -  Доигрались  мы, Сеня.  Я те говорю: не  выберемся. Мы уже на  палубу
сошли, а  кеп  все палил. Отсюда лишь выстрел было  слышно, а вспышки уже не
видно.



3



     Мы вошли в кап. Снизу боцман грохотал, наткнулся на нас.
     - Ты и ты. Айда якоря отдадим.
     Втроем, держась  друг за  дружку, мы добрались до  брашпиля, потащили с
него брезент. Он там за что-то зацепился, никак не лез. Серега  тащил его за
угол и рычал от натуги, а боцман орал на него, чтоб дал сначала распутать.
     Волна перехлестнула фальшборт, окатила  нас вместе с брашпилем, и вдруг
брезент сам взлетел, как живой,  его подхватило  и понесло. Ну, пес с ним, с
брезентом, но  боцман-то куда делся? Как не было боцмана.  Уж не  за борт ли
смыло?  Ну,  тут  одна надежда - что  его  второй волной  зашвырнет обратно.
Бывают такие от судьбы подарки. Нет, приполз откуда-то на карачках.
     - Жив, только руку убил. Брезент хотел догнать.
     Серега на него накинулся:
     - Все скаредничаешь, душу лучше спасай!
     - Боцман! - из рубки донеслось. - Шевелись там с якорями.
     Мы переждали еще волну  и отдали  стопор. Якорь пошел, плюхнулся,  цепь
загрохотала в клюзе. Мы ждали, когда он "заберет". Это всегда чувствуешь  по
толчку. Иногда и с ног сбивает. Но нас не сбило.
     - Не достал, - сказал Серега. - Глубина там.
     - Какая? - спросил боцман. - Эхолот сорок показывает.
     - Давай второй.
     Опять мы ждали толчка и не дождались.
     - Ползут, -  сказал боцман уныло. - Дно не якорное. Чистый камушек тут.
Плита.
     - А мослов-то сколько! - сказал Серега.
     - Мослов до  феньки. Только за  них не  зацепишься.  Пошли, что  мы тут
выстоим.
     Здоровенная  волна  догнала  нас,  ударила  в спину.  Как  будто мешком
ударило - с мокрым песком, -  и  я  полетел  на  кап  грудью. Там я  присел,
скорчился, в глазах померкло от  боли. Кто-то меня потянул за  ворот. Серега
мне что-то кричал, я не слышал что. Он меня взял под мышки и рванул:
     - Стой вот так, боком! Держись за поручень.
     Ага, вот  и поручень нашелся. Я и забыл, что он приварен  к  переборке.
Серега меня отодрал от него, потащил за собой, втолкнул в дверь.
     Мы  стояли в  капе, прижавшись  друг  к дружке, зуб  на  зуб  у  нас не
попадал. А я еще отдышаться не мог после удара.
     Боцман сказал:
     - Не работают якоря.
     - Не ворожи, - сказал Серега. - Я вроде бы рывок слышал.
     - Цепь-то звякает. Не натянулась.
     Что уж он там слышал? Мы только ветер слышали и как волна ухает в борт.
     Из рубки Жора-штурман крикнул:
     - Страшной, что там у тебя с якорями?
     Боцман сложил у рта ладони:
     - Отдали якоря!
     - А сносит!
     - Не забрали. Ползут.
     - Утильные они у тебя!
     - Какие есть.
     Жора не ответил, поднял стекло в рубке.
     Я  вспоминал,  как  нависали над нами эти скалы,  гладкие, как будто их
полировали, льдистым снегом покрытые. Все мы, конечно, окажемся  в воде, без
этого  не обойдется,  да на  нас и  сейчас сухой нитки нет,  а до ближайшего
селения там десять миль идти в лучшем случае, оледенеем на ветру, не дойдем.
Да и  не придется нам идти, сперва еще нужно на скалы взобраться. На них еще
никто не взобрался. А ведь все жить хотели.
     - Утильные! - вдруг сказал боцман. -  А у  меня ведь еще якоришко есть.
Вот он-то правда что утильный.
     - Свистишь, - сказал Серега. - Где он у тебя?
     - Махонький. Килограммов на сто. Где? В боцманской. Запрятал я его. Мне
в  порту ревизию  делали  по  металлолому  и как  раз  про  этот  якоришко и
спрашивали. А я сказал: утопили его. Вдруг понадобится?
     - Ух ты, вологодский! - сказал Серега. - Учетистый.
     Первым боцман  шагнул из капа,  за ним  Серега и я.  Пошли, согнувшись,
держались за стояночный трос.  За  него  вообще-то не  то  что держаться,  а
близко нельзя подходить в шторм. Но больше-то за что еще держаться?
     Навстречу  по  тросу  двое  шли,  Васька  Буров  с  Митрохиным.  Мы  их
завернули.
     - Еще б двоих, - сказал боцман.
     - А салаги где? - спросил Серега.
     - Качают  у  механиков  в  кубрике.  Не  надо  салаг.  Кандея возьмем и
"юношу".
     Мы  дошли  до  кормы  и  через заднюю дверь вломились в  камбуз.  Плита
топилась, на  ней ездила  и попыхивала  кастрюля,  а кандей  спал,  сидя  на
табуретке, голова у него моталась по оцинкованному столу.
     Мы его растолкали - он схватил черпак, кинулся к своей кастрюле.
     - После, - сказал боцман. - Сейчас помоги нам с якорем. "Юноша" где?
     -  Спит в салоне. -  Кандей скинул передник и напялил телогрейку. Она у
него сохла  над  плитой, и теперь  от нее  пар валил.  -  А может,  не  надо
"юношу"? Он хуже меня умаялся.
     - А справимся вшестером?
     - Не справимся - разбудим.
     И вот мы вшестером взлезли на крыло мостика, отперли дверь в  каптерку.
Понесло оттуда олифой, плесенью, черт-те чем еще  -  боцман и правда великий
был  барахольщик.  Мы  откидывали  какие-то  банки,  обрывки тросов,  цепные
звенья, мешки, досочки, а боцман светил фонарем и причитал:
     - Осторожно, ребятки, тут добра на три парохода хватит.
     - Слушай, - спросил Васька Буров, - а может, его и нету,  якоря-то? Ну,
померещилось тебе. Боцман даже обиделся.
     - Еcли хочешь  знать, так у боцмана все, что тебе, дураку, померещится,
и то должно быть.
     Долго мы еще копались в этой каше. Вдруг Васька Буров заорал:
     - Есть! Держу его за лапу!
     - Держи! - боцман тоже  заорал.  - Таш-ши веселей! Но не так-то  просто
было  его тащить.  Он  второй лапой так застрял,  что  мы впятером  не могли
выволочь.
     - Вот так бы в грунте держал, - сказал Серега. Боцман обрадовался:
     - Сурово держит?  А что думаешь, а может, и в грунте. Только б  забрал,
забрал бы, родной!
     Наконец выволокли его на крыло. Не знаю  уж,  сколько в нем было весу -
может быть, сто, а может, и триста. Упарились мы с ним  на все пятьсот. Двое
за лапы тащили, трое за веретено, боцман шестым взялся - за скобу.
     Потом  спускали его по  трапу... Как нас тут до смерти не зашибло? Двое
внизу подставляли плечи, а другие  на них опускали эту тяжесть смертную,  да
еще одной  рукой  каждый,  другой-то  за  поручень держались. Потом тащили в
узкости, потом по открытой палубе, и он цеплялся  за  леера,  за бакштаг, на
прощанье еще за кнехт ухитрился.
     - Вот вам и утиль! - боцман все радовался. - Погоди, ребятки, сейчас мы
его привяжем. На него вся надежа!
     "Надежа"  лежал  на  полубаке  -  самый простой  адмиралтейский  якорь,
легонький, как для прогулочной яхты, теперь-то это видно  было,  а мы лежали
вповалку под фальшбортом, нас тут не било волной, а только окатывало сверху,
и  ждали, пока он привяжет трос,  проведет через  швартовный клюз. Никому не
дал помогать, сам мудрил.
     - Ну, ребятки, поплюем на него.
     От всей души мы на него поплевали, на нашу "надежу".
     - Боже  поможи.  Теперь  вываливай потихоньку. Всплеска мы почему-то не
услышали. Кто-то даже через планширь заглянул - куда он там делся.
     - От троса! - боцман взревел.
     Он  посветил  фонарем, и мы  увидели, как  трос  летит в клюз  и  бухта
разматывается как бешеная. Но вот перестала, и у нас дыхание захватило. Трос
дернулся, зазвенел, пошел царапать клюз.
     - Забрал, утильный, - боцман это чуть не  шепотом сказал, погладил трос
варежкой.
     В капе мы постояли, опять прижавшись друг к дружке, и слушали, слушали.
Нет, не лопался. И било уже в другую скулу, нос поворачивался вокруг троса.
     - Знать бы, - сказал боцман, - взяли б его на цепь.
     - А у тебя и цепь есть утильная? - спросил Серега.
     - У меня все есть.
     Стекло в рубке опустилось, Жора закричал весело:
     - Страшной, якоря-то - держат!
     - Покамест держат.
     - А что ж не докладываешь?
     - Вот и доложил. - Он все прислушивался. - Шелестит, - сказал уныло.  -
Кто слышит? Трос в клюзу шелестит. Трется.
     - Не перетрется, - сказал Васька Буров. - Может, мешковину подложить?
     - Пойду погляжу на него.
     Вернулся  он весь белый от сосулек, они  звенели  у него на рокане, как
кольчуга.
     - Лопнет, - сказал безнадежно.  - Немного подержит,  конечно.  А потом,
конечно, лопнет.
     - Что ж делать? - спросил Серега. - Мы уж все сделали, что могли.
     - Сети надо отдать.  Только они там, на "голубятнике", ни за что на это
не пойдут.
     - Может, сказать им? Они ж не знают, что мы утильный отдали. Всех наших
похождений не знают.
     - Знают они, - сказал Васька Буров. - Когда мы его с мостика спихивали,
кто-то из рубки выглядывал. Я видел.
     - А все же... - сказал Серега. - Что они - жить не хотят?
     Он первый пошел,  мы за ним. Из рубки нас увидели, опустили стекло. Там
видно было Жору-штурмана, а за спиной у него - кепа.
     - Чего тебе, Страшной? - спросил Жора.
     Боцман взлез на  трюм, взялся рукой за  подстрельник. А мы держались за
его рокан.
     - Сети надо отдать, Николаич.
     Кеп высунулся - в ушанке на бровях, - спросил:
     - Ты думаешь, о чем говоришь?
     - Не выдержит трос. Одна хорошая волна - и лопнет.
     - А эти? - спросил Жора. - Чем тебе не хороши?
     - Я,  Ножов, не тебе  говорю. Ты еще  не видал, поди, как гибнут. А вот
так и гибнут.
     - Знаем, что делаем, - сказал кеп. - Тут люди тоже с головами.
     Боцман  еще что-то хотел сказать, подошел к самой рубке. Но Жора поднял
стекло.
     - Не ведают, что творят, - боцман затряс головой. Мы повернули назад, к
капу.
     - За имущество дрожат, а головы своей  не жалко. И на что надеются?  А,
пусть их, как хотят. Я спать иду.
     Он шел  по трапу и все тряс головой.  Кто-то ему врубил  свет, лампочка
горела вполнакала, и в тусклом свете боцман наш был совсем горбатый.
     - Пошли и мы, - сказал кандей Вася, - Неужели никто борща не покушает?
     Мы потащились опять в корму.



4



     В салоне на  лавке  спал "юноша" -  в тельняшке, в застиранных штанах и
босой. Голова  у  него свесилась, и  его  всего  возило по  лавке, тельняшка
задиралась на животе, но он не просыпался.
     Кандей  нам  налил   борща,  а   сам  присел   с  краю,  курил,  морщил
страдальческое лицо. Миски были горячие зверски, Васька Буров скинул шапку и
поставил миску в нее, и так штормовал у груди. Мы тоже так сделали. А кандей
все подливал нам, пока мы ему не сказали "хорош".
     Потом попросили у  него курева, наше все  вымокло,  и  задымили. Плафон
светил тускло, и мы качались в дыму, как привидения - на щеках зеленые тени,
глаза у всех запали.
     - Бичи, - сказал Васька Буров, - когда эта вся мура  кончится, я знаете
чего сделаю? Я на юг поеду, в Крым.
     - В отпуск? - спросил Митрохин. - Рано еще, это бы в мае.
     - Насовсем. Хватит с меня этой холодины, разве же  люди рождаются, чтоб
холод терпеть? Никогда  мы к нему не привыкнем. Пацанок  брошу, бабу  брошу.
Первое время только греться буду. Даже насчет жратвы не буду беспокоиться.
     - Там тоже зима бывает, - сказал Митрохин.
     - Где? У нас такого  лета  не бывает, какая там зима. Везет же людям. А
как обогреюсь немножко, я, бичи, халабудку себе построю. Прямо на пляже. Ну,
поближе к морю. В Гурзуфе.
     Серега сказал:
     - Алушта еще есть, получше твоего Гурзуфа.
     - Не знаю. Я в Алуште не  был. А Гурзуф - это хорошо,  я там два месяца
прожил.  Только  я там с бабой был  и  с  пацанками,  вот  что хреново. Хату
снимать,  харч готовить.  А  одному - ничего мне не надо. Валяйся день целый
брюхом к солнышку. И был бы я - Вася Буров из Гурзуфа.
     - Так и писать тебе будем, - сказал Серега. - Васе Бурову в Гурзуф.
     - Не  надо писать. Вы  лучше в гости ко  мне приезжайте. Я  всех приму,
пляж-то большой.  Я вам, так  и быть,  сообщу по-тихому, как меня там найти.
Только  бабе моей не говорите.  А то она приедет  и опять  меня  в Атлантику
загонит. А в Гурзуфе я прямо затаюсь, как мыша, нипочем она меня не разыщет.
И будем мы там жить, бичи, без баб, без семей. А рыбу ловить - исключительно
удочкой.  Я там таких лобанов ловил закидушкой,  на  хлебушек. А барабулька!
Копчененькая, а? Сколько наловим, столько и съедим. Здесь же, у костерочка.
     - Это ты самую лучшую сказку сочинил, - сказал Митрохин.
     Васька удивился:
     - Почему же это сказка? Думаешь, люди так не живут?
     - А разве не сказка? - сказал Серега. - Это как же, без баб? Без них не
обойдется.
     -  А тогда все пропало. Нет,  бичи. Уж  как-нибудь своей  малиной, одни
мужики.
     - Нет,  -  сказал Серега. - Все-таки  нельзя, чтоб без баб.  Баба - она
самая главная ловушка, никуда от нее не  убежишь. И все  мы это знаем. И все
равно не минуем.
     - Уж так ты без них не можешь?
     - Я-то?  Да хоть год. Это  они без нас не могут. Так что - разыщут,  не
волнуйся. Разобьют малину. Васька вздохнул:
     -  Это  точно. Поэтому-то, бичи,  жизни у  нас не получится.  Ну,  дней
десять продержимся, а ради них ехать не стоит, лучше уж сразу и бабу с собой
бери, и пацанок.
     Мы помолчали, закурили еще по одной.
     - Кого-то несет, - сказал Серега.
     Старпома к нам принесло. Как раз его вахта кончилась вечерняя. А может,
и пораньше его прогнали кеп с Жорой - все равно они там сейчас заправляли, в
рубке.  Но  пришел он  -  как будто большие  дела с  себя  сложил,  и теперь
отдохнуть можно заслуженно -  уже  и безрукавку свою меховую надел, и волосы
примочил, и зачесал набок. Кандей пошел на камбуз за  борщом. Старпом сидел,
постукивал ложкой по столу и глядел на нас насмешливо. Отчего - непонятно.
     - Ишь, расселись, курцы!
     - А  тебе-то что? -  спросил Васька. - Мы  свое дело сделали. Теперь ты
нам не мешай, мы тебя не тронем.
     - Да по мне хоть спите, хоть  песни  пойте.  Опять же -  все с каким-то
презрением, как будто это мы загубили пароход, а он его - только спасал.
     - Ну, как там, на мостике? - спросил Митрохин. - Что слышно?
     - Все хотите знать?
     - Я  нет, - сказал  Васька.  - Я и  так  все  знаю. "SOS"  дали, теперь
подождем, чего мы из него высосем.
     - Ну да, у тебя забота маленькая.
     - А у тебя - побольше?
     Старпом хмыкнул, принялся за борщ. Но  при этом еще  такую рожу делал -
таинственную, значительную.
     - Идет к нам  кто-нибудь? - спросил Серега.  - Хоть  один  пароходишко?
Только ты не кривляйся. Мы тебя как человека спрашиваем.
     Старпом покраснел до самых волос. Серега смотрел на него спокойно, даже
как будто с жалостью.
     - А какой бы ты хотел пароходишко?
     - Опять ты кривляешься, - сказал Серега.
     - Ну, база повернула. Доволен?  Только ей, базе, знаешь, сколько до нас
идти?
     - А поближе никого нету?
     -  Ну, есть один. Из рижского отряда. Это уж сам думай - поближе он или
подальше, если ему лагом переть*.
     * То есть бортом к волне.

     -  Понимаю.  Лагом бы  и я не  пошел при такой  погоде.  Да  уж как  не
повезет, так на все причины.
     - А думаешь, мы  одни такие невезучие?  Иностранец  вон еще  бедствует,
шотландец. Ему еще похуже, под самыми Фарерами болтается.
     - Помоги ему Бог, -  сказал Васька. - Чего ж  он,  дурак, промышлял,  в
фиорде не спрятался?
     - Вот не спрятался.
     - А сколько ж все-таки ей идти? - спросил Митрохин. - Базе-то?
     - Сколько, сколько! Семь верст - и все лесом.
     - Опять ты за  свое, - сказал  Серега. - И что ты за пустырь,  ей-Богу.
Человек тебя спрашивает, потому что жизнь от  этого зависит. Он у тебя любую
глупость может спросить, а ты ему обязан ответить, понял?
     Старпом кинул ложку:
     - Ну что привязались? Пожрать нельзя. Подите все у кепа спросите.
     -  А тебе он  не отвечает? - спросил Васька. Старпом, уже  около двери,
повернулся  было  огрызнуться-и  застыл  с  раскрытым ртом. Толчок  был  еле
слышный, только зазвякали миски. И "юноша", который спа