споди, ну не знаю я, где твои деньги! Пропили они, наверно...
     - Пропили?!
     Отчего меня так поразило, что именно пропили? Ну, ясное дело, не дворцы
же они строили с хрустальными палатами на мои шиши! Но я так представил себе
-  вот  я сегодня с этими бочками.., а  они  там, на берегу,  в каком-нибудь
шалмане;  может,  даже в тот самый  час... Хорошо  ли им  пилось?  Хорошо ли
вспоминалось обо мне? Может, и пропустили по одной  за мое  драгоценное. Вот
так. Пропили. Я их - убью. Ну, я  же их убью, другой же кары у меня нету для
них. Пусть меня судят. В суде, в зале, свои же будут сидеть, такие же моряки
или  их жены, они-то знают, как  я эти шиши  заработал. И вот  пришли подлые
лодыри,  нелюди, сволочь  подзаборная,  и  накололи  меня  на  эту  девку, и
ограбили. И добро бы  еще употребили эти деньги на  что путное.  Так нет же.
Промотали. Пропили...
     - Уйди, - сказал  я Клавке.  -  Уйди,  пока я тебя  не  пришил тут  же.
Никогда мне не попадайся на глаза.
     Она себя взяла за плечи, как будто ей тут-то  и стало холодно. Прикрыла
наконец свой вырез.
     - Что ты на меня кричишь? - спросила, чуть не со слезой в  голосе. Хотя
я не кричал, я тихо ей это сказал, сквозь зубы. - Думаешь, я боюсь тебя, бич
несчастный?  Что ты можешь мне  сделать?  Чем ты мне грозишь? я,  знаешь ли,
криканная. Мужиками битая. Родителями проклятая. Ревизорами пуганная. Мне за
себя  уже ничего не страшно. А ты  вот -  жизни  не понимаешь, рыженький!  С
тобой по-хорошему, а ты на людей кидаешься.
     - Я еще на тебя не кинулся. Я еще всех слов тебе не сказал.
     - Да уж какие ты там слова для меня приберег... Слышала, и сама умею.
     Она  пошла  от  меня,  застучала  каблучками  по  палубе.  С  полдороги
повернулась, спросила:
     - Говорят, вы на промысле остаетесь?
     - Тебе-то что?
     - Теперь - ничего.  Вам  счастливо, с  пробоиной.  Авось  не  потонете.
Значит, до апреля?
     - Значит, так.
     - Ну  вот, в  апреле и  получишь свои  деньги.  Скажи  хоть спасибо - я
эти-то у них отняла. Когда они в коридоре их подбирали.
     - Постой...
     -  Да нет  уж, я  все  сказала,  что тебя мучило.  А  стоять мне больше
некогда. Я тоже, знаешь, тут не пассажирка.
     Она ушла в тамбур и прикрыла броневую дверь с задрайками.
     Лицо у меня горело как ошпаренное. Так, значит? Не понимаю я в жизни? Я
закурил, глядел на траулеры,  которые внизу шарахались и  бились об  кранцы.
Может быть, и не понимаю... Вообще, все так гнусно вышло, и ведь вовсе  я не
собирался  скандалить. Но почему я верить ей должен  - когда уж  так погорел
хорошо? И  еще  спасибо ей скажи. А зайди за  этими деньгами в  апреле, так,
может, без  шмоток  последних останешься,  там такая шарага. Надо бы  кореша
взять с  собою, он и  свидетелем будет,  и  поможет в случае чего. Главное -
этой кошке не верить, никому не верить, когда дело грошей касается, это дело
вонючее, тут все сами не свои делаются...
     Ладно,  закрыли  пока тему,  пошел я эту лавочку  искать.  Спустился на
четвертую палубу - и  сразу в другую жизнь попал:  ковры по  всему коридору,
стеклянные двери, переборки пластиком  обшиты -  "под малахит", в  салонах -
телевизоры,  читальные  столы, ребята  в  бобочках играют в пинг-понг. То-то
сюда  дикарей неохотно пускают:  поди,  приглянется  им  здесь  -  так  и  с
траулеров посбегают.  От нас же только  отдача требуется, а  живут - другие.
Ну,  правда,  они  наших  денег  не  получают,  да хорошо  б  нам  их как-то
попридержать наши деньги, тоже не выходит.
     И Клавка эта запутанная все-таки не шла у меня из головы. Отчего-то мне
и  жалко ее  вдруг стало.  Ну прибилась она к этой роскошной жизни,  кому-то
небось  и в лапу сунула, чтоб ее сюда взяли, да может, как раз мои кровные и
пригодились,  - так ведь какая цена вшивым этим деньгам:  сколько еще  юлить
приходится  перед бичом-то  "несчастным",  страхом  душу уродовать,  любовь,
видите, изображать!  В  общем,  я так  решил -  не пойду я за ними в апреле,
разве что она сама захочет меня разыскать. Не понимаю чего-то - так лучше от
этого подальше.
     Вломился я в лавочку - в сапожищах, как бегемот, заорал с порога:
     - Бритвы электрические есть?
     А там - тишина, как в церкви, тихонько вентилятор жужжал, и два парня в
бобочках чинненько  беседовали с продавцом, отрез  на  костюм  выбирали. Все
только покосились на меня и головами покачали: видали дурня с мороза?
     Аив  самом деле - чего  спрашивать?  Да  тут всего, что душа  пожелает,
навалом: и  костюмы, какие хочешь, из шевиота, из бостона, и бритвы эти пяти
сортов, и лезвия "Блюз Матадор", и транзисторные приемники, и магнитофоны со
стереофонией. А платить -  ничего  не надо. Вот просто не надо-и все. Только
предъяви матросскую  книжку, чтоб тебя там, в ведомости, отметили, и пальцем
ткни: "Вот это мне заверните". Тоже великое слово - "потом"!  Оттого ты себя
и впрямь Рокфеллером  чувствуешь,  хватаешь чего  ни попадя,  а  потом-то  и
окажется при расчете, что всего на какой-нибудь месяц и заработано - пожить.
А то еще,  бывает, и  в долгу окажешься: ведь по аттестату, покуда плаваешь,
тоже капает - жене, детишкам, родителям. Спалил бы я эту лавочку - сколько б
биографий спас! И свою, между прочим: как  минимум  я из-за  этого "потом" -
лишних две экспедиции отплавал.
     Лично я ничего не стал покупать,  только бритву взял по Шуркиной книжке
- самую, конечно, дорогую, Шурка ж мне не простит,  если  дешевую.  Продавец
мне чего-то мурлыкал - как она включается на 127, на 220, как ножи менять, а
я думал - еще повезло  Шурке, что он до  этой  лавочки не дорвался, он бы не
бритву, он  бы сейчас  два  костюма отхватил, которые  потом  в шкафу  будут
висеть ненадеванные, покуда жена не загонит в комиссионке за полцены.  Когда
ему  костюмы  носить? Удивительно  -  каким горбом,  какими мозолями  мы эти
деньги  зашибаем и  как стараемся побыстрее  размотать!  Но может быть, если
таким горбом, такими мозолями, такой  каторгой, так это  уже -  и не деньги?
Может, они уже как-то по-другому должны называться? Неужели же я за деньги -
жизнь отдаю? Не согласен. А вот для  Клавки-то этой -  они, пожалуй, деньги.
Она их, как я, не размотает, все в дело пойдет. Так чего ж я на нее кидаюсь?
Бог с ней, пусть пользуется, все - справедливо. И мне сразу легче стало.
     А больше на всей этой базе мне делать было нечего. Если даже и знакомые
плавали, где их найдешь в этом муравейнике.
     У главного трапа дрифтер меня завернул. С каким-то он дружком беседовал
-  сам в  телогрейке, в шапке  на  глазах,  а дружок - причесанный,  брюки в
складочку,  ковбойка  с   коротким  рукавом.  Но  веселые  одинаково,  прямо
лоснились.
     - Погоди,  Сеня, сейчас сети  доберем, поможешь мне.  Разговор  у них с
дружком был серьезный:
     - Сатаны меня занесли на этот пароход! - дрифтер говорит.
     - Да, не повезло тебе, - дружок отвечает.
     - Перейду на другой, вот те крест истинный.
     - Конечно, себя ценить надо.
     - Хоть на "Сирену" перейду.
     - А что, "Сирена" - это пароход.
     - Или на "Шаляпина".
     - Тоже пароход.
     - А "Скакун" этот - ну его к бесу, это не пароход.
     Этак они еще долго могли травить, пароходов у нас много,  но тут чьи-то
каблучки застучали и юбка зашелестела, так что внимание у них переключилось.
     Прошла  мимо нас Клавка, стала  всходить  по трапу, но приостановилась.
Скользнула взглядом по  мне,  как будто  знакомого хотела вспомнить,  но  не
вспомнила.
     -  Смелей, смелей, Клавочка,  - дружок ей  сказал. - Мы на  тебя  снизу
смотреть не будем.
     - А хоть и смотрите, белье у меня в порядке.
     Дрифтер заржал от удовольствия.
     - Ох, Клавочка! - дружок говорит. - За что мы тебя все так любим?
     Хотел было руками ее достать, но она высоко стояла.
     -  Если бы  все!  А  то  вот этот  злодей, в  курточке, зверем на  меня
смотрит. Убить меня хочет.
     - Кто,  Сеня?! - дрифтер взревел. - Какой же он  злодей? Да он  у нас -
душа парохода. Весь экипаж в нем сипы черпает в трудные минуты жизни.
     -  Вот вы его и заездили. Может, и была у него душа когда-то, да вы  из
него вынули.
     -  Сень! - дрифтер ко  мне пригляделся. - А у  тебя,  и  точно,  взгляд
какой-то не родной. Сень, смягчись. Ведь на такую королеву смотришь!
     - Правда, - сказала Клавка, - что ты против меня имеешь?
     Ты  не кошка, я подумал, ты змея. Тебе еще надо, чтоб я при  этих двоих
сказал, что я против тебя ничего не имею. Нет уж, что  я решил про тебя - то
сам решил. А ты от меня слова не дождешься.
     - Да ничо он не имеет, - сказал дрифтер. - Правда, Сеня?
     - Почему же молчит? Рыженький, почему молчишь?
     - Знак согласия, - сказал дружок.
     - Так пойдем тогда, захмелиться дам. Хочется же перед отходом?
     - А мне - можно? - спросил дрифтер.
     - Вы и так веселые.  А вот он - грустный. А  я грустных прямо ненавижу.
Вся жизнь от них колесом идет...
     Я все молчал. Клавка засмеялась вдруг, махнула рукой и пошла.
     - Чо ты? - сказал дрифтер. - Баба ж тебе авансы выдает.
     -  Ничего  не  значит,  - сказал  дружок. -  Он  правильно держится. Ты
правильно держишься, кореш. Она тут  не тебе одному авансы выдавала. Вот-вот
уже - до дела дошло. А в последнюю минуту - вывертывается!
     Дрифтер отчего-то вздохнул. И опять они за свое принялись:
     - А "Боцман Андреев" - это, скажи, не пароход?
     - Еще какой пароход!
     Насилу я его оторвал от  дружка.  Пошли в  сетевой  трюм. Я спросил  по
дороге:
     - Больше к этой базе не подойдем?
     - Нет, Сень, она нынче в порт уходит, полный груз. Так что упускаешь ты
шанс. Если надо - беги, я сетки один донесу.
     - Не надо.
     В сетевом трюме мы  еще  полежали на сетях, - у  дрифтера и  там дружок
нашелся, - покурили втихаря. И когда выехали на лифте на верхнюю палубу, уже
смеркалось.  Ветер посвежел, и  базу сильно  раскачивало, срочно  нужно было
отходить.
     Сетки мы  покидали к  себе  на  палубу. Пароход ходуном ходил, и одна в
воду угодила, Серега ее багром вытаскивал -  с матушкиной помощью.  В это-то
время я и увидел  Лилю - в брезентовом дождевике с капюшоном. Смотрела через
планширь на наш пароход. Может быть,  слышала,  как я ругался, когда  Сереге
наставление давал.
     Подошла, подала руку. Рука у  нее  все  та  же  была  - теплая, сухая и
крепкая. И та же улыбка - милая, немного смущенная. Но что-то переменилось у
нас с нею. Не знаю даже что. Как будто и нечему было меняться.
     - А я уже ваш СРТ различаю. У него на мачте самолетик с пропеллером.
     - Это не только у нашего, многие делают.
     - Для чего?
     - Так, игрушка. Пропеллер вертится - все веселее.
     - Но я все-таки различила!
     Дрифтер увидел, что я задержался, и тоже решил куда-то сбегать.
     - Сень, ты меня дожди, вместе спустимся.
     Она спросила.
     - Пробоина у вас - серьезная?
     - Авось не потонем.
     - Почему - авось?
     - Все в море случается.
     - Так просто, само по себе? А мне говорили - серьезная.
     - Чепуха, дело не в ней.
     - А в чем?
     Я  хотел  рассказать  ей  про  "дедовы" опасения,  но  раздумал.  Долго
рассказывать, да и не к чему ей.
     - Тоже чепуха.
     - А у вас, я слышала, списался кто-то. Я думала - ты.
     - Нет, не я.
     - Я знаю. Просто, подумала - как было бы славно, если бы ты. Поплыли бы
вместе. Мы ведь сейчас  уходим,  ты  знаешь?  Гракова только  дождемся, он у
вашего капитана в каюте.
     А  ведь и  правда,  все можно  было  переиграть. Позвать Жору-штурмана,
наврать ему что-нибудь, он  же у  Ваньки бюллетеня  не спрашивал. Кто-нибудь
мне подаст шмотки,  а  я Шурке  смайнаю бритву. Не забыть бы только сказать,
чтоб Фомку выпустили. И мы поплывем на этом чудном  лайнере. Вместе, вдвоем.
Ах, синее море, белый пароход!
     -  Не  решаешься?  Знаешь,  тут  даже  все удивились, когда  вы  решили
остаться,   я  многих  расспрашивала.   Вы   просто  дети.  Какое-то   дикое
легкомыслие.  "Авось  обойдется".  Ты  же понимаешь,  что это  глупо?  Разве
мужество в том, чтобы лезть очертя голову?
     В первый раз ей не все равно было, что со мной будет. В первый раз  она
меня просила о чем-то, предлагала. Это понимать надо!
     - Что же я, сбегу, как крыса, а другие останутся?
     - Вот чего ты боишься! Лучше, конечно, утонуть за компанию?
     - Ну, не обязательно "утонуть"...
     - Ты же сам сказал - в море все случается. Боишься - быть не как все?
     Это правда, я этого боялся. Но вот "дед" не боялся быть "не как все", а
тоже оставался.
     - Насмешек боишься? Неужели это всего страшнее?
     Я когда-то мечтал  о  такой минуте,  когда она  обо  мне  озаботится. А
теперь она не то что заботилась,  она  за меня боялась. Но  радостно мне  не
стало. Если б даже я и списался, так с "дедом" могло без меня случиться, и я
бы себя всю жизнь за это казнил.
     - Ну, решайся.
     Нашего  "Скакуна"  подкинуло на волне, приложило бортом о  кранец.  Она
вздрогнула.
     - Если б меня четвертовали, я бы и то не согласилась!
     И  так она  это  сказала  испуганно, что я вдруг ее  притянул  к себе и
поцеловал - в губы. Они у нее были холодные и чуть потресканные. Я сам этого
от  себя не ожидал,  и она  не ждала,  отшатнулась.  И от  этого  еще больше
смутилась.
     - Ну вот, здрасьте... Какая лирика.
     Сверху послышалось, из динамиков:
     - Восемьсот пятнадцатый, поторапливайтесь с отходом!
     Внизу Жора-штурман выглянул из рубки:
     - Ясно-ясно, закругляемся!..
     Ухман подвел сетку. Я  подошел и взялся за нее. По  палубе к ней бежали
"маркони" и дрифтер.
     - Так что же? - спросила Лиля.
     - То же самое. Все обойдется.
     Она сказала, улыбаясь чуть насмешливо:
     - Кажется, я все про тебя поняла.
     - И как?
     - Такой, как я и думала. Но убедиться всегда ценно.
     - Напишешь мне в море?
     - А думаешь - это нужно? Ты же для меня чужим мнением не пожертвуешь. А
знаешь -  был  момент, когда мне вдруг так захотелось с тобой... пообщаться,
как говорят. Но раз тебе этого не нужно, то письма, прости меня...
     Мне  показалось, она это не только с грустью  говорит, но и с  каким-то
облегчением.
     "Маркони" с дрифтером добежали, вцепились в сетку.
     -  Ну, ни пуха! - Лиля  нам всем помахала рукой.  - К чертям! Сто футов
вам под килем!
     - Вот это да! - дрифтер заревел восторженно. - Вот это женщина!
     Сетка взлетела над бортом, над Лилей, и стала  опускаться.  Вдруг резко
остановилась -  нас  прямо  на мачту  несло, ухман вовремя углядел. Я поднял
голову - Лиля на нас смотрела, приставив ладонь ко лбу. Снизу ей бил в глаза
наш прожектор.
     -  Что-то у  вас невесело,  - сказал  "маркони". - Зря я  тебя на  базу
провел.
     - Я ж говорил - не надо.
     Он ей хотел помахать, но сетка пошла круто вниз, на трюма, и Серега нас
принял. Они сразу разбежались. А я остался. Пустая сетка раскачивалась между
мачтами и здорово меня соблазняла.
     - Восемьсот пятнадцатый! - крикнули с базы. - Отдавайте концы!
     Нас подкидывало  и с грохотом наваливало  на  базу. А в рубке никого не
было; наверно, и Жора убежал в кепову каюту. Акт же дело суровое, нужно же и
расписаться всем, и обмыть его.
     А дальше - вот что произошло.
     Я  был  на  палубе один, смотрел на Лилю.  Не знаю, видела она меня или
нет, глаза  у  нее сощурились от  прожектора, и казалось - она глядит как-то
презрительно.
     Потом - ее тоже не стало. Ровный планширь, ни одной головы над ним.
     Тогда  я  пошел за  роканом,  чтоб зря куртку  не пачкать,  - концы-то,
по-видимому,  мне отдавать придется, все уже  спать залегли, а когда  вышел,
сверху мне крикнули:
     - Вахтенный! - там стоял ухман. - Ваших людей всех смайнали?
     - Всех!
     - А наших - всех вывирали?
     - Всех!
     Я  сперва сказал, а потом вспомнил про Гракова. Он же там еще посиживал
у кепа, подписывал акт или выпивал уже по этому  поводу, или  черт его знает
что делал, а в это время его ждали, и волна била траулер о базу.
     - Тогда я сетку уберу!
     - Валяй.
     Вот  так-то лучше,  я  подумал.  Ты  тоже  останешься.  Что бы  там  ни
случилось, но и тебя не минует. Ухман мне помахал варежкой, спросил:
     - А бичи ваши где?
     - Попадали в ящики.
     Он заржал.
     - Уже? Ну, счастливо, вахтенный!
     Я хотел ответить, что никакой я не вахтенный, а после решил  - а  пусть
думает. Пусть меня потом узнает, зеленого.
     С плавбазы крикнули в "матюгальник":
     - На "Скакуне" - отдать концы!
     Жоры в рубке не было. Сердце у меня стучало, как бешеное, когда я пошел
в корму  и скинул все шлаги. Конец выпал из клюза и поволочился  по  воде, и
корму сразу начало отжимать  течением. Я  правду вам скажу, ничего страшного
не  могло случиться.  Просто  на  конце  уже нельзя  было  подтянуться,  для
швартовки пришлось бы по новой заходить, вот и все.
     Когда  Жора появился в  рубке, я  уже в капе стоял, в темноте. Он сразу
увидел, что корма отвалила.
     - Кто конец отдал? Так и так тому туда-то и туда-то! - Потом он включил
трансляцию. - Выходи отдать носовой!
     Я вышел не сразу и не спеша, как  будто услышал команду в кубрике. Жора
на меня посветил прожектором.
     - Э, кто там?  Шалай? Отдай носовой! Вахтенный с плавбазы принял у меня
конец и пожелал всего лучшего. Я вернулся и стал под рубкой.
     - Шалай! - крикнул Жора.
     - Чисто полубак.
     - Ясно. Не ходи никуда, сейчас опять придется причаливать.
     Машина заработала, и мы отходили.
     Потом они выскочили в рубку - Граков и кеп.
     - Кто велел отходить?
     - Я велел, - сказал Жора.
     Он  был настоящий штурман, Жора. Не мог  он  ответить: "Не  знаю, конец
сам, наверно, отдался". Он сказал:
     - Я велел. Ситуация аварийная.
     - Как же теперь со мной? - спросил Граков.
     Не  знаю,  что там ответил  Жора.  Они  врубили  динамик,  и Граков сам
закричал в микрофон:
     - Плавбаза, восемьсот пятнадцатый говорит! Мне - вахтенного штурмана!
     База уходила все дальше, огни ее расплывались.
     - Вахтенный штурман слушает...
     - Прошу разрешить швартовку. Остался человек с плавбазы...
     - Швартовку не разрешаю.
     - Это Граков говорит. Требую капитана.
     Там, на базе, помолчали и ответили:
     - Капитана не требуют, а просят. Даю капитана.
     И другой голос по радиотрансляции:
     - Капитан слушает.
     - Граков говорит. Прошу разрешить швартовку. Мне необходимо пересесть к
вам.
     -  Волна  семь баллов.  Какая  может  быть  швартовка?  Оставайтесь  на
восемьсот пятнадцатом.
     -  Попрошу  капитана   не  указывать   мое  местопребывание.  Восемьсот
пятнадцатый уходит на промысел.
     -  Желаю  восемьсот  пятнадцатому  хорошего  улова!  -  сказал  капитан
плавбазы.  Мне послышалось -  он там смеется. - Завтра  снимается с промысла
восемьсот шестой, вернетесь на нем в порт. Дмитрий Родионович, вы находитесь
в  здоровом  коллективе  наших  славных  моряков.  Как-нибудь  сутки с  ними
скоротаете.
     - Но мне акт нужно передать.
     - Зачем он мне? Я вам верю на слово.
     - Вас понял,  - сказал Граков.  - Считаю долгом  сообщить об  инциденте
капитан-директору флота.
     - Счастливо на промысле. Прекращаю прием.
     Все утихло, кеп с Граковым ушли из рубки. Я встал против окна и  сказал
Жоре:
     - Жора, это я отдал кормовой.
     Он даже высунулся по пояс, чтоб на меня поглядеть.
     - Ты? Вот сукин сын! Ты соображаешь, чего делаешь?
     - Все соображаю.
     - А что авария могла быть?
     - Не могла, Жора.
     Он подумал.
     - Скажешь боцману, пусть пошлет тебя гальюн драить.
     - Два.
     - Чего "два"?
     - Оба гальюна.
     - Иди спать. Пошли там на руль, кто по списку.
     - Есть!
     - Сукин ты сын!
     База  уже едва  была видна. В самый  сильный  бинокль я бы не разглядел
человека  на  борту.  Да  ее  там  и  не  было,   разве  что  в  ил