тянутся переговоры о замужестве,  женихах  и  преемстве.
Но, как ни странно, оба шулера,  сами  того  не  желая,  подыгрывают  друг
другу. Елизавете только и нужно, что водить Марию Стюарт за нос,  а  Марии
Стюарт, к ее несчастью, приходится иметь  дело  с  самым  медлительным  из
монархов, Филиппом II. И лишь когда  переговоры  с  Испанией  окончательно
заходят в тупик и надо уже думать  о  других  предложениях,  Мария  Стюарт
решает покончить с намеками и экивоками и безоговорочно приставляет  своей
милой сестрице к груди пистолет. Она  приказывает  ясно  и  недвусмысленно
спросить, кого же предлагает Елизавета как достойного претендента.
   Елизавете очень уж неповадно отвечать  на  вопросы,  заданные  в  столь
категорической форме, а тем более на этот вопрос. Ибо давно уже  обиняками
дала она понять, кого имеет в виду для Марии Стюарт. В одном из писем  она
многозначительно промямлила: она-де "намерена предложить ей такого жениха,
что никто и не  подумал  бы,  что  она  может  на  это  решиться".  Однако
шотландский  двор  делает  вид,  будто  не  понимает  намеков,  и  требует
позитивного предложения - назовите имя! Припертая к стене,  Елизавета  уже
не может ограничиться намеками. С усилием  выдавливает  она  из  себя  имя
избранника: Роберт Дадлей.


   И тут дипломатическая комедия рискует на минуту  превратиться  в  фарс.
Предложение Елизаветы можно понять либо  как  чудовищное  надругательстве,
либо  как  чудовищный  блеф.  Уже   одно   предположение,   что   королева
Шотландская, вдовствующая королева Французская, может удостоить своей руки
какого-то ничтожного подданного, subject своей сестры-королевы, захудалого
дворянчика без единой капли королевской крови, по понятиям  того  времени,
близко к оскорблению.  Однако  наглость  предложения  усугубляется  особым
обстоятельством: всей Европе известно, что Роберт Дадлей уже  многие  годы
состоит у Елизаветы в потешных любовниках, в партнерах ее эротических игр,
и, стало быть, королева Английская, словно свой  обносок,  дарит  королеве
Шотландской как раз того человека, с которым сама она погнушалась вступить
в брак. Впрочем, всего лишь несколько  лет  назад  тяжелодумная  Елизавета
играла этой мыслью (именно играла: для нее  это  всегда  игра).  И  только
когда Эйми Робсарт,  жена  Дадлея,  была  найдена  убитой  при  загадочных
обстоятельствах, она поспешила отказаться от этого плана, дабы не  навлечь
на  себя  подозрения  в  соучастии.  Сватать  дважды  скомпрометированного
человека - во-первых,  той  темной  историей,  а  также  некими  интимными
отношениями с ней, Елизаветой, - предложить его в мужья Марии Стюарт  было
из многих  грубых  и  бестактных  выходок,  ознаменовавших  ее  правление,
пожалуй, наиболее бестактной.
   Чего Елизавета, собственно, добивалась этим  непонятным  сватовством  -
вряд ли когда-либо станет ясно. Кто возьмется  перевести  на  язык  логики
взбалмошную прихоть истерической натуры?  Мечтала  ли  она  как  преданная
любовница наградить любовника, которого не  осмеливалась  взять  в  мужья,
отписав ему по духовной, вместе с правами преемства, самое ценное, чем она
располагала,  -  свое  королевство?  Хотела  ли   просто   избавиться   от
прискучившего ей cicisbeo? [любовник (ит.)] Надеялась ли через  преданного
человека  вернее  держать  соперницу  в  узде?  А  может  быть,  она  лишь
испытывала любовь Дадлея? Мечтала ли она о partie a trois  [любовь  втроем
(фр.)] - объединенном любовном  хозяйстве?  Или  же  это  просто  фортель,
рассчитанный  на  то,  что  Мария  Стюарт  своим  отказом   проявит   себя
неблагодарной? Каждое из  этих  предположений  законно,  но  скорее  всего
причудница и сама не знала, чего она, собственно, хочет:  по-видимому,  то
была опять лишь игра воображения, ведь ей так свойственно играть решениями
и людьми. Трудно себе представить, что произошло бы, отнесись Мария Стюарт
серьезно к предложению выйти  замуж  за  отставного  любовника  английской
королевы. Быть может, Елизавета, внезапно одумавшись, запретила бы  Дадлею
этот брак и, унизив соперницу оскорбительным сватовством, осрамила  бы  ее
вдобавок позорным отказом.
   Для Марии Стюарт предложение выйти замуж за  претендента  некоролевской
крови - это нечто  вроде  дерзостного  богохульства.  Неужто  его  госпожа
серьезно думает, что она, помазанница божия, позарится на какого-то "лорда
Роберта", спрашивает она посланца под впечатлением свежей  обиды.  Но  она
сдерживает недовольство и мило улыбается: такую  опасную  противницу,  как
Елизавета, не стоит преждевременно  гневить  столь  резким  отказом.  Надо
сперва выйти за испанского или французского престолонаследника, а там  она
сполна рассчитается за оскорбление. В этом поединке сестер один  нечестный
поступок неизменно вызывает ответный - на коварное  предложение  Елизаветы
следует лживое заверение Марии Стюарт в дружбе  и  признательности.  Итак,
Дадлея не отвергают в Эдинбурге, как претендента, боже  сохрани,  королева
делает вид, будто клюнула  на  эту  удочку,  что  позволяет  ей  разыграть
презабавный  второй  акт.  Сэр   Джеймс   Мелвил   откомандировывается   с
официальным поручением в Лондон, якобы для того, чтобы начать переговоры о
кандидатуре Дадлея, а на самом деле  -  чтобы  еще  больше  запутать  этот
клубок лжи и притворства.
   Мелвил, самый преданный из дворян Марии Стюарт - искусный дипломат,  но
еще более искусное перо: он умеет не просто писать, но  и  живописать,  за
что мы ему особенно благодарны. Его поездка к английскому  двору  подарила
миру самое живое и яркое изображение Елизаветы в приватной  обстановке,  а
также одну из  самых  блестящих  исторических  комедий.  Елизавете  хорошо
известно, что этот светский человек провел долгие годы при  французском  и
германском дворах, и она пускается во все тяжкие, чтобы блеснуть перед ним
именно своими женскими достоинствами, не подозревая, что  его  беспощадная
память удержит и увековечит для истории все ее кокетливые благоглупости  и
ужимки. Женское тщеславие  частенько  подводит  Елизавету;  так  и  сейчас
неисправимая  кокетка,  вместо  того  чтобы  убеждать  посла   шотландской
королевы доводами политической мудрости, старается прежде всего  очаровать
мужчину своими  личными  совершенствами.  Она  показывается  ему  во  всем
блеске. В необъятном своем гардеробе - три тысячи платьев насчитали  после
ее смерти - она выбирает самые дорогие туалеты и появляется одетая  то  по
английской, то по французской, то по итальянской моде, в щедром  декольте,
открывающем  обширные   перспективы,   щеголяет   своей   латынью,   своим
французским  и  итальянским  и  с  ненасытной  жадностью  вбирает  в  себя
безграничное, по-видимому, восхищение посла. А  все  же  его  комплименты,
хоть и выраженные в превосходной степени, -  она-де  чудо  как  хороша,  и
умна, и образованна - ее не удовлетворяют, ей непременно хочется - "Скажи,
зеркальце на стене, кто  красивее  во  всей  стране"  -  именно  от  посла
шотландской королевы услышать, что он восхищен ею как женщиной больше, чем
своей госпожой. Пусть скажет, что она  либо  красивее,  либо  умнее,  либо
образованнее, нежели  Мария  Стюарт.  И  она  распускает  перед  ним  свои
необычайно  густые  волнистые  волосы,  рыжие  с  красноватым  отливом,  и
спрашивает, лучше ли  волосы  у  Марии  Стюарт,  -  каверзный  вопрос  для
посланца королевы! Мелвил с честью выходит из  затруднения,  ответствуя  с
соломоновой мудростью, что  в  Англии  ни  одна  женщина  не  сравнится  с
Елизаветой, а в Шотландии ни одна не превосходит красотой Марию Стюарт. Но
такое "и нашим и вашим" не удовлетворяет тщеславную кокетку: снова и снова
расточает она перед ним свои чары - садится за клавесин и  даже  поет  под
лютню. Волей-неволей Мелвил, памятуя поручение  обвести  Елизавету  вокруг
пальца, снисходит до признания, что лицо у нее  белее,  что  она  искуснее
играет  на  клавесине  и  в  танцах  держится  лучше,  чем  Мария  Стюарт.
Увлеченная  самовосхвалением,  Елизавета  забывает  о  настоящей  цели  их
свидания, когда же Мелвил сворачивает на эту  щекотливую  тему,  Елизавета
уже опять играет роль: прежде всего она достает из ящика  миниатюру  Марии
Стюарт и нежно ее целует. Со слезой в голосе принимается она рассказывать,
как  мечтает  лично  встретиться  с  Марией  Стюарт,  своей   возлюбленной
сестрицей (на самом деле она всю свою жизнь не жалела  усилий,  чтобы  так
или иначе расстроить все предстоящие им свидания); если верить словам этой
отпетой актрисы, то дороже всего для нее знать, что  ее  соседка  королева
счастлива.  Но  у  Мелвила  трезвая  голова  и  ясный  взгляд.  Разученной
декламацией его не обманешь; подытоживая  все  виденное  и  слышанное,  он
сообщит в Эдинбург, что Елизавета всеми своими речами  и  поступками  лишь
увиливала от правды, проявляя великое притворство, смятение и страх. Когда
же Елизавета отважилась на вопрос, что  думает  Мария  Стюарт  о  браке  с
Дадлеем, опытный дипломат воздержался как от решительного "нет", так и  от
ясного "да". Уклончиво заявляет он,  что  Мария  Стюарт  еще  недостаточно
обдумала  это  предложение.  Но  чем  больше  он  уклоняется,  тем   резче
настаивает Елизавета. "Лорд Роберт, - говорит она, - мой  лучший  друг.  Я
люблю его как брата и никогда бы не искала  себе  другого  мужа,  если  бы
решилась выйти замуж. Но так  как  я  не  чувствую  к  сему  склонности  и
бессильна себя побороть, то я желала бы, чтобы, по  крайней  мере,  сестра
моя избрала его, ибо я не знаю никого более достойного делить  с  ней  мое
наследие. А для того, чтобы моя сестра не  ценила  его  слишком  низко,  я
намереваюсь через несколько дней возвести его в сан  графа  Лестерского  и
барона Денбийского".
   И действительно, по прошествии нескольких дней - третий акт  комедии  -
совершается со всей пышностью и блеском означенная церемония. Лорд  Роберт
Дадлей преклоняет колена перед своей, государыней  и  возлюбленной,  чтобы
встать с колен уже графом Лестером. Но  даже  в  эту  патетическую  минуту
женщина в Елизавете  сыграла  с  королевою  недобрую  шутку.  Возлагая  на
верного слугу графскую корону, любовница не  может  удержаться,  чтобы  не
потрепать  по  головке  милого   дружка;   так   торжественная   церемония
оборачивается  фарсом,  и  Мелвил  лукаво  усмехается  в  бороду:  он  уже
предвидит, какой забавный доклад пошлет своей госпоже в Эдинбург.
   Но Мелвил прибыл в Лондон не  только  для  того,  чтобы  как  летописец
наслаждаться комедией, разыгрываемой коронованной особою: у него тоже своя
роль в этом qui pro quo  [недоразумении  (лат.)].  В  его  дипломатическом
портфеле имеются потайные  карманы,  которых  он  ни  за  что  не  откроет
Елизавете; льстивая болтовня  о  графе  Лестере  -  лишь  дымовая  завеса,
скрывающая поручение, с которым он, собственно, и приехал в Лондон. Прежде
всего ему надлежит энергично постучаться к испанскому  послу  и  выяснить,
каковы, наконец, намерения Дона Карлоса, - Мария Стюарт не согласна больше
ждать. Кроме того, ему поручено со всей осторожностью позондировать  почву
насчет возможных переговоров с еще одним второсортным кандидатом  -  Генри
Дарнлеем.
   Означенный Генри Дарнлей пока еще стоит на запасном пути. Мария  Стюарт
придерживает  его  в  резерве  на  тот  случай,  если  провалятся  все  ее
многообещающие планы. Ибо Генри Дарнлей никакой не король и даже не князь;
отец его, граф Ленокс, как исконный враг Стюартов, был изгнан из Шотландии
и  лишен   всех   поместий.   Зато   с   материнской   стороны   в   жилах
восемнадцатилетнего юноши течет истинно королевская кровь Тюдоров; правнук
Генриха  VII,  он  первый  prince  of  blood  [принц  крови  (англ.)]  при
английском королевском дворе и потому вполне приемлемая партия  для  любой
государыни; кроме того, у него еще то  преимущество,  что  он  католик.  В
качестве  третьего,  четвертого  или  пятого  претендента  Дарнлей  вполне
возможен, и Мелвил ведет туманные, ни к чему не  обязывающие  разговоры  с
Маргаритой Ленокс, честолюбивой матушкой этого кандидата на всякий случай.
   Но  таково  условие  любой  удачной  комедии:  хотя  все  ее  персонажи
обманывают друг друга, а все же кое-кому случается  и  запустить  глаза  в
карты соседа. Елизавета не так уж наивна, чтобы думать, что Мелвил лишь  с
тем приехал в Лондон, чтобы отпускать ей комплименты  насчет  ее  волос  и
искусной игры на клавесине. Она знает, что предложение сдать с рук на руки
Марии Стюарт ее, Елизаветы,  отставленного  дружка  не  слишком  восхищает
шотландскую королеву; ей также хорошо известны честолюбие  и  практическая
сноровка леди Ленокс. Кое-что, надо  думать,  пронюхали  и  ее  шпионы.  И
как-то, во время  обряда  посвящения  в  рыцари,  когда  Генри  Дарнлей  в
качестве первого принца двора несет перед ней королевский меч, Елизавета в
приливе искренности обращается к Мелвилу и говорит ему, не сморгнув:  "Мне
очень хорошо известно, что вам больше  приглянулся  сей  молодой  повеса".
Однако Мелвил при такой попытке бесцеремонно залезать к  нему  в  потайной
карман не теряет обычного хладнокровия.  Плох  тот  дипломат,  который  не
способен в трудную минуту  соврать,  не  краснея.  Сморщив  умное  лицо  в
презрительную гримасу и с пренебрежением глядя  на  того  самого  Дарнлея,
ради которого он еще только вчера хлопотал, Мелвил замечает спокойно:  "Ни
одна умная женщина не изберет в мужья повесу с  такой  стройной  талией  и
таким пригожим безбородым лицом, более  подобающим  женщине,  чем  зрелому
мужу".
   Сдалась ли Елизавета на искусный маневр опытного дипломата? Поверила ли
его притворному пренебрежению? Или же она ведет в этой комедии  еще  более
непроницаемую двойную игру? Но только вот что удивительно:  сначала  лорду
Леноксу, отцу Дарнлея, дозволено вернуться в Шотландию, а  в  январе  1565
года разрешение получает и сам Дарнлей. Елизавета не то из каприза, не  то
из  коварства  посылает  ко  двору  противницы  как  раз  самого  опасного
кандидата. Забавно, что ходатаем по этому делу выступает не кто иной,  как
граф Лестер - он тоже ведет двойную игру, чтобы незаметно выскользнуть  из
брачных силков, расставленных его госпожой. Четвертый акт этого фарса  тем
самым  переносится  в  Шотландию,  но  тут  искусно  нарастающая  путаница
обрывается, и комедия сватовства приходит к внезапному концу, неожиданному
для всех участников.
   Ибо политика, эта земная, искусственная сила, сталкивается в тот зимний
день с некоей извечной, изначальной силой: жених, явившийся к Марии Стюарт
с визитом,  неожиданно  находит  в  королеве  женщину.  После  долгих  лет
терпеливого, безучастного ожидания она наконец пробудилась к жизни. До сей
поры она была  лишь  королевской  дочерью,  королевской  невестой,  просто
королевой и вдовствующей королевой - игрушка чужой воли, послушный  объект
дипломатических торгов. Впервые в ней просыпается  чувство,  одним  рывком
сбрасывает она с себя коросту  честолюбия,  словно  тяготящее  ее  платье,
чтобы свободно распорядиться  своим  юным  телом,  своей  жизнью.  Впервые
слушается она не чужих  советов,  а  лишь  голоса  крови  -  требований  и
подсказки своих чувств. Так начинается история ее внутренней жизни.



7. ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО (1565)

   То неожиданное, что произошло, в сущности, самая обыкновенная  вещь  на
свете: молодая женщина влюбляется  в  молодого  человека.  Нельзя  надолго
подавить природу: Мария Стюарт, женщина с нормальными чувствами и  горячей
кровью, в этот поворотный миг  стоит  на  пороге  своей  двадцать  третьей
весны. Четыре года вдовства протекли для нее в  строгом  воздержании,  без
единого сколько-нибудь серьезного любовного эпизода. Но страсти можно лишь
до поры до времени держать в узде: даже в королеве женщина в конце  концов
предъявляет самое священное свое право - любить и быть любимой.
   Предметом первого увлечения  Марии  Стюарт  стал  -  редкий  в  мировой
истории случай - не кто иной, как политический искатель невест, Дарнлей, в
1565 году по поручению  своей  матушки  объявившийся  в  Шотландии.  Мария
Стюарт  не   впервые   встречает   этого   юношу:   четыре   года   назад,
пятнадцатилетним подростком,  он  прибыл  во  Францию,  чтобы  принести  в
затененный покой вдовы de deuil blans соболезнования своей матушки. И  как
же  вытянулся  с  тех   пор   этот   долговязый,   широкоплечий   юнец   с
соломенно-желтыми  волосами,  с  девически  гладким,  безбородым,   но   и
девически красивым лицом, на котором большие, круглые мальчишеские глаза с
каким-то недоумением смотрят на мир. "Il n'est possible de  voir  un  plus
beau prince" [трудно вообразить более красивого принца (фр.)], -  сообщает
о нем Мовиссьер, да и на взгляд  юной  королевы  Дарнлей  -  "на  редкость
пригожий и статный верзила" -  "the  lustiest  and  bestproportioned  long
man".  Марии  Стюарт,  с  ее  пылкой,  нетерпеливой   душой,   свойственно
обольщаться иллюзиями. Романтические натуры ее склада редко видят людей  и
жизнь в истинном свете; мир обычно  представляется  им  таким,  каким  они
хотят  его  видеть.  Непрестанно  бросаемые  от  чрезмерного  увлечения  к
разочарованию, эти  неисправимые  мечтательницы  никогда  не  отрезвляются
полностью. Освободившись от иных иллюзий, они тут же поддаются другим, ибо
в иллюзиях, а не в действительности для них настоящая жизнь. Так  и  Мария
Стюарт в скороспелом увлечении этим гладким юношей  не  замечает  вначале,
что его красивая внешность не скрывает большой глубины, что тугие  мускулы
не говорят о подлинной силе,  а  придворный  лоск  не  знаменует  душевной
утонченности. Мало избалованная своим пуританским  окружением,  она  видит
лишь, что этот юный принц  мастерски  сидит  в  седле,  что  он  грациозно
танцует, любит музыку и прочие  тонкие  развлечения  и  при  случае  может
накропать премилый мадригал. Малейший намек на  артистичность  в  человеке
всегда много для нее значит; она от души радуется,  что  нашла  в  молодом
принце товарища по танцам и охоте, по всевозможным играм и  упражнениям  в
искусствах,  которыми  увлекаются  при  дворе.  Его   присутствие   вносит
разнообразие и свежее дыхание юности в затхлость и скуку придворной жизни.
Но не только  королеву  пленил  Дарнлей  -  недаром,  следуя  наставлениям
сметливой матушки, он  ведет  себя  с  примерной  скромностью:  повсюду  в
Эдинбурге он вскоре желанный  гость,  "well  liked  for  his  person  age"
[ценимый за свои приятные качества  (англ.)],  как  доносит  Елизавете  ее
недальновидный соглядатай Рандольф. С поразительной  ловкостью  добивается
он успеха не только у Марии Стюарт, но и у всех вокруг.
   Так, он завязывает дружбу с Давидом Риччо, новым доверенным  секретарем
королевы, агентом контрреформации: днем они вместе  играют  в  мяч,  ночью
делят  ложе.  Но,  заискивая  у  католической  партии,  он  ластится  и  к
протестантам. По воскресеньям сопровождает регента Меррея  в  реформатскую
"кирку", где с хорошо разыгранным волнением слушает проповедь Джона Нокса;
днем, для отвода глаз, обедает с английским посланником  и  славит  доброе
сердце Елизаветы, а вечером танцует с  четырьмя  Мариями.  Короче  говоря,
долговязый, недалекий, но хорошо вышколенный юноша отлично справляется  со
своей задачей; и, будучи круглым ничтожеством,  ни  в  ком  не  возбуждает
преждевременных подозрений.
   Но вот искра  перекинулась,  и  занялся  пожар  -  Мария  Стюарт,  чьей
благосклонности ищут государи и князья, сама  теперь  ищет  любви  глупого
девятнадцатилетнего мальчика.  Долго  сдерживаемая,  нетерпеливая  страсть
пробивается с вулканической силой, как это бывает с цельными  характерами,
не растратившими и не промотавшими  своих  чувств  в  пустых  интрижках  и
легкомысленных  увлечениях;  благодаря  Дарнлею  впервые  в  Марии  Стюарт
заговорило женское естество - ведь ее супружество с Франциском  II  так  и
осталось ничем не разрешившейся детской дружбой, и все эти годы