ерлили, мы  им просунули тросы полиспаста,
зацепили его за пиллерс, и все трое потянули дружно. Лист пошел - с жалобным
стоном, со  скрежетом. Они его начали  приваривать -  от  электрода  по  эту
сторону  пролег кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели,
пока держали этот чертов полиспаст. Потом еще групповой взял второй электрод
и начал изнутри заваривать. Мы сразу ослепли. Васька заорал благим матом:
     - Пустите, а то бороду спалю!
     Отпустил он нас с Богом - откашливаться на волю.
     На  палубе  Шурка с Серегой  замешивали жидким  стеклом  цемент, боцман
стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо еще зацементировать. Но с
таким усердием они  это делали, как  будто еще утром  не орали:  "В  порт, в
порт!" Шурка  прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них
электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело
нравилось.
     Ну,  правда, шовчик  он им показал  - первый класс.  Ровный, гладкий, а
потом мы его зачистили, засуричили, покрасили  чернью и  вовсе его не  стало
видно.
     Шурка поплевал на него, пошел гордый, руки в карманах. Я напомнил ему:
     - А говорил - ни к чему не прикоснешься.
     - Так, земеля, это ж не рыбацкая работа! Себе удовольствие.
     - Завтра и рыбацкая начнется. Груз сдадим и метнем.
     - Ну,  метать уж хрена!  - Потом он подумал и скривился. -  Э,  земеля!
Конечно, метнем, а что нам еще остается. И не лезь ко мне, понял? А то - как
звездану тебя по уху, земеля!..
     Вот так. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался - ни  розовой, ни
голубой.
     К  вечеру все заделали, залили раствором. А через час  он у  нас потек,
цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход
на ровный киль. Что же теперь - опять корму поднимать?
     - А  где  там  наши  каптерочники? - спросил  боцман.  Это я, значит, и
Васька Буров. - Почерпайте, ребятки.
     Васька внизу черпал, я на штерте тащил  ведро и выплескивал  с кормы. А
воды все прибывало.
     Васька почерпал и засачковал.
     - Пойдем, поспим,  вожаковый. Скажем - всю вычерпали, а она потом снова
набралась.
     - Так потом опять и пригонят.
     - Главное - сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.
     Но старпом еще перед вахтой прибежал:
     - Там вода, - говорит.
     - Она и будет, - сказал Васька. - Ее всю не вычерпаешь.
     - Половину вычерпайте.
     Мы черпали - она все прибывала. Я  вспомнил, как  в детстве,  когда мне
есть не хотелось, отец брал мою ложку и чертил  по тарелке с супом: "Вот эту
половину съешь, а эту оставь".
     Старпом почесал в затылке и принял решение:
     - А ну ее, задраивайте на фиг. Каптеркой пользоваться не будем.
     Для  чего  ж  мы  тогда  вообще  эту пробоину  латали?  - хотелось  мне
спросить. Заваривали, цементировали... Да у кого спросишь?
     Покидали мы бухту  чуть свет, еще  ночные  огни  не погасли в  городке.
Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И, наверно, глядели на нас, как
на диво - идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике черт-те что
творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть
на Фугле, попрощаться,  а  потом  - завалились в  ящики,  проснулись, только
когда закачало.
     - Шесть баллов,  ребята, не меньше, -  сказал  Митрохин. -  Наверно, не
пустят швартоваться.
     - Пустят, - ответил Шурка. - Нас-то - в первую очередь.
     Все мы уже знали наперед -  до апреля, когда нас никто уже  на промысле
не удержит, никакой Граков.
     В  динамике  щелкнуло,  затрещало. Мы  спохватились - сейчас на  палубу
позовут.  Но это "маркони" базу  вызывал. А  трансляцию не отключил -  то ли
забыл, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.
     - Граков говорит,  - знакомый голос прорезался. Все приподняли  головы.
Серега потянулся с койки, подкрутил погромче.
     - ...Пробоина серьезная, но  заварили, зацементировали. Приняли решение
остаться на  промысле,  выполнить плановое задание. Сама  команда  решила, и
почти  единодушно.  Были, конечно, отдельные настроения, но в общем - ребята
боевые, коллектив здоровый, одним словом - моряки.
     - Добро,  -  ответила  база.  -  Вас понял. Привет экипажу. Подходите к
моему левому борту.
     Мы  еще  полежали  минуту. Потом  Жора-штурман  басом своим  молодецким
скомандовал выходить на швартовку.


5

     Мы вчетвером  опять в корме оказались - Ванька Обод, салаги и  я. Корма
подвалила, стала биться о кранец, и с базы подали нам конец.
     - Вахтенный! - крикнул Ванька. - Ты никак тот самый?
     Вахтенный долго приглядывался.  Трудненько  было  Ваньку узнать под его
ушанкой.
     - Ну что, залатали вас?
     - Да  залатали,  - Ванька сплюнул. -  Только  веры  у  меня нету.  Ты к
доктору-то меня записал ай нет?
     - А-а... - сказал вахтенный.
     - Вот те "а"! Обод у меня фамилия.
     - Да записал, примет.
     Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и  остались по бортам, когда
уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили  часа за  четыре, без перекура. А
на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.
     - Точка, -  сказал Ванька  Обод. - Морской закон  выполнил,  рыбу сдал.
Расплевался я с вами, ребятки золотые.
     Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.
     - Трюма отворяйте, ребята, - сказал ухман. - Тару буду майнать.
     Мы  отдраили  оба  трюма  и  разбежались кто  куда.  Порожних  бочек по
двадцать пять  штук  в  стропе  - это страшное  дело. Строп от мачты к мачте
носится, пока ухман выждет момент, и тут  он летит на трюм  и  грохается,  и
бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам,
потому что уже висит и качается новый строп и надо от него спасаться.
     Мы приняли стропов восемь и сели перекурить,  на базе  какой-то перерыв
вышел.
     - Капитана просят! - крикнул ухман.
     Высунулся Жора-штурман.
     - Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?
     - Матросик у вас списывается.
     - Какой-такой матросик?
     А с ухманом рядом уже и  Ванька Обод показался. Очень смущенный, личико
скорбное.
     - Ты, что ли, Обод?
     - Ну.
     - Списываешься, гад? А с какой такой стати?
     - Бюллетень мне выписали.
     - А что у тебя?
     - Боюсь даже сказать.
     - Ну что, на винт намотал?..
     - Хуже.
     - Что ж может быть хуже?
     Ванька похлопал себя рукавицей по шапке.
     - Здесь у меня чего-то.
     - А, ну валяй, отдохни душой. Нам психов не надо, сами такие.
     - Аттестат бы мне. И шмотки там, в кубрике.
     Я  сходил, достал Ободов чемоданчик,  покидал  в  него  мятые  рубашки,
носки. Жора сложил аттестат самолетиком и пустил вниз. Ванька стравил штерт,
мы к нему привязали чемоданчик, аттестат сунули под крышку.
     - Извиняйте, ребята, - сказал Ванька. - Не могу больше.
     - Валяй, - сказал Шурка. - Сгинь, сукин сын.
     Мы завидовали Ваньке, а потому и злились, никто доброго слова не сказал
на  прощанье. А чему завидовали  -  что у самих не хватило  духу вот так  же
гнуть свое до конца?
     - Принимай строп! - сказал ухман.
     Мы с Шуркой полезли в  трюм, другие нам подавали сверху. Порожние бочки
-  после рыбы  - как перышки,  просто  летают  у нас  в руках. И что-то хоть
видишь вокруг.  Я  вдруг  увидел - Шурку. Это  одну минуту  длилось. Западал
снежок, посеребрил ему волосы и брови, и невольно  я засмотрелся на Шурку  -
до того красив он стал. Лицо - героя, ей-Богу, и все на нем - в полную меру:
брови - так брови,  вразлет, глазищи  - так уж глазищи, рот  - так уж рот. И
правда, такого в  кино снять -  он бы  там всех красавчиков  забил.  Только,
наверное, талант еще нужен...  Может, мне бы его - я б такую книгу написал о
людях, - как я  их понимаю. А мы тут - с бочками... Нет, лучше не  думать. А
то еще с круга сопьешься. И минута эта - прошла.
     "Маркони" к нам заглянул:
     - Сень, со мной на базу? Аппаратуру надо поднести.
     Я поглядел на Шурку.
     - Вали, земеля. - Шурка разрешил. - Один управлюсь. Бритву мне там купи
электрическую.
     Мы  полетели с  "маркони".  Когда  внизу  стоишь  -  не  так  себе  все
представляешь.  Сетка идет  долго-долго,  и  дух  замирает, когда болтаешься
между мачтами, а под тобою - крохотная палуба и кранец бьется между бортами,
вот  где  страх-то  -  туда  угодить. А когда взлетаешь над бортом плавбазы,
ветер набрасывается, отдирает тебя от сетки, а вокруг - пустынное море.
     Ухман поймал сетку, повел к палубе, и мы спрыгнули.
     - Погуляй пока, - сказал "маркони". - Я Галку пойду искать.
     - С аппаратурой - потом?
     - Да еще, наверно, не починили. А твоей, если увижу, - сказать,  что ты
тут?
     - Не надо.
     - Как хочешь, а то  могу. Через  минут двадцать сюда приходи. Может,  и
починили. Да хотя я и один донесу. Там чепуха нести.
     Я пошел искать лавочку, а  заодно и базу  поглядеть, я на этой ни  разу
еще не был.
     Рыбный трюм был открыт, и там,  на разных палубах,  грузчики укладывали
бочки с нашей рыбой.  Вот  она куда идет. Мы все говорим - трудней и опасней
нашей работы, на СРТ, нету, но и тут тоже  не санаторий. Строп уходит вниз и
мотается в трюме, пока его  с какой-нибудь палубы не притянут багром. Прорва
такая, что в ней бы семиэтажный дом поместился.  А если силы не хватит строп
притянуть, да его поведет на волне, то ведь сорвешься - костей не соберешь.
     Здесь  же,  над  люком, рокотал конвейер,  двигались  по  нему ящики  с
сельдью, - деликатесного,  ящичного  посола,-  женщины черпали ковшиками  из
чана тузлук, подливали его в ящики. Да и не сразу  поймешь, что это женщины,
- они в сапогах, в роканах, в  буксах,  на головах  у них шапки, и лаются не
хуже мужиков.
     Я спросил у одной, как мне найти лавочку.
     - А вниз майнайся, на четвертую палубу, там спросишь.
     - Спасибо.
     - На здоровье. Закурить - дай.
     Я  вынул "беломор", она  сунула рукавицы  под  мышку,  понюхала  руки и
сморщилась.
     - Ну  к бесу, дай  из твоих рук затянусь. А  то  в  рыбе моешься, рыбой
дышишь, дак рыбу еще и курить? Я раскурил, дал ей затянуться.
     - Вот, спасибо, хороший. А то душа горела.
     Так я и не понял - двадцать ей или сорок.
     Я походил по шканцам*, знакомых не встретил, - а была такая надежда,  -
и хотел уже вниз идти. И вдруг - я застыл.  Как прилип  к палубе.  Кого же я
тут увидел - Клавку Перевощикову!

     * Шканцы - средняя часть палубы.

     Вот  уж  кого не  ждал.  Стояла  она  ко  мне  боком,  - в  тамбуре, за
комингсом, - такая же,  как  тогда,  в  столовке:  платьице серое с коротким
рукавом,  фартучек   белый,  кружево   на  голове,  -  а  напротив  какой-то
комсоставский стоял, с двумя шевронами на рукаве, затраливал ее как будто. Я
туда и  сюда прошел мимо двери -  Клавка все-таки или не Клавка?  Сейчас я с
ней разговор буду иметь, скажу ей пару ласковых, так чтоб не спутать.
     В это время он ей говорит:
     - Как же все-таки, Клавочка?
     И пошел баки ей заливать. Неплохо заливал. Так примерно:
     - Если наш маленький роман  имеет  шансы на  продолжение, то  он должен
развиваться либо  по гиперболе, либо - по параболе. Если по гиперболе, тогда
восходящая  ветвь  устремляется  вверх стремительно.  Если  же  мы  избираем
параболический вариант...
     -  Вы мне вот  чего  скажите,  -  она ему отвечает.  -  Благоверной  не
боитесь? Я ведь исключительно за вас беспокоюсь.
     Я встал против двери, ждал, когда он ее кончит тралить. Только бы она с
ним на пару не ушла. Ну что ж, придется догнать, взять за плечо.
     О  чем  я с ней хотел говорить? О деньгах? Да нет,  я  уж на  них крест
положил. И  что толку их сейчас требовать, если  я тогда в  милиции  про них
замял. Но  вам, наверное, тоже  бывает  интересно - поговорить с  человеком,
который вам зло причинил - просто так, ни за что.  Любопытно же - что он при
этом думал? Вот, скажем, Вовчик с Аскольдом - я ведь их и кормил, и поил,  и
немало денег моих к ним перешло,  наверно, еще до драки. За что же они  меня
еще  и  избили, да  с такой злобой?  Откуда  эта злоба берется? Или вот  эту
Клавку взять - ей-то я  что сделал плохого. Почему она так со мной обошлась?
Не напрасно  же  они  меня  к ней  потащили.  Без  нее бы  они, пожалуй,  не
справились, она тут душа всего. Она их и в общагу за  мной послала,  когда я
ушел из  "Арктики", и к себе привезти велела, и  там еще завлекала,  чтоб  я
совсем голову потерял. Слова не скажешь, хорошо сработано. Но что же она при
этом  думала? Просто  - как деньги выманить? Но ведь не до  сорока же копеек
грабить человека, когда такие берешь. Тут еще и злоба была! Так вот - откуда
злоба?
     - Ценю ваше беспокойство, Клавочка,  - он  ей заливал. - Но ведь она  ж
далеко, благоверная, в голубой дымке. Я даже не знаю, существует ли она.
     -  А глаз-то кругом сколько! - она ему. - Не смущает? И тут  они оба ко
мне повернулись. И что думаете - испугалась она? Смутилась хоть? Заулыбалась
во все лицо, как будто милого встретила.
     - Простите, - говорит, - ко мне братик мой пришел. Я с братиком давно-о
не виделась.
     Это  я, значит, братик. Тот  на  меня  зыркнул  так  выразительно: а не
смоешься ли ты, братик,  туда-то и туда-то? Нет, я ему  тем же отвечаю, есть
дела поважней ваших тралей-валей. Он ей козырнул и пошел.
     Клавка ко мне шагнула через комингс.
     -  Здравствуй, сестричка! - говорю. -  Не ждала, не ведала? Есть о  чем
поговорить. Только накинула б что-нибудь, холодно на палубе.
     - Ну, что ты!  Как же мне может быть  холодно, если я тебя встретила? -
Протянула мне руку. - Как это не ждала? Третий день тебя высматриваю.
     Я руки ее не взял. Держал свои в карманах куртки. Клавка себя обняла за
голые локти,  поежилась.  "Ну что  ж,  -  я подумал, -  не  хочется  тебе  в
помещении говорить, где свидетели есть, так терпи". Мы с ней отошли подальше
от тамбура.
     - Как здесь очутилась? Тоже поплавать решила?
     - Да рейса на  три только, в  замену.  Тут  у них  одна  в декрет ушла,
Анечка Феоктистова. Знаешь ее?
     - Никого я тут не знаю.
     Клавка улыбнулась - так искоса, ехидно.
     - Совсем никого? А с какой же я тебя видела? Которая  к тебе на пароход
лазила.
     - А... И как - понравилась она тебе?
     Клавка поморщилась.
     -  Зачем она  штаны носит? Скажи, чтоб сняла. А то все думают  -  у нее
ноги кривые.
     - Прямые у ней ноги.
     - А ты их видал?
     - Сколько надо, столько видал.
     - Ничего-то ты про ее ноги не знаешь.
     - Ладно. Тебе-то о чем беспокоиться?
     - Да не о чем. У меня ж они не кривые. Просто, мне тебя жалко стало.
     - Вон чего! Ты и пожалеть умеешь?
     Чуть-чуть она только смутилась. Но намек не приняла.
     - Я серьезно  говорю.  Неужели  ты  себя так мало ценишь?  Большего  не
стоишь, да?
     На палубе ветрено было, и скулы у меня обтянуло солью, и  в глазах сине
было от моря, и я себя здесь неуверенно чувствовал, хоть и в куртке был, - и
меня понемногу злость начала разбирать: ведь ничем я ее не пройму, кошку эту
полусонную. Она же меня  хитрее.  Вот и не  накинула на  себя ничего, чтоб я
весь ее вырез наблюдал на груди, до той самой ложбинки.
     Крановщик ей покричал сверху:
     -  Клавка,  что  пепельницу  выставила?  Прикрой,  я ж так  людей  могу
покалечить!
     Так она нарочно к нему еще повернулась и вырез расправила пошире.
     -  Быть  этого  не  может,  -  говорит.  -  Из-за  меня  еще  никто  не
покалечился. Только лишь по своей глупости.
     Вот так. И я, наверное, по своей. Я ее взял за локоть, повернул к себе.
     - Может, поговорим все же?
     - Да, миленький! - Вся подалась ко мне, и глаза прямо влюбленные. - Да!
А зачем же я за тобой в море пустилась? Расскажи  хоть,  как плавается тебе?
Меня-то вспоминал или совсем забыл?
     - Только тебя  и вспоминаю,  - говорю.  - Днем  вспоминаю,  а  по ночам
снишься.
     - Что ты говоришь!.. - Вся просто рассиялась.
     - Клавка, - я сказал. - Давай-ка шутки в сторону.
     Опять она мне улыбнулась искоса.
     - А я думала, когда  ты мне руки не подал,  она у тебя - в рыбе.  А она
сухая. Ах ты, рыженький!..
     - Какой я тебе "рыженький"? Какой  "миленький"? У тебя своих там экипаж
наберется, меня к ним не приплетай.
     - Зачем  же  приплетать,  ты  у  меня  отдельно.  Ты к  этому, что  ли,
заревновал? С которым я в тамбуре  стояла? Зачем? Такой заливщик типичный, а
поговорить-то  с ним не о чем. И  руки  - как  у  лягушки,  бррр!  Да мне  и
смотреть ни на кого не хочется, с тех пор как я тебя увидела.
     - Вот именно. Не считая Аскольда твоего.
     - Аско-ольда?!
     - Ну да, с которым ты осталась.
     - Да какой же он мой? Ты что! Он, во-первых, и  не остался. И не так-то
просто со мной остаться. Меня, знаешь, еще повалить нужно!
     Стояла она передо мной - крепкая, ноги такие сильные, что можно в шторм
стоять  и  ни за  что не держаться,  плечи  -  как у солдата развернуты, вся
подобранная, как будто вот сейчас кинется. И  никакой же ветер  ее  не брал,
лицо  лишь  слегка  залубенело, грубо  так зарумянилось,  а руки и грудь - и
кожей  гусиной не  покрылись.  Ну,  чем такую  проймешь?  И  я чувствовал  -
разговор у нас в песок уходит. С ней же нельзя про эти трали-вали, она здесь
трех собак съела, а нужно прямо спрашивать. И я прямо спросил:
     -  Клавка,  зачем  ты  все  же  в море-то  пошла? Или денег  моих  мало
показалось? Могла бы и пожить на них.
     Вот тут наконец она смутилась. Вся красная стала, даже вырез порозовел.
     - Миленький, про  деньги  я все скажу. Обязательно, а как же? Я тебе их
все  верну.  Наверно,  с  этого  надо  было  начать...  Ну,  прости.  Я  так
обрадовалась,  когда  тебя встретила.  Но ты - неужели  только из-за них про
меня вспоминал?
     - Сколько ж ты мне вернешь?
     Опять она поежилась, обняла себя за локти.
     - Все, что было. Триста с чем-то.
     Так. Решили  они,  значит,  со  мной  поделиться. Моим  же  собственным
поделиться.  Испугались,  вдруг я  скандал начну.  Ведь я от них прямиком  в
милицию попал, а  что, если я заявил там, и милиция свой розыск начала, ждет
лишь, когда я с моря  вернусь, вспомню  каких-нибудь  свидетелей... Торгаша,
гардеробщика  в "Арктике". Таксишника,  который  нас вез, - их на весь город
человек двадцать и наберется. Так лучше меня опередить, вернуть мне какую-то
долю, и  с нас взятки  гладки, остальное -  ты у своей Нинки  на  Абрам-мысу
посеял,  пусть там и поищут. Не  для  того ли ты за мной "в море пустилась"?
Бог ты мой, сколько мороки! Знали б вы, что я на них крест поставил.
     - Ну, мы все кончили про деньги? - она спросила.
     - Да, все.
     Она помолчала.
     - Может быть, там больше было?
     - Не было.
     - Вот, слава Богу... А другого разговора у нас не будет? Не приготовил,
да?
     Так и спросила - "не приготовил"?
     - Вот здорово, еще я специально готовиться должен?
     - А как же? Разве я  не думала, какие тебе скажу  слова, когда встречу?
Просто не вышло... из-за этих денег. Никак  я  не могу к тебе  пробиться. То
так жить без меня не мог... Обиделся, что тогда тебя побили?
     - Ну, за это я отдельно как-нибудь посчитаюсь.
     -  А так тебе и надо,  если хочешь знать.  Ты вспомни, как ты себя вел.
Или совсем ничего не помнишь?
     - Ладно, -  я сказал. -  Кончили обо всем.  Никакого разговора у  нас и
быть не должно. Кто я тебе? И ты мне - кто? Поняла?
     Она кивнула молча.
     -  Эти ты  мне вернешь, а  все  остальное, что  вы  из меня вытрясли...
пользуйтесь, никуда я заявлять не буду.
     - Там, значит, больше было?
     - А то не знаешь?
     - Сколько же?
     - Тысяча. Ну, почти тысяча.
     -  Ой,  много!  -  вздохнула  чуть не горестно.  - Где  же  ты  столько
растерял? Может, когда на Абрам-мыс ездил?..
     - Клавка, - я сказал. - Ну, что ты финтишь? Насквозь же я тебя вижу!
     - Го