с  ходу взошли  в  столовую  -  тут  же,  у Центральной
проходной, и  сели  в хорошем уголке, возле фикуса. А над  нами  как раз это
самое: "Приносить - распивать запрещается".
     - Это ничего, - говорит Вовчик. - Это для неграмотных.
     Одолжил  у торгаша самописку и  приделал два "не".  Получилось здорово:
"Не приносить и не распивать запрещается".
     - Вот теперь, - говорит, - для грамотных.
     Но мы  все  сидели,  грамотные, а никто  к нам не подходил. Официантки,
поди-ка, все ушли на собрание - по повышению культуры обслуживания.
     - Бичи, - говорю, - не отложим ли встречу на высшем уровне?
     -  Что ты!  -  Аскольд  вскочил.  - С  такими  финансами  мы  нигде  не
засидимся.  Сейчас  пойду  Клавку  поищу,  Клавка  нам все устроит, на самом
высшем.
     Пошел,  значит, за  Клавкой. А  торгаш поглядывал  на нас с Вовчиком  и
посмеивался. У  них в торговом порту все это  почище  делается, и никто этих
дурацких  плакатов не пишет. Все равно  же  приносят и распивают, только  не
честь по чести, а вытащат из-под  полы и разливают втихаря под столиком, как
будто контрабанду пьют или краденое.
     Пришла наконец Клавка, стрельнула глазами и сразу, конечно, поняла, кто
тут главный, кто будет платить. Передо мной и с чистой скатерки смела.
     -  Мальчики,  -  говорит,  -  я  вам  все сделаю живенько,  только чтоб
по-тихому, меня не выдавайте, ладно?
     - Сколько берем? - Аскольд захрипел. По-тихому он не умеет.
     - Ну, сколько,  - говорю, - четыре и  берем,  раз уж  мы сидя, а  не  в
стоячку. Пора уже вам жизнь-то понимать!
     -  Вот это Сеня! Добрый человек! А ты думаешь, Клавдия, почему он такой
добрый? А он с морем прощается нежно, посуху жить решил.
     Очень это понравилось Клавке.
     - Вот, слава Богу! Хоть один-то в море ума набрался. Ну, поздравляю.
     - А ты думаешь, Клавдия, мы не добрые? Видишь, как мы его прибарахлили?
     - Вижу. Хорошо, если эту курточку и его самого до вечера не пропьете. -
Клавка  мне улыбнулась  персонально.  -  Ты  к ним  не очень швартуйся,  они
пропащие, бичи. А ты еще такой молоденький, ты еще человеком можешь cтать.
     Вся  она  была холеная, крепкая. Красуля, можно  сказать. А лицо этакое
ленивое и глаза чуть подпухшие, будто со сна. Но я таких - знаю. Когда надо,
так они не ленивые. И не сонные.
     - Кому от этого радость, - спрашиваю, -  если я  человеком стану? Тебе,
что ли?
     Опять она мне  улыбается персонально, а губы у нее обкусанные и  яркие,
как маков цвет. Наверно, никогда она их не красила.
     - Папочке с мамочкой, - говорит. - Есть они у тебя?
     - Папочки нету, зато  мамочка ремнем не стегает. Неси, чего там у  тебя
есть получше.
     - Не торопись, все будет. Дай хоть наглядеться на тебя, залетного...
     Торгаш посмотрел ей вслед, как она плывет лодочкой, не спеша,  чтобы на
нее подольше глядели, и даже присвистнул.
     -  Хорошая,  -  говорит,  - лошадка.  И  ты  уже  определенно  действие
производишь. Я бы уж не пропустил, ухлестнул бы на твоем месте.
     - Что же не ухлестнешь?
     - Своя имеется. Пока хватает.
     - Тоже и у меня своя.
     - Это другое дело.
     Правду сказать, насчет  "своей" это я так брякнул. Были  у меня "свои",
только  они  такие же мои, как и дяди  Васины, - но вот  за такими Клавками,
крепенькими, гладкими,  на  портовых  щедрых  харчах  вскормленными,  я  еще
салагой гонялся. И с ними-то я быстрее всего состарился.
     Принесла  она  "рижского" на всех и закусь, какой и  в меню не было,  -
прямо,  как  для ревизии,  -  жаркое  "домашнее" и  крабов,  даже  копченого
палтуса. Поставила передо мною поднос и так это скромненько:
     - Угодила?
     Я и не посмотрел на нее.
     -  Ух ты, рыженький,  какой сердитый! А говорил - что  жизнь понимаешь.
Как же ты ее понимаешь, скажи хоть?
     Ни больше, ни  меньше захотела  знать! Да еще я почему-то рыженький для
нее. Ну, есть малость, но никто меня так не называл.
     - Сколько надо,  -  говорю,  - столько  понимаю.  На  все другое боцман
команду даст. Что касается тебя - не глядя вижу.
     - Ах, - говорит, - какой залетный!..
     Опять  они  с Аскольдом  ушли,  потом  он  приносит,  озираясь,  четыре
поллитры в телогрейке, и мы с них зубами содрали шапочки, налили по  полному
и закрасили пивом. Они-то по половинке решили начать  - для долгой беседы, а
мне - о  чем с ними  особенно беседовать, хлопнул его  весь, ну и  другие за
мной, ободренные примером.
     - А ты здорово! - торгаш говорит.
     Он и то заслезился, а  уж, наверно, отведал там, в загранке, и ромов, и
джинов. Стали закусывать быстренько, как будто нас кто-то гнал.
     -  Вот, Сеня, - Вовчик ко мне придвинулся и начал проповедовать. Он как
выпьет, всегда чего-нибудь  проповедует. Тем он мне и надоел. - Видишь,  как
все красиво,  по-мирному получилось, а ты уже и знаться с нами не хотел. А я
тебе так скажу,  Сеня: не отрывайся ты  от  бичей,  они  тебе родная  почва.
Настоящих бичей, как мы с Аскольдом, мало осталось, все - шушера, никто тебе
не поможет. Вот ты с флота уходишь, а никого вокруг тебя  нету,  один ты  по
причалам  шляешься. Почему  бы это, Сеня?  А мы тебя и  проводим, и на поезд
посадим, рукой хоть помашем тебе.
     Торгаш мне подмигнул.
     - Пропаганда.
     Но мне вдруг так жалко стало Вовчика. Ведь спивается  мужик, и ничего я
тут  не поделаю. Я его бить хотел -  ну куда его бить! Руки у него трясутся,
капли  по  бороде  текут,  глаза  мутны, в  них  жилки краснеют. И  Аскольда
пучеглазого мне  тоже  стало  жалко.  Орет, дурень  такой,  рот  у  него  не
закрывается, губы никак не сложит, ну жалко же человека, разве нет!
     И так  мне захотелось утешить  Вовчика,  и Аскольда утешить,  и торгаша
заодно - наверно, не от хорошей жизни такую куртку толкнул...
     -  О  чем  говорить, бичи!  - это  я, наверное, во  всю глотку рявкнул,
потому что набилось тут  много портового народа, и  все на  меня глядели.  -
Вечером сегодня отвальную даю - в "Арктике"! Всех приглашаю!
     Бичи мои взвеселились, Аскольд  ко мне  обниматься полез, чуть глаз мне
не выколол щетиной.
     -  Нет,  - говорит, - ты мне  скажи: за что я тебя  сразу  полюбил? Вот
веришь - не знаю. Но я всем скажу: "Он такой человек! Таких теперь нету. Все
умерли!"
     А Вовчик справился с нервами и говорит:
     -  Отвальная -  это здорово!  Святой  закон.  А  сколько ж  ты  на  нее
отвалишь?
     -  О  чем ты говоришь, волосан!  - Аскольд  ему рот ладошкой прикрыл. -
Мелко плаваешь, понял. Не  хватит  у  него,  так я пиджак заложу. Сейчас вот
Клавку позову и заложу!
     - Не надо, - говорю, - поноси еще. Будь другом, поноси.
     - Так, - кореш  мой,  Вовчик,  соображает. - А ежели мы  с  собой  кого
приведем?
     - Валяй, приводи свою трехручьевскую. И я свою приведу.
     - Ясное дело, - Аскольд кивнул. - Какая же отвальная без баб? А кто она
у  тебя?  Может, она какая-нибудь тонкая,  не захочет с  бичами в  ресторане
сидеть. Не все же такие, как ты, Сеня!
     - Как так не захочет? Раз вы со мной - захочет.
     Вовчик  совсем  растрогался  -  опять  всем  налил  по  полному,  и  мы
опрокинули,  а  пивом  уже  не  закрашивали,  не  до  того  было,  и  тут  я
почувствовал, что не худо бы и кончить.
     Я закусил наспех, а потом встал и качнулся, голова пошла кругом, но все
же выстоял.
     - Салют вам, бичи! До вечера.
     - Да посиди ты, - Аскольд меня не пускал. - И не побеседовали, душой не
раскрылись. А ведь интересный же ты человек, содержательный!..
     - В "Арктике" побеседуем. Все в "Арктике" будет.
     Тут Клавка подошла, не понравилось  ей, что  мы так расшумелись, а я ее
взял за плечи и поцеловал за ухом, в пушистые завитки.
     - И тебя, дуреха, тоже приглашаю.
     Она и не спросила - куда, только кивнула и засмеялась.
     -  Значит,  так, -  стал Вовчик  черту  подводить.  - Столик  на восемь
персон. Это двадцатку кладем на первый заказ, ну и официанту на лапу.
     Аскольд  авторитетно бровями подтвердил. Черт знает,  что  у них там за
арифметика.  В жизни, наверно, за порядочным столиком  не  сидели,  с  таких
всегда деньги вперед просят. Да мне перед Клавкой не хотелось торговаться. И
неудобно было, что деньги у меня в платке, как у какого-нибудь сезонника. Но
Клавка не стала смотреть, собрала посуду и ушла, а  я развернул всю  пачку и
отсчитал - и на заказ, и на лапу, и за все, что мы тут имели.
     Торгаш заторопился, надел свою мичманку и снова сделался ладненький, ни
в одном глазу.
     - Погоди, - Аскольд мне сказал, - Клавка тебе сдачу сосчитает.
     - Сами сосчитаете.
     Все равно у вас, - думаю, - с Клавкой одна коалиция. Ну, и черт с вами,
а  я буду  -  добрый. Помирать  мне  придется  с  голоду -  вы  мне копья не
подкинете, знаю. И  все равно я буду добрый. Вот  я такой.  Я добрый,  и все
тут.
     Торгаш вышел со мною.
     - Ты, - спрашивает, - серьезно это - насчет приглашения?
     - Что за вопрос?
     - А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.
     - Такая же она, эта девка!
     - А не  важно,  кто учит. Ко всем  прислушивайся. Гроши  попридержи, не
носи с собой. Уродовался, наверно, в море за эти гроши?
     - А  для чего ж уродовался?  Чтоб  скрипеть над  ними? Пусть  знают мою
добрость.
     - Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут - и мало покажется.
     Ну,  что  вы  скажете  -  профессор! Но, между  прочим,  сам только что
полторы шкуры содрал, - от стыда не помер.
     - Будь здоров, - говорю. - Придешь в "Арктику"?
     - Точно не  обещаю. А в смысле курточки  -  вспомнишь меня не  раз.  Ей
сносу не будет. Заляпаешь - потри ацетончиком и опять она новая.
     - Вспомню, - говорю, - потру ацетончиком. Салют!



3



     Я вышел из порта веселый, и мороз мне был  нипочем, вот только пиджак и
пальто неудобно было  тащить  -  все, кто ни шел навстречу, ухмылялись: ну и
фофан,  обарахлился,  до дому не утерпел.  И я  подумал - сколько ни живи  с
людьми, а  что  они  про  тебя запомнят?  Как  ты  глупый  и  пьяненький  по
набережной шел. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места
никогда.
     Сверху уже не видно было -  ни воды, ни причалов, сплошное облако плыло
между сопками. Небо  загустело к ночи, стало  ветреней, и  пока  я  шлепал к
общежитию - мимо вокзала, по-над верфью, - понемногу голова засвежела. И тут
я вспомнил про бичей. И чуть не завыл - Господи, а зачем я этот цирк затеял!
"Всех приглашаю!" Видали лопуха?
     А  ведь эти  деньги,  если на то  пошло, уже и не мои были.  Вот  я  им
брякнул  насчет "своей",  - а ведь  я правду сказал. Была девочка.  И  это я
из-за  нее  решил уехать. С нею  вместе уехать. Куда - не  знаю, это  мы еще
решим, но кто же нам на первое время поможет? Вся надежда была на эту пачку.
А она уже вон как потоньшала - я прямо душой почувствовал, сквозь рубашку.
     Я  шел  как  раз  мимо  Милицейской, где Полярный институт, и хотел уже
дойти  до  общаги закинуть шмотки, но посмотрел на часы - около четырех, а в
пять она кончает работу. Потом ее кто-нибудь  провожать пришьется или в кино
позовет, в наших местах девочку скучать не заставят.
     Старуха-вахтерша кинулась на меня, но я сказал ей:
     - Мамаша, метку несу.
     А это как  пароль. Метят  эти ученые деятели пойманную рыбу, цепляют на
жабры такие  бляшки  и выпускают, а рыбаков  просят  эти  бляшки приносить и
рассказывать - где эту рыбу снова поймали. Который год они  ее метят, а рыба
все та же в Атлантике и на палубу сама не лезет. Однако рубль за такую метку
дают.
     Так  что старуха меня  пропустила, только  велела  вещички  на  вешалку
сдать. А спросила бы - покажи метку, я бы еще чего-нибудь придумал, на то  я
и матрос.
     На втором этаже ходил по площадке очкарик, что-то в  кулак себе шептал.
Такой чудак с  приветом  -  отрастил бородку по-северному,  как у норвега, а
теперь щиплет и морщится. Житья человеку нет.
     - А нельзя ли, - говорю, - вызвать товарища Щетинину?
     - Лилию Александровну?
     -  Ага,  -  говорю,  -  Александровну.  Оживился  очкарик.  Вот  такие,
наверное,  и  пришиваются.  Черт-те  чего  он ей  нашепчет,  а  девка  и уши
развесила.
     - К вам, - спрашивает, - вызвать?
     - Ага, к нам.
     Уставился  на меня  с подозрением. Но я прилично держался,  в  сторонку
дышал.
     - Нельзя, - говорит, - она в лаборатории. Простите, рабочее время.
     - Ну, это детали.  А  главное  - к  ней  брат приехал из  Волоколамска.
Сегодня же и уезжает.
     И  откуда у  меня  в башке  Волоколамск взялся?  Старпом у  нас был  из
Волоколамска.
     - Это вы - брат?
     - Нет, что вы? Он там внизу дожидается.
     - Почему же вошли вы, а не он?
     - Знаете, глухая провинция. Стесняется.
     Пошел  все-таки  звать. Вот  тебе и очкарик. С бородой, а не сообразит,
что может парню девка просто так  понадобиться вдруг до зарезу. Хотя бы  и в
рабочее время.
     Наконец она вышла, Лиля. И он за ней выглянул.
     - Лиличка, я понимаю, брат, но мы и так не укладываемся...
     Такой  он был вежливый, никак не мог уйти, стучал дверьми в коридоре, а
мы стояли, как дураки, молча.
     Потом я спросил у нее:
     - Сразу догадалась?
     - Нет. Подумала - кто-нибудь из моих.
     Мы  стали у перил. Тишина тут, как в церкви, по всей лестнице малиновые
ковры, и всюду, куда ни посмотришь, картинки:  какая  на белом свете водится
рыба и как ее ловят - кошельком, тралом, дрифтерными сетями, на приманку, на
свет. Почему-то  ни разу я к ней сюда не приходил. А  вот "мои"  - наверное,
побывали.
     - Кто же они, "твои"? Что-то не рассказывала.
     -  Два  моих  сверстника  тут  приехали.  Из Ленинграда.  Тени забытого
прошлого. Завтра уходят в плавание.
     - На "Персее"?
     Есть у них при  институте такое научно-исследовательское корыто, больше
чем на две недели не ходит.
     - Нет, они не из Рыбного, это еще школьное знакомство. Хотят на сейнере
пойти, простыми матросами.
     - Романтики захотелось?
     - Не знаю. Может быть, просто заработать.
     - Тогда б они на СРТ шли. А то все чего-то на сейнера лoмятся*.
     * СРТ - средний рыболовный траулер - приспособлен для дальних океанских
экспедиций. Сейнер - суденышко для местного лова, обычно - в виду берегов.

     - Это я им объясняла. Но им больше нравится говорить "сейнер".
     - Ладно, - говорю. - Покурим?
     Никогда  мне  не  нравилось,  если  девка курит, но  у нее  хорошо  это
выходило, сигарету она  разминала, как парень, и  когда затягивалась, голову
склоняла набок, смотрела мимо меня.  А я  на  нее поглядывал сбоку и думал -
чем она  может взять?  Она ведь и угловатая,  и  ростом чуть не  с  меня,  и
жесткая какая-то - руку  пожмет, так почувствуешь, - и бледная  чересчур, по
морозу пройдет и не закраснеется, - и волосы у нее копной, как будто даже  и
не  причесанные. Но  вот глаза хорошие, это  правда,  у  нее  первой  я  это
заметил, а насчет других и не помню - какие у них глаза.  Вот у нее - серые.
И не в том даже дело, что серые, а какие-то всегда спокойные. Вот я и думал:
это она с другими - и угловатая,  и жесткая, а со мною - самая мягкая будет,
всегда меня поймет, и я ее только один пойму.
     - Вот так, Лиля...
     - Да, Сенечка?
     - Одни,  видишь,  в плавание  идут.  А  другие... некоторые  - с  флота
уходят.
     - Совсем уходят некоторые? - поглядела искоса и улыбнулась чуть-чуть. -
Много мы сегодня выпили?
     - Ну, выпили. Разве плохо?
     - Почему же? Для храбрости, наверное, не мешает. Курточка тоже по этому
поводу?
     Я  к ней стоял плечом, облокотясь так небрежно на перила, как будто эта
курточка была на мне  год. Но перед нею-то ни к  чему было выставляться. И я
как-то почувствовал, не выйдет у меня сказать ей, что хотел.
     - Я тебе что-нибудь должна посоветовать?
     - Не должна.
     - Ты ведь и раньше говорил, что уйдешь.
     - Раньше говорил, а теперь - ухожу.
     - Наверное, тебе так будет лучше?
     Вот  бы  и  спросить: "А тебе?"  Но какая-то немота  дурацкая  на  меня
нападала, когда я с ней говорил.
     -  Учиться мне, что ли, пойти? Тоже дело. - А я еще и за минуту про это
дело не думал, - Только вот куда?
     -  А тут  я тебе  и  вовсе не советчица.  Если даже про  себя  не могла
решить. В свое  время я это предоставила решать маме. Наши мамы не всегда же
говорят  глупости. Вот я никак не могла выбрать после школы  - в медицинский
или на журналистику.  Почему-то все мои подружки шли или  туда,  или туда. А
мама сказала: "В Рыбный". Почему в  Рыбный? "Там нет конкурса".  Я бесилась,
ревела  в  подушку, хоронила себя  по первой категории.  А потом  -  ничего,
успокоилась.
     - И теперь не жалеешь?
     -   А   что  я,  собственно,  потеряла?  Талантов  же  никаких.   Самая
обыкновенная. Как все.
     Только это  я  от нее и слышал.  "Ничего  мне не надо, Сенечка. Я - как
все". Да всем-то  как раз и хочется: одному  денег побольше и чтоб работа не
пыльная, другому  -  чтоб ходили  под ним и отдавали  честь, третьему только
семейное счастье подай, дальше трава не  расти. А ее  - ну  никак  я не  мог
зацепить, ну всем довольна. Но я-то видел, как ей жилось - в чужом краю, без
жилья  своего,  без грошей  особенных,  без папы  с мамой, -  она без них не
привыкла, письма писала им чуть не каждый день.
     - Что ты вдруг загрустил? - положила мне руку на руку. - Ну, не со мною
тебе советоваться, что я в твоей жизни понимаю?
     Бог ты мой, если б она знала - все она мне уже посоветовала.  Еще когда
я  ее увидел. Не  она бы, так я бы все жил,  как живу, и ни о чем не  думал,
кидал бы гроши направо-налево, путался с кем ни придется.
     -  И ты ведь  главное  уже  все решил.  Завидую  тебе,  честное  слово.
Чувствую  твое блаженное состояние. Может быть,  самое лучшее - когда ничего
не знаешь, что у тебя впереди.
     В окнах  почернело, вахтерша  зажгла люстру и пригляделась: чего это мы
примолкли на лестнице? А я и  не сказал  еще - ради чего пришел, не мог даже
подступиться. Но впереди была "Арктика",  там-то хорошо языки развязываются.
Там я скажу ей -  или потом,  когда  пойду провожать: "Уедем отсюда вместе!"
Вот так и брякну. "Куда?" - она спросит. "А куда глаза глядят". Лишь  бы она
не  спросила:  "Почему  вместе?" Но, наверно,  что-нибудь  же  придет мне  в
голову.
     Я спросил:
     - В "Арктику" не пойдешь сегодня?
     -  Знаешь, мои хотят какой-то сабантуй устраивать, прощальный. У меня в
комнате. Им же больше негде. Я их в  наше общежитие  устроила, но там  такие
строгости, Боже мой... И ты приходи, если хочешь.
     - Спасибо...
     - А почему именно сегодня в "Арктику"?
     - Можно и завтра. Только я уже договорился, компания будет.
     - Просто так или - мероприятие?
     - Отвальную даю.
     - Так полагается по вашим морским законам? Тогда я, пожалуй, приду. Ну,
я постараюсь. А что за компания?
     - Обыкновенная. Бичи.
     - Господи, всюду только и слышишь: "бичи", "бичи", а я ни одного живого
бича  в  глаза не видела.  Ты  знаешь, я,  кажется, все-таки приду. А если я
своих сагитирую?
     - Как хочешь... Ты ведь их для себя приведешь...
     - Нет,  если так, то не нужно. Ладно, я что-нибудь придумаю. Фактически
им же только хата нужна.
     - А ты?
     - Ну, и я - до определенного  градуса. Но вообще-то они вроде грозились
каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной,
я как-нибудь сама...
     Как раз он и высунулся, очкарик. И мы притушили свои окурки.
     - Лиличка, я же просил...
     - Да-да, Евгений Серафимович, куда же вы делись?
     Он на меня сверкнул стеклышками,  я  ему  сделал ручкой и  скинулся  по
лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:
     - Где же, простите, брат? Это он и есть?
     И быстренько  она  ему  заворковала.  Это она умела  -  чтоб на нее  не
обижались.
     Вахтерша  на  меня заворчала - где же,  мол, метка, шашни  тут развели,
о