- Не тонем еще, успокойся.
     Мы уложили все лючины, стали накрывать брезентом.
     - С Лиличкой там  ласкался? Жаль, я вас  вдвоем не застал. Убил  бы  на
месте.
     - Ну, меня - ладно, ее-то - за что?
     - А не ходи на траулер, сука. Все от них и происходит.
     Брезент мы натянули, теперь заклинивали. Он стучал ручником и матерился
по-страшному. И когда он еще о ней прошелся,  тут я озверел. Я встал над ним
с ручником и сказал, что еще слово - и я ему размозжу башку и выкину  его за
борт, и никто того знать не будет. Я и забыл, что мы из рубки-то были как на
ладони. Мы  были одни на палубе, одни на  всем  море, и дождь нас хлестал, и
делали мы одно дело, а злее, чем мы, врагов не было.
     Он на все это посмеялся в усы, но притих. Все-таки, я единственный, кто
ему помогал.
     - Ладно, не трать энергии, нам еще второй задраивать.
     Второй задраили молча и пошли в кап. Там скинули роканы в гальюне.
     -  Вот и все дела, вожаковый, - он мне сказал. - Больше не предвидится.
В порт отзовут.
     - Думаешь?
     - Ты пробоину-то видал?
     - Снаружи.
     - Пойди изнутри посмотри.
     Мы  сошли вниз и  разошлись по  кубрикам.  В нашем  -  какое-то  сонное
царство  было;  не знаю,  слыхали они  удар  или  нет. Или  на  все уже было
начхать, до того устали. По  столу веером лежали  карты и  чей-то рокан,  на
полу - сапоги с портянками. Я пошел пробоину поглядеть.


3


     На камбузе "юноша" возился у плиты, закладывал в нее лучины и газету.
     - Полюбоваться пришел? Есть на что.
     Люк в каптерку был отдраен. Я подошел заглянуть. Воды  было на  метр, в
ней плавала щепа для растопки,  ящики  с  макаронами,  коровья нога, банки с
конфитюром, - горестное зрелище, я вам скажу. Но главное-то - сама пробоина.
Я  все-таки не  думал, что  она  такая огромная,  жуткая,  буквально  сверху
донизу.  Сквозь  нее  было видно  море -  сизая штормовая волна.  Чуть корма
опускалась, оно вливалось, как в шлюз, хрипело и пенилось.
     - Продукты-то можно бы выбрать, - сказал я "юноше".
     - А на кой?  Которые подмокли, их  уже выкидывать  надо. А  банкам  что
сделается?
     - И то верно.
     - Каши насыпать?
     - Насыпь немного.
     - То-то мне не хотелось в эту экспедицию идти. Как чувствовал!
     - Ты здесь был? - я спросил.
     - А где ж. С бондарем беседовали. Как раз я в каптерку собирался лезть,
и как меня кто надоумил - дай, думаю, сперва уголь поштываю, плиту  распалю,
а после  уже за  продуктами  слазаю. А  то б я  сейчас  там и плавал  бы, ты
подумай!
     Он  даже развеселился, что так вот вышло. Стал  соответствующие  случаи
вспоминать. Как  он,  матросом, бочки с  рыбой укладывал в трюме, и как одну
бочку раскачало на цепи и стукнуло ребром об пиллерс*, а он как раз  за этот
пиллерс рукой держался. "Представляешь  -  на два сантиметра выше, и пальцев
бы как не было. Так бы и остались в варежке!" А то еще другой случай был, на
рефрижераторном,  -  там у них кладовщик в холодильнике  заснул. Жарко было,
они сардину  промышляли  под  экватором,  так он  скинул  сапоги  и  залез в
холодильник освежиться. А его  не заметили,  задраили двери и пустили холод.
Через пару часов хватились, а он уже мерзлый был, хоть ножовкой режь.
        *  Пиллерс - вертикальная  стойка,  подкрепляющая палубу,
перекрытие каюты и т. п.

     Я эту историю, правда, в другом варианте слышал. Будто бы не кладовщик,
а кот полез - воровать сардины. Но ведь с кладовщиком-то - могло  случиться!
Так они, эти истории, и складываются.
     - Ну, и как твое мнение, - я спросил, - отзовут?
     - Ты еще сомневаешься?
     Да,  если  бы такое на  крейсере случилось, я  бы еще сомневался. Но то
ведь  крейсер. Он  с такой дырой не только что плавать обязан, а бой  вести.
Там бы ее даже в программу учений включили. А рыбакам и  так мороки хватает.
Значит, отплавали рейс. Денежки кой-какие получим, и баста. И привет морю.
     Я  вышел.  Фареры  выплыли  из дождевой  завесы, и  скалы  нависли  над
полубаком, закрыли полнеба.  Даже  казалось - вот сейчас воткнемся. Но скала
расступилась,  блеснула спокойная вода, узенькая полоска, но  такая голубая,
так резко она отличалась от открытого моря. При самом  входе в фиорд торчали
камни, сплошь обсиженные чайками, кайрами. Эти камни, сколько я помню, лежат
у  Фугле-фиорда, откололись они от скалы лет, наверное, триста назад.  Волна
набегала  на  них  с  грохотом, с  урчанием, они шатались заметно,  и  птицы
взмывали, носились кругами и тут же садились снова - когда волна проходила и
камень оголялся до низу.
     Мы прошли под камнями и сбавили ход. Фарватер здесь извилистый, скалы -
как стены в колодце, кажется, достанешь рукой или мачтой чиркнешь. По скалам
струились  ручейки от  дождя, а на уступах  видимо-невидимо птиц, крик стоял
невообразимый.  Морские  птицы  - те уж  привыкли к нам, садятся спокойно на
реи,  на  палубы, иной раз  целая  стая  перелетная отдыхает и  ни черта  не
боится. А  береговушек - все тревожит: дым  из  трубы или  гудок,  или  винт
шлепает в узкости слишком гулко,  или  человек выйдет выплеснуть ведро - для
них уже целое событие.
     Мы прошли  поворот, другой,  и  моря совсем не стало  слышно, спокойная
вода  расходилась  от носа ровными усами и  хлюпала  под скалами. Только два
раза  попались  нам  встречные, повыбегали  на  палубы рыбаки,  смотрели нам
вслед. Каждое слово слышно было,  как  в трубе. Жалко, я по-датски не  знаю,
мне бы их мнение хотелось узнать насчет нашей задницы. Фарерцы ведь мореходы
первый сорт, здесь по лоции капитану разрешается  брать  лоцманом любого - с
четырнадцати лет, хоть мальчишку, хоть девчонку*.

     *  На Фарерских  островах живут датчане,  отделившиеся от метрополии. У
них свой  флаг, свой  герб,  своя  столица - Торсхави.  В  основном рыбаки и
овцеводы, они торгуют с другими странами рыбой, овечьей шерстью и мясом.

     Бухта открылась - вся сразу, чистая, молочно-голубая. Только если вверх
посмотришь и увидишь, как облака несутся над сопками, почувствуешь,  что там
творится в Атлантике. Ровными рядами - дома в пять этажей, зеленые, красные,
желтенькие, все  яркие  на белом снегу. А  поверху сопки,  серые от вереска,
снег оттуда ветром сдувает, и  как мушиная сыпь -  овечьи стада  на склонах.
Суденышки у причалов стояли не шелохнувшись, мачта к мачте, как осока у реки
- яхточки, ботики, сейнера, реюшки, тут почти у каждой семьи своя посудинка.
     Мы шли к середине бухты, к нашей стоянке - по конвенции мы к причалу не
швартуемся, в крайнем случае раненого можно доставить шлюпкой. Отсюда видно,
как ходят  люди,  собаки  бегают,  автомобильчики снуют между  домами  и  по
склонам сопок, там поверху проложена шоссейка.
     Якоря  отдавать  -  все,  конечно,  вылезли. Что значит - стоячая вода,
сразу спать расхотелось.
     Сгрудились на полубаке, Шурка прибежал  с  руля  с биноклем,  и  все по
очереди  стали  пялиться на  берег. Вон рыбачка  вышла -  белье  на  веревке
развесить,  вон  две кумы встретились  и лясы  точат,  фарерскими  сплетнями
обмениваются, а нам все в диковинку.
     - Эх, ножки! Швартануться бы. Потом бы всю жизнь вспоминал.
     - Давай, плыви, кто тебя держит?
     - Старпом! А старпом! К причалу не подойдем?
     Старпом тоже из рубки в бинокль пялился.
     - Какой ты умный! - говорит.
     - Да хоть на часик - покуда кепа нету. Никто ж не стукнет.
     На это он и отвечать не стал, будто не слышал.
     В бинокль все радужно: песик бегает по снегу, фарерский песик, ластится
к своей  фарерской  хозяйке,  а та фарерскими ботиками притоптывает - ботики
модные, а холодно в них. Фарерский пацан своего братишку катает на фарерских
саночках,  шнурки на  ушанке болтаются... Почему так тянет  на это смотреть?
Неужели  диво -  люди,  как  и  мы,  тоже вверх головами ходят? Глупо  же мы
устроились на земле - вот море, одно на всех, сопки - такие же, как и у нас,
бухта - для всех моряков убежище. А не подойдешь к ним,  конец не подашь, не
потравишь с этими фарерцами.
     - А все ж, бичи, - сказал  Шурка, -  в заграницу приехали! Вроде даже и
воздух другой.
     - Никуда ты  не  приехал, - Ванька Обод ему угрюмо. - Все там же ты,  в
Расее. И воздух тот же. Что ты на эту заграницу в бинокль смотришь, это  и в
кино можно, в порту. Даже виднее.
     Всегда найдется такой  Ванька  Обод - настроение испортить.  А солнышко
вышло,  стало чуть потеплее,  потянуло еле слышно  весной. В  такие  дни  на
берегу хочется в море. А в море - хочется на берег.
     - Скидывай рокана,  бичи! -  сказал  Шурка.  -  Айда все  по-береговому
оденемся. Теперь уж до порта - ни метать не будем, ни выбирать. А что  груза
еще осталось - так его там берегаши и выгрузят.
     Мы поглядели на старпома. Он все пялился на берег.
     - Старпом, - спросил Шурка, - точно ведь в порт идем?
     - Будет команда - пойдешь.
     -  Это как понимать? Может,  еще и не будет?  Остаемся на промысле? Нет
уж, хрена!
     Да ведь  у старпома прямого слова не выжмешь. Молодой-то  он молодой, а
первую заповедь начальства железно усвоил: чего не знаешь - показывай, будто
знаешь, только говорить  об том  не положено. Да он, плосконосый, оставят ли
его старпомом  -  и  то не  знал.  Но в бинокль, как  генерал, глядел,  план
сражения вырабатывал.
     - Покамест, - говорит, - ремонтироваться будем.
     - Это само собой, - сказал Шурка. - С  такой дырищей  тоже мало радости
до порта шлепать.
     Больше всех ему верилось, Шурке, что в порт  уйдем. И  не стоялось ему,
как жеребенку  в  стойле. А если подумать,  чего мы там не  видели, в порту,
кроме снега январского и метелей, кроме "Арктики"?  Да  и этих-то радостей -
на неделю,  не столько же мы заработали, чтоб куда-нибудь  в отпуск поехать.
Но великое же слово - домой!
     Все-таки  пошли  переоделись. Я  куртку надел. Вышли на  палубу, как на
брод, на набережную.
     - Я  теперь  ни к чему не  прикоснусь, - говорит  Шурка.  Он  в пиджаке
вышел, с галстуком. - Дрифтер скажет: "Чмырев, иди подбору шкерить!" А я ему
- хрена,  сам  ее шкерь,  а я теперь не матрос, я - пассажир на этом  чудном
пароходе.
     - Сигару - не хочешь? - спросил Серега.
     - Отчего же нет, сэр?
     Серега  вытащил  "беломор",  мы  задымили,  облокотились  на  планширь,
сплевывали на воду. Ни дать, ни взять - на прогулочном катере, где-нибудь  в
Ялте.
     - Слышь, старпом, - сказал Шурка. - А ты не переживай.
     - А чего мне переживать.
     Старпом оставил свой бинокль, стоял, как портрет в раме. Не веселый был
этот портрет.
     - Врешь, - говорит  Шурка. -  Переживаешь! А зря. Ну,  понизят тебя  до
второго, ну там до третьего, годик поплаваешь и опять  - в старпомы. Ты же у
нас хороший мальчик, дисциплинированный, начальство уважаешь.
     - Чего это меня понизят? Третьего вахта была, а не моя.
     - Ну, чумак, - сказал Серега. - Он же тебе ее передал.
     Старпом лоб наморщил. Задумался, как он из этой истории будет вылезать.
     - Спросят, чья вахта была с двенадцати.
     - Не-ет, - Шурка засмеялся, - так не спросят, не рассчитывай. А "кто на
вахте был с двенадцати?" - вот как. Ты уж на худшее надейся, глядишь - оно и
получше обернется.
     - Вахту же передавать не полагается.
     - Но ты ж ее принял.
     - Ну и что? В виде исключения...
     - А шляпил - тоже в виде исключения? - но тут же Шурка и смилостивился:
- Ну...  может,  тебя  и  помилуют, старпом, всяко  бывает. Но если  тебя  в
матросы  разжалуют,  тоже  не  огорчайся. Зато  какую  науку  пройдешь!  Сам
побичуешь - бичей притеснять не будешь. Ты, первое дело,  им спать давай. Не
подымай в шесть, подымай в восемь. Никуда рыба из сетей не убежит, а человек
-  он  дороже.  Теперь,  значит, выходных чтоб было два  в неделю.  Кто  это
придумал -  в  море без  выходных?  Ты  этот  порядок  отмени,  старпом.  Не
останется страна без рыбы к праздничному  столу.  Ты к бичам хорошо, и они к
тебе хорошо. Усвоил мои советы?
     - Ладно.
     - Что он там усвоил! - сказал Ванька. - Оставят его на мостике - так же
и будет на тебя орать.
     Грустно нам отчего-то сделалось. И просто так стоять надоело.
     -  Чего будем делать, бичи? -  спросил Шурка. - Старпом! У тебя, может,
какие распоряжения будут? В последний раз мне твой голос охота послушать.
     - Будут - позову.
     - Нет уж, я спать пойду.
     Но Шурке и  спать было скучно. Такое  было весеннее  настроение, хоть в
самом деле - прыгай с борта, плыви к берегу.
     - Бичи, - вспомнил Шурка. - А мы же фильмами-то махнулись на базе? Айда
покрутим.
     Пошли с полубака, покричали в кап:
     - Эй, салаги! Кончай ночевать, есть работа на палубе. Фильмы крутить.
     Не вылезли. Так устали, что даже на стоячей воде не проснулись.
     А фильмы - так  себе  отхватил "маркони". Один - про какую-то балерину,
как  ей  старая учительница  не  советует  от народа  отрываться;  погубишь,
говорит,  свой  талант. Мы даже  вторую  бобину не стали заправлять.  Другой
поставили -  про сектантов,  как  они девку одну охмуряют,  а  комсомольская
организация  бездействует. Потом, конечно, новый  секретарь  приезжает  и от
этих сектантов только перья летят. Но там одно место можно было посмотреть -
как этот новый секретарь влюбляется  в эту охмуренную девку, и она, конечно,
взаимно,  только  ужасно  боится  своих сектантов,  и он ей  внушает  насчет
радостей  любви,  в таком  симпатичном березовом  перелеске,  и  березки эти
кружатся,  и  облака  над  ними  вальс  танцуют.  Мы  эту  бобину  два  раза
прокрутили. "Юноша", который из камбузного окна смотрел, попросил даже, чтоб
в третий раз  поставили,  да нам  есть захотелось.  И  пробоина  нас  больше
занимала.
     То один, то другой ходили на нее смотреть - не заросла ли? Возвращались
довольные, ели с аппетитом.
     - Эх,  кабы еще баллер погнуло - это  уж наверняка бы  отозвали. Его на
промысле не выправишь, в доке надо менять.
     - А хорошо б еще - винт задело.
     - Ну и что  - винт?  Это водолазы сменят. Что  на базе, запасных винтов
нету? Самое верное - баллер.
     Салаги тоже пришли поесть, послушали нас. Димка рассмеялся.
     - Энтузиасты вы, ребята! А как же насчет "море зовет"?
     - А вот оно и зовет, - ответил Шурка. - В порт идти.
     Тут нас старпом позвал по трансляции:
     - Выходи, палубные,  к  нам  швартоваться будут. В бухту еще  один  СРТ
вошел, подчаливал к нам. В носу стоял бородач в рокане, поматывал швартовым.
     - Ребятки, - кричит, - нельзя ли за вас подержаться?
     - Подержись, - говорим, - только не за нашу поцелованную.
     - Ну, молодцы ребята! Где такую нагуляли?
     - А там же, где ты бороду.
     - Счастливо вам теперь до порта.
     - Спасибо, -  отвечаем, -  на добром слове.  На этом СРТ  все оказались
бородачи: кеп - бородач, "дед" - бородач, дикари - то же самое. Оказывается,
они  зарок  дали не  бриться,  пока два  плана  не  возьмут. А два плана  им
накинули, потому что решили они проплавать полгода. Три месяца уже отплавали
в  Северном,  теперь  на  Джорджес-Банку   шли.  Тоже  своего  рода  Летучие
Голландцы.
     А на палубе  у  них  - все наши были, кто на базу ушел. Примолкшие все,
какие-то  пришибленные, хотя  их вины не было, что  так получилось. Но это я
понимаю, всегда отчего-то чувствуешь себя виноватым, когда ты покинул судно,
а на нем какое-нибудь чепе.
     Кеп перескочил нахмуренный и даже пробоину не пошел смотреть, скрылся у
себя в каюте. Третий, от выпитого розовый, пошел старпома утешать:
     -  Чего  не бывает? На  моей вахте  один  раз порядок  утопили,  а  все
обошлось.
     - А это, считаешь, не на твоей вахте было?
     - Ты что, больной? - Сразу перестал улыбаться. - Шляпил кто - я или ты?
Тебе доверили, а ты прошляпил...
     А старпом-то - надеялся. На что надеялся!
     "Дед"  тоже не  стал  смотреть пробоину. Ну,  а  дрифтер, и Митрохин, и
Васька Буров - помчались, конечно, бегом. Вернувшись, только головами мотали
и языками цокали.
     Бородачи тоже поинтересовались:
     - Ну, как, хороша?
     - Знаешь, - дрифтер говорит, - просто не ожидал, что так хороша!
     - До порта с нею дойдете?
     - До порта-то, хоть всю корму отруби, дойдем.
     Потом кто-то принес на хвосте:
     - Бичи, "дед" в каюте акт составляет. Я в окно подглядел.
     Я  пошел  к "деду".  Чего-то он, и правда, писал  за  столиком, длинную
реляцию.
     - Пошарь там в рундучке, - сказал мне. - Я сейчас кончу.
     Я вытащил коньяк и две кружки. "Дед" для меня всегда  приносил с  базы,
если мне  не удавалось выбраться. Я стал закидывать  насчет пробоины -  вот,
мол, и повод есть, за что выпить. "Дед" отмахнулся, даже с какой-то досадой.
     - Что вы там паникуете с этой  пробоиной? Дать по  шее раззяве, который
допустил, всего и делов. А вы - в порт! С такой дыркой в порт идти - стыдно.
     - Ты ж не видел ее.
     - Видал. Снаружи. Чепуха собачья.
     - Изнутри поглядеть - море видно!
     - Заварим, не будет видно море.
     Я подождал, пока он кончит свою реляцию,  а пока разлил по кружкам. Мне
даже грустно стало - так мы настроились на возвращение.
     - Что ж, - говорю. - Тогда - за счастливый промысел?
     - А  вот это не выйдет.  - "Дед" взял свою кружку. -  В  порт все равно
придется идти.
     - Ты ж говоришь - чепуха.
     - Та, что в корме. Но у нас еще в борту заплата.
     Я что-то не помнил, чтоб мы еще и бортом приложились. Но, может, я и не
почувствовал - когда такой толчок был с кормы?
     - Постой, - сказал я "деду". - Но мы же правым стояли к базе, а заплата
- на левом.
     -   Какая   разница?   От   такого   удара   весь  корпус  должен   был
деформироваться. Когда обшивка крепкая - ей ничего, она пружинит, и  только.
Но если слабина... А у нас там, поди, на бортах все листы перешивать надо.
     - Шов пока не разошелся.
     -   Ну-ну,  -  сказал  "дед",  усмехаясь,  -  брякнуть-то  легко:   "не
разошелся", а ты его хоть пощупал? Смотрел на него? А если и не разошелся, -
значит, попозже. Волна хорошая ударит...
     - А по новой ее заварить?
     - В доке. Там все исследовать хорошенько. Ну, поплыли?
     Вечером, когда я шел от  "деда", я все  же посмотрел  на нее.  Свесился
через  планширь  и  ничего не увидел -  ровные  закрашенные швы. И  нигде не
сосало, не подхлюпывало.
     Шурка Чмырев подошел, тоже свесился.
     - Ты чего там высматриваешь?
     Я ему рассказал, о чем говорил с "дедом".
     - Из-за этой в порт? - спросил Шурка. - Да ей черта сделалось!
     Я тоже думал, что черта.
     В кубрике Васька  Буров сидел верхом на ящике, помахивал гвоздодером  и
проблему  решал - открывать или не открывать? Притащил он с базы три ящика -
с  яблоками, с  мандаринами  и шоколадом,  -  и  проблема  была такая:  если
остаемся,  тогда, конечно,  открыть; ну, а  если в порт? С  нас ведь  за них
вычитать будут. А мы, может, еще и на аттестат не заработали.
     Мы с Шуркой тоже ясности не внесли.
     -  Не  знаю,  что  и сказать,  бичи,  -  Шурка  сразу в  койку полез. -
Трехнулся "дед". Не пробоину, говорит, а заплату в док пойдем перешивать.
     Ванька Обод приподнялся в койке, выглянул из-за своего голенища.
     - Так это он про нее акт составляет?
     Я сказал, что да, про нее. Ванька от смеха затряс голенищем.
     - Теперь, - говорит, - мне все ясно,  бичи. Почему я матросом плаваю, а
не "дедом". Разве ж простому дикарю до этого додуматься?
     Васька Буров почесал свою лысину.
     - Дак как, бичи? Открывать? Я - как все скажут.
     - Не мучайся, -  Димка  ему посоветовал, - открой.  Посмотрим  на  твои
яблоки.
     - Твое слово - последнее, салага. Ты вторым классом плаваешь, ты ишо на
них не заработал.
     - Неужели?
     - Вот те "неужели". Весь ящик возьмешь?
     - Весь нет. Нам с Аликом по два кило запиши.
     - Пятнадцать - не хочешь? Или весь берите, или я его под койку задвину,
пущай до порта лежит.
     - Была не была, - Шурка сказал.