ит, и он слышал,  не
померещилось мне.
     - Ну, здрасьте, - сказал "дед". - Вот и мы.
     Загудело откуда-то сбоку. Едва мы не проскочили.
     - Парус! - закричал "дед". - Парус зарифили?
     С палубы кто-то ответил:
     - Убрали уже, сами не глухие.
     "Дед" кинулся на верхний мостик, к переговорной трубе:
     - Справа по  курсу -  судно. Питание  на прожектора! Он  сам взялся  за
прожектор, направил его, и  я  увидел -сквозь брызги, сквозь заряд -  зыбкую
тень на волне.
     - Видишь его, Николаич? - спросил "дед".
     Пароход весь содрогнулся от реверса. Медленно-медленно мы подваливали к
шотландцу.
     Теперь уже ясно было видно - он к нам стоял кормой. Ох, если  бы стоял!
А  то  ведь взлетал  выше нас,  к  небу,  а  после  проваливался  к чертям в
преисподнюю.
     - Ближе не можешь? - кричал "дед". - Ну-ну, Николаич, и за это спасибо.
     Там в корме показались люди -  в черных роканах с  белой опушкой. Я еще
отдыхал пока, с грузиком в руке,  прислонясь плечом к  ящику. А наши уже там
высыпали, сгрудились по правому борту.
     - На "Пегги"! - боцмана глас прорезался. - Концы ваши - где? Концами я,
что   ли,   должен   запасаться?   Салаги,  синбабы-мореходы,   олухи   царя
небесного!...
     "Дед" перегнулся через поручень:
     - Потише, Страшной! Здесь конец. Мы будем подавать.
     - Это почему же - мы?
     - Потому что они - бедствующее судно.
     - А  мы  не бедствующее?  Я-то помолчу. Только  почему всегда рус-Ивану
должно быть хуже?
     - Это много ты хочешь знать, Страшной, - кричал "дед" весело. - Слишком
даже!
     Корма шотландца еще чуть приблизилась.
     - Бросай, Алексеич!
     Я пошел с грузиком  к поручням. "Дед" мне поднес обе бухты к ногам, и я
их пощупал сапогом для  верности.  "Дед" на  меня направил прожектор,  чтобы
шотландцы  меня  увидели с бросательным, другим прожектором повел  к ним  на
корму.
     - Бросай, не медли!
     Там их стояло трое. В середине - чуть повыше.  Кто же из  них  поймает?
Бросательный был почти весь у меня в руке, скойлан меленькими шлагами, а обе
бухты под  сапогом,  я их еще  раз  пощупал. Животом  прижался к поручням  и
кинул.
     Бросательный с грузиком мелькнул в луче,  как змейка, и  упал к ним  на
поручни. Они  засуетились там,  захлопали рукавицами. И  помешали друг другу
же. Или не разглядели как следует конца. Я почувствовал, как он ослаб у меня
в руке.
     Я  вытянул  его  и снова  скойлал себе в левую  руку, а  грузик  взял в
правую. Зато уж я точно теперь знал, сколько мне надо длины.
     Из рубки уже орать начали:
     - Что там с концом?
     - Ты не слушай, - сказал мне "дед". - И не торопись.
     Может быть, просто рука у меня поехала, из-за проклятого плеча. Он упал
у них под самой кормой. Тут и багром не достанешь.
     - Торопишься! - сказал "дед".
     Я теперь койлал его, сжав зубы, чтобы не дать себе заспешить. И кинул я
хорошо.  Размахнулся не спеша,  а кинул  рывком,  с подхлестом,  чтоб грузик
завертелся в воздухе.
     Он упал длинному на  плечо, я это преотлично видел.  А он захлопал себя
рукавицами по груди, как будто комаров бил... И пропал из луча. Корма  у них
взлетела, а  мы стали  проваливаться,  и у  меня  сердце  провалилось, когда
почувствовал, как он опять ослаб у меня в руке.
     - Сволочь ты косорукая! - я ему крикнул, долгому. Мне плакать хотелось,
что он такой конец упустил. - Убить тебя мало!
     -  Что тебя так развезло?  - "дед" на меня заорал. - Истерику  закатил,
как девушка в положении. Бросай!
     - Сколько ж я буду бросать - раз они не ловят?
     - Будешь бросать, пока не словят!
     Я его  опять вытянул,  взял в правую, сколько  нужно  по весу.  И ждал,
когда мы сравняемся.
     Грузик ему полетел  в лицо.  Это я очень  даже прекрасно  рассчитал. Он
увидел,  что грузик летит ему в рожу, и отпрянул,  и грузик перелетел  через
поручень. Как словили,  я  уже  не  видел,  корма у них снова пошла  вверх и
пропала. Но конец полетел у меня из руки, ожег ладонь.
     -  Есть!  -  заорал  я  "деду".  -  Работает  кончик!  Обе бухты  стали
разматываться.
     "Дед" кинулся  ко  мне,  сграбастал  одну  в охапку и понес к поручням,
швырнул вниз.
     - Держи, Страшной! Это  тебе - ходовой. -  Потом вторую: -  Это  тебе -
коренной. Плотик приготовили?
     - Плотик? Это сейчас, это у нас бы-ыстренько!..
     - Мать вашу! Сами вы синбабы. Нет чтобы дело сделать...
     Я только следил, чтобы леер прошел по всем поручням без задева.
     - Пошли, - сказал "дед". - Или ты сомлел?
     - Немного.
     - Все равно вниз иди, на ветру не стой. Мы еще жить собираемся!
     Я  сошел  за  ним на  палубу. Кто-то  там на  полатях возился, скидывал
поводцы  с  плотика,  и  боцман  причитал,  чтоб  добром  не  раскидывались,
аккуратно бы складывали в капе. Наконец стащили плотик, привязали к ходовому
концу  штертом,  вывалили  за  борт. И плотик исчез  из  глаз,  ребята  лишь
потихоньку подвирывали к  себе  коренной конец. Потихоньку - это так  только
говорится,  с  каждой волной его рвало  из рук, и весь он обвис  примерзшими
варежками.
     А я ничего не делал. Вот просто сел на трюм, держался за какую-то скобу
и смотрел. И никто не орал на меня, что я сижу, ничего не делаю. Бондарь - и
то не орал. Ну, я свое дело сделал. А теперь посижу, на других посмотрю.
     Леера  у них  рвались  из  рук,  возили их  по палубе,  били животами о
фальшборт.
     - Васька! - орал дрифтер.  - Буров, ты где там  сачкуешь? У тя брюхо-то
моего толще, давай вперед, амортизируй!
     Васька, конечно, сзади сачковал. Но вылез самоотверженно.
     - Ох, бичи, что ж от моего брюха-то останется? Шибает!
     - Стой там, ничего, амортизируй!..
     Дрифтер  с "дедом" над всеми высились.  Похоже  было, они-то  и держали
концы, остальные только "амортизировали".
     Вдруг Васька закричал:
     - Стой! Стой, бичи, дергают!  Сигнал дают - плотик назад тащить.  Вирай
теперь ходовой! Потащили. Кто-то спросил:
     - Пустой идет?
     - Вроде нет, потяжелее стал.
     - Сидит в нем какая-то личность!
     Боцман выскочил из этой оравы, сложил ладони у рта:
     - Мостике! Прожектор - на плотик!
     В рубке  грохнула дверь, кто-то  забацал сапогами - к верхнему мостику.
Луч  побежал - по  вспененной злой  воде, по  черным  оврагам - и  в секучих
брызгах нашарил плотик. Как  будто  схватил его  рукою -  крохотный  плотик,
белый с красным... И человека в плотике.



3



     Весь он был  черный, только мех белел вокруг  лица  и  на манжетах. Уже
видно было, что руки у него без варежек и как он вцепился в петли и жмурился
от прожектора.
     - Полундра,  ребята! - сказал "дед". - Человека не  разбить. Натяни оба
конца.
     Плотик уже был под бортом и снова  отошел. Выжидали волну. А несчастный
шотландец  болтался - то  вверх, то вниз, - выпадал  из  луча,  и снова  его
нашаривали.
     - Дриф, - позвал "дед". - Давай-ка с тобой, они концы подержат.
     Они вдвоем  встали к  фальшборту, перегнулись. Остальные назад  отошли,
уперлись ногами в палубу, спружинивали концы. "Дед" командовал:
     - Левый потрави... Теперь правый помалу.
     - Держу! - дрифтер взревел.
     - Держи, не упускай!  Вот и я  держу... Они рванули разом, и  шотландец
прямо взлетел над планширем.
     - Скользкие у них рокана! - сказал дрифтер. - Как маслом облитые.
     "Дед" перехватил  шотландца под мышки, рванул на себя и повалился с ним
на палубу. Бичи кинулись поднимать.
     - Куда!  -  заорал  "дед".  -  Концы  держать,  сами встанем.. "Дед"-то
поднялся, а  шотландец  так  и  остался сидеть  под фальшбортом, только ноги
поджал, чтоб не отдавили.
     - Алексеич, - позвал "дед". - Сведи человека в салон. Вишь, он мослы не
волочит.
     Шотландец улыбнулся мне - как-то  виновато, замученно. Лицо у него было
как мел. Поднял руку - всю  в крови, содранная кожа  висела клочьями. Что-то
сказал мне, я не понял. Что я там по-английски знаю?
     - Хелло! Плиз ин салон.
     Он помотал головой: нет, не пойдет никуда. Волна его залила по пояс, он
в ней  пополоскал  руку и  показал мне - самое лучшее лечение. Ну что с  ним
сделаешь?
     - Да пусть сидит, - сказал дрифтер.
     Второй  еще  как-то  благополучно прошел,  а  с  третьим  пришлось-таки
поуродоваться. Он сам  два раза прыгал на борт  и срывался, пока его дрифтер
не  поймал за  локоть. Так он его  и  кинул, за локоть, лицом в палубу. Мы с
Аликом  растормошили  шотландца, подтащили  к  фальшборту,  усадили  с  тем,
первым, рядышком. Понемногу он очухался, стал помогать ребятам.
     Последним тащили ихнего  кепа. Он маленький был и цепкий, как обезьяна.
И смелый. Как подвели плотик,  он  весь  подобрался, выждал волну и прыгнул.
Просто снайперский был прыжок - руками и животом на планширь.
     Он бы, пожалуй, и через планширь сам перелез, да Васька Буров ему помог
некстати - схватил за штаны сзади и перевалил головой книзу. Как-то не учли,
что кеп. Васька потом вспоминал:
     - Не склеилась  у меня на флоте карьера. Голова-то  лысая, а до боцмана
так и не дослужился. Но есть достижения, бичи: кепа за кормовой свес держал!
Правда, не нашего, шотландского...
     Кеп привел  себя в божеский вид и подал знак рукою: все, мол, никого не
осталось. Дрифтер вытащил нож - обрезать концы.
     Кеп что-то сказал своим. Они встали, держась  друг за друга, глядели на
свою  "Герл Пегги".  Она уже  отплывала  от нас. Прожектор иногда ее ловил и
снова  упускал. Кеп расстегнул капюшон, откинул на спину. Голова у него была
лысейшая,  как шар. Как у нашего  кепа.  И  все  они тоже откинули капюшоны,
постояли молча, крестились.
     - "Герл Пегги" - карашо? - дрифтер спросил жалостно.
     Кеп-шотландец кивнул и снова перекрестился.
     Потом пошел в салон. Сам, никто  его не  повел. Он наши СРТ знал, знал,
поди, где что находится. Остальные шотландцы за ним. Самого первого, который
на ногах едва держался, двое тащили под локти.
     Я  поглядел  -  "Герл  Пегги"  уже  пропала из виду. Только  гудок  еще
доносился прерывисто. Это они нарочно  оставили, чтоб никто на нее в темноте
не навалился. Как будто живая тварь жаловалась на свою погибель.
     В салоне,  конечно,  все  наши набились  - стояли  в дверях, жались  по
переборкам. Шотландцы сидели все  в ряд, на одной лавке - с красными лицами,
такими  же,  как  у  нас,  только вот  глаза были  другие. И чем-то  у  всех
одинаковые  -  хотя кто  помоложе  был, а кто  постарше,  а кеп  так  совсем
пожилой, лет  за полста наверняка. Я даже сказать вам не берусь,  что у  них
было в  глазах.  Как  у молочных телят, когда  у них  еще пленка  голубая не
сошла. Как будто они чего-то не знали и не хотели даже знать. Прожитой жизни
не  чувствовалось. Как  говорил наш старпом из Волоколамска  -  правда,  про
норвежцев: "Лица их не облагорожены страданием".
     Кандей с "юношей"  обносили их мисками с борщом. Они улыбались, кивали,
но  есть не спешили -  показывали на своего раненого. Кто-то уже за  третьим
штурманом сбегал, и он из рубки приволок свою наволочку.
     - Волосан ты, - сказал  Васька Буров. - На  кой ты всю наволочку тащил?
Чем  ты  его  лечить  будешь, зеленкой?  Так  и  принес  бы  в  пузырьке,  с
этикеточкой, оно и красиво.
     Раненый шотландец взял пузырек, разглядел этикетку и кивнул. Третий ему
стал  прижигать  руку ваткой, а они  все внимательно смотрели. Тот морщился,
вскрикивал, но - как будто даже понарошку.
     - Оу! Ау! Ой-ой-ой! - и улыбался.
     Третий ему кое-как намотал бинтов, и он, конечно, всем  показал,  какая
прекрасная бинтовка, какая толстая, сенкью вэри мач.
     Тогда они стали есть. Совсем как и мы, штормовали миски у груди. Только
раненый не мог,  его  товарищ  кормил  из  своей миски.  А  тот  дурачился -
набрасывался всей пастью на  ложку, и  нам подмигивал, и языком цокал, - оу,
вкуснотища  какая,  только мало ему  достается, жадничает, мол,  кореш, себе
ложку полнее набирает.
     Димка чего-то  сказал  ихнему кепу.  Тот слушал  его,  наклонив голову,
потом  ответил   -  длинно-длинно.  Димка   уже   с  середины   руками  стал
отмахиваться: не понял.
     - Такой английский - первый раз слышу.
     Шурка сообразил:
     -  "Маркони"  надо  позвать. Уж  он-то  с  ихним  "маркони"  как-нибудь
договорится.
     Побежали за "маркони". А мы пока глядели на  них и  улыбались.  Что еще
прикажете делать?
     "Маркони"  пришел  -  уж  заранее  красный.  А  как  его  вытолкнули  к
шотландцам, он совсем вспотел, как мышь.
     - Кто  у  них  радист? - спросил. - Ху из "маркони"? Радист у них  этот
маленький оказался, раненый.
     - А! - сказал "маркони". - Так это ты мне,  подлец, радиограммку отбил:
"Иван, собирай комсомольское собрание"?1!
     Тот закивал радостно, попробовал даже отбить рукой на  столе. И тут они
оба затараторили. На таком английском, что Димка  только плечами  пожимал. У
того какой-то там шотландский акцент, а у нашего вообще никакого акцента, он
прямо так и молол, как пишется:  "оур", "тиме", "саве". Кеп-шотландец что-то
спросил у своего "маркони", тот "перевел" нашему.
     - Чо он там? - спросил Шурка.
     -  Спрашивают, что  у  нас тут  происходит. Он так понял,  что  мы сами
терпим бедствие.
     - Глупости, - сказал Шурка. - Ты ему ответь: мы этого терпеть не можем.
     - А "SOS" тогда кто давал?
     - Другой там какой-то "сосал", не из нашего даже отряда. А  мы, значит,
тренируемся в спасательных работах.
     - Они что, дураки? - спросил "маркони". - Они ж воду видели в шахте.
     -  Ну,  правильно,  - сказал  Шурка.  - Налили  через кингстон.  Теперь
откачиваем. Как же еще тренироваться?
     -  Все  им  знать  обязательно? - спросил Васька.  -  И  так они страху
натерпелись.
     Шотландцы  слушали, даже есть перестали. "Маркони" им перевел,  как  мы
просили.  Они  переглянулись между  собою,  и кеп  что-то спросил, улыбаясь.
Долго что-то говорил, а "маркони" ихний втолковывал нашему.
     - Спрашивает, почему не взяли на буксир. Если все у нас так хорошо. Так
вроде?  Ну да  могли  бы, говорит,  потренироваться  в буксирной практике  в
штормовых условиях. Я вам говорю, врать не стоит, все понимают, черти.
     - Скажи ему, - попросил  Шурка, - у нас по программе воду откачивать. И
леерное сообщение. А буксировка - это в следующее занятие.
     "Маркони"  им   сказал.  Кеп  ихний  послушал,  покивал,  потом  встал,
потянулся через стол и пожал ему руку.
     - Как сказать? Ви - моряки! "Маркони" совсем от смущения взмок.
     - Да ну их к бесу. И в рубку мне пора.
     Другие  тоже  вскочили,  потянулись  к нам.  Мне  этот пожал,  длинный,
которому я конец бросал. Он, оказывается, совсем юный был парнишка, с пушком
на губе  -  наверно, и не брился еще ни разу.  Запомнил  он  меня  все-таки,
разглядел под прожектором - изображал теперь наглядно, как все было.
     Старпом   явился   -   с  приглашением  от  нашего  кепа  шотландскому:
расположиться в его каюте. Сам он, к сожалению,  прийти  не может:  занят на
мостике. Шотландец поблагодарил и отказался.
     - Я, - говорит, - очень уважаю вашего капитана и благодарю за оказанное
спасение, но я знаю, какая у него тесная
     каюта. Кроме того, мне очень интересно пообщаться с экипажем.
     И всех как будто током ударило, когда включилась трансляция, мы  как-то
съежились и притихли. Шотландцы - тоже. Ну, для  них-то уже никакой тайны не
было.
     Жора-штурман пробасил в динамике:
     - "Маркони" - в рубку. "Маркони" - в рубку.
     "Маркони" заизвинялся перед шотландцами, приложил руку к сердцу:
     - Ай эм сори, джаб*.

     * Простите, работа! (англ.)

     Шотландцы  опять  вскакивали,  пожимали  ему  руку,  улыбались,  -  все
понятно, джаб. Я вышел за ним, спросил:
     - С базой говорить?
     - Определяться,  наверно. По радиомаякам.  Что ты, Сеня! Какая база нам
теперь поможет? Мы, уж, наверно, в миле от Фарер.
     - Куда же теперь?
     Он пошел вверх по трапу.
     - Ох, Сеня,  спроси  чего  полегче.  Осталось  нам только  -  на  скалу
выброситься. - И побежал.
     Через наружную дверь ввалились боцман с Аликом - тащили нагрудники. Как
я понял, они их из шлюпки приволокли - для шотландцев.
     Опять включилась трансляция, и Жора-штурман сказал:
     - Команде - приготовиться! По местам стоять!
     К чему приготовиться? И где теперь наши места? Никто ничего не спросил.
Но все пошли из салона. Все, кроме шотландцев и кандея.



4


     И раз навсегда я скажу тебе, юноша,
     и ты можешь мне поверить, что лучше
     плавать с хорошим угрюмым капитаном,
     чем с капитаном шутливым и плохим.
     Германн Мелвилл "Моби Дик"
     Рассвет еще не брезжил -  хотя до него, наверно, рукой уже было подать,
- и оба  прожектора зажглись, посветили вперед.  Вокруг была чернота, из нее
сыпался снег, а брызги сверкали в луче.
     Над палубой раскатилось из динамиков:
     - Всем покинуть носовые кубрики! Боцману - проверить!
     Но  мы-то все  были  здесь,  друг перед  другом,  в кубриках никого  не
осталось,  только  шмотки  наши.  И все как раз и кинулись  за ними. Каждому
что-нибудь хотелось же взять.
     Мне-то ничего не хотелось,  раз куртка погибла. Чемоданчик  - что в нем
толку, пара  сорочек да носки, я решил не морочиться. Взял только нагрудник,
надел сразу и завязал тесемки.
     Шурка взял карты, затиснул под рокан. Васька Буров потащил из-под койки
ящик с мандаринами, да Шурка ему отсоветовал:
     - Разобьются на палубе, а тут, может, и уцелеют, если не приложимся...
     Мы выскочили,  стали  на трюме, каждый держался за что  мог. И  друг за
друга.
     Из рубки кричали:
     - Кто в носовых остался?
     - Никого! - Шурка  ответил. - Все вышли! И в  эту  же буквально секунду
Серега на нас налетел - бежал с руля.
     - Я еще не вышел!
     Вбежал в кап. Минута прошла, другая,  а  его все  не было.  Мы с Шуркой
кинулись за ним.
     И что же он там  делал, в  кубрике?  А  он,  прохиндей, коллекцию  свою
отдирал  с переборки  -  Валечек,  Надечек,  Зиночек,  -  да  не отдирал,  а
откнопывал аккуратненько и прикладывал  к  пачке. Только  еще половину успел
собрать.
     - Серега, ты озверел?
     Шурка на него напялил нагрудник, мы его схватили за рукава  и потащили,
и он всю пачку выронил на трапе. Про что мы еще забыли, про кого?
     -  У  рулевого  нагрудник есть?  - спросил Шурка у Сереги.  - Тебя  кто
сменял?
     -Кеп.
     - Сам кеп?
     Мы поглядели на стекла рубки: в  слабеньком свете  из  компаса - кепово
лицо над штурвалом. Черные ямы вместо глаз, подбородок светится. Рядом с ним
Жора стоял и третий.
     - А "дед"? - я спросил.
     - В машине, у реверса.
     - У него есть?
     - Дурак ты, - сказал Васька Буров. - Помогут нам всем нагрудники!
     Я опять кинулся  в кубрик. И пока они добежали, схватил один лишний - с
Ваньки-Ободовой койки - и выскочил.
     ..."Дед" стоял у реверса по колено в масленой черной воде,  держал руку
на рычаге. А глазами прилип к телеграфу. На верстаке качали помпой полуголый
Юрочка и какой-то шотландец в черном рокане. Снизу их окутывало паром.
     - "Дед", - я крикнул в  шахту, - нагрудник возьми!  Не услышал он меня,
наверно. Машина стучала  - с большими  сбоями, -  и он, верно,  к ней больше
прислушивался.
     - "Дед"!
     Он ответил, не оборачиваясь:
     - Ступай на палубу, Алексеич. Наплавался я с нагрудником.
     Мне хотелось, чтоб он хоть посмотрел на меня в последний  раз. А  "дед"
все смотрел на шкалу телеграфа и держал руку на реверсе. Я снова его позвал,
и он не обернулся.
     Кому же  мне было  отдать этот нагрудник? Может,  Юрочка возьмет. Я ему
показал - не кинуть ли? Юрочка мне подмигнул и спросил:
     - Посвистим, Сеня? Видали идиотов?
     - Посвистим, - говорю.
     - А за что? За бабу или за политику?
     - Прошлый раз - за бабу. Теперь уж давай - за политику.
     - Как мы решим с Кубой?
     - Мнение мое непреклонно. Ку