й, и наконец она чувствует: больше  ей  этого  не  вынести.  Подобно
тому, как загнанная лань с мужеством отчаяния поворачивается  и  бросается
на преследователей, подобно тому,  как  Макбет,  стремясь  защитить  себя,
громоздит все новые убийства на убийства, взывающие о мщении, так и  Мария
Стюарт вырывается наконец из сковавшего ее оцепенения. Ей уже  все  равно,
что подумает мир, все равно - разумно или безрассудно она поступает.  Лишь
бы не эта онемелость, лишь  бы  что-то  делать,  двигаться  все  вперед  и
вперед, все быстрей и  быстрей,  бежать  от  этих  голосов,  убеждающих  и
угрожающих. Лишь бы вперед и  вперед,  не  задерживаться  на  месте  и  не
думать, а то как бы не пришлось сознаться себе самой, что никакая мудрость
ее уже не спасет. Одна из  тайн  нашей,  души  заключена  в  том,  что  на
короткий срок быстрое движение заглушает  в  нас  страх;  словно  возница,
который, слыша, что мост под ним гнется и трещит, все  шибче  нахлестывает
лошадей, ибо знает, что лишь сумасшедшая езда  может  его  спасти,  так  и
Мария Стюарт во всю мочь гонит вороного коня своей судьбы, чтобы  задавить
последние сомнения, растоптать любое прекословие.  Только  бы  не  думать,
только бы не знать, не видеть - все дальше и дальше в дебри безумия! Лучше
страшный конец, чем бесконечный страх! Таков непреложный закон: как камень
падает тем быстрее, чем глубже скатывается в бездну, так и заблудшая  душа
без памяти торопится вперед, зная, что кругом безысходность.


   Ни один из поступков Марии Стюарт в недели, следующие за убийством,  не
поддается  объяснению  доводами  разума,  а  единственно   лишь   душевным
затмением на почве безмерного страха. Даже в своем  неистовстве  не  могла
она не понимать, что  честь  ее  навеки  загублена  и  утрачена,  что  вся
Шотландия, вся Европа увидит в браке, заключенном  спустя  лишь  несколько
недель после убийства, да еще с убийцею ее  супруга,  надругательство  над
законом и добрыми нравами.  Достаточно  было  бы  любовникам  затаиться  и
выждать год-другой, и все эти обстоятельства, возможно, позабылись бы. При
искусной  дипломатической  подготовке  можно  было  бы  тысячу  объяснений
придумать, почему именно Босуэла избрала она  в  супруги.  И  только  одно
неизбежно грозило столкнуть Марию Стюарт в  бездну  гибели  -  решись  она
кощунственно нарушить траур и  бросить  вызов  всему  миру,  с  преступной
торопливостью возложив корону убитого на голову убийцы. Но именно к  этому
стремится Мария Стюарт в своем постыдном нетерпении.
   Для столь необъяснимого поведения обычно разумной и  тактичной  женщины
существует одно лишь объяснение: у Марии Стюарт нет  выхода.  По-видимому,
ей нельзя ждать, что-то мешает ей ждать, так как всякое  ожидание,  всякая
проволочка грозит разоблачить перед миром то, чего ни  одна  душа  еще  не
подозревает. И нет иного объяснения для такого безоглядного бегства в брак
с Босуэлом, как то - последующие события подтвердят  эту  догадку,  -  что
несчастная уже знала о своей беременности. Но ведь не сына Генри  Дарнлея,
не  королевского  отпрыска  носит  она  под  сердцем,  а  плод   запретной
преступной любви. Однако королеве Шотландской не  подобает  произвести  на
свет внебрачного младенца,  да  еще  при  обстоятельствах,  что  огненными
письменами  вещают  на  всех  стенах  о  ее  вине  или  соучастии.  Ибо  с
непреложной ясностью вышло бы наружу, каким  забавам  предавалась  она  со
своим возлюбленным в дни траура; ведь каждый может сосчитать, вступила  ли
Мария Стюарт - и то и другое одинаково зазорно! - в предосудительную связь
с  Босуэлом  до  убийства  Дарнлея  или  сразу  же  после   него.   Только
поторопившись узаконить рождение ребенка, может она спасти  его  честь,  а
отчасти и собственную.  Ведь  если  его  появление  на  свет  застанет  ее
супругой Босуэла, слишком ранние роды не так бросятся в глаза, да и  рядом
будет человек, который даст ребенку свое имя и отстоит его права. А потому
каждый месяц, каждая неделя проволочки - непоправимо упущенное время. Быть
может, ей кажется - ужасная альтернатива! - что чудовищное решение взять в
мужья убийцу своего мужа все же  менее  позорно,  чем  родить  внебрачного
ребенка и этим открыто признать  свой  грех.  Только  допустив  как  некую
вероятность  такое  неумолимое  вмешательство  природы,  ее   элементарных
законов, можно как-то понять противоестественное поведение Марии Стюарт  в
течение этих недель - все прочие домыслы  искусственны  и  лишь  затемняют
картину ее душевного состояния. Только приняв в соображение этот  страх  -
страх, который миллионы женщин всех времен узнали  на  собственном  опыте,
который и самых честных и смелых не раз приводил к превратным и преступным
решениям, - мучительный страх перед тем, как бы непрошеная беременность не
раскрыла тайны, - можно уяснить себе, что заставляло  потрясенную  женщину
так торопиться. Только это, единственно это соображение  придает  какой-то
смысл бессмысленной спешке,  одновременно  открывая  взгляду  всю  глубину
трагедии этой несчастной.
   Страшная,  убийственная  ситуация,  сам  дьявол  не  выдумал  бы  более
ужасной. Время не ждет, время, поскольку королева  знает,  что  беременна,
вынуждает ее торопиться, а с другой стороны, именно торопливость навлекает
на нее  подозрение.  Как  королева  Шотландии,  как  вдова,  как  женщина,
дорожащая своей честью и доброй славой и знающая,  что  вся  страна,  весь
европейский мир глаз с нее не сводят, Мария Стюарт и думать  не  должна  о
супруге с такой  сомнительной,  ужасной  репутацией,  как  у  Босуэла.  Но
беспомощная женщина, попавшая в безвыходное положение,  она  в  нем  одном
видит спасителя.  Она  и  не  должна  выходить  за  него  замуж  и  должна
непременно. А чтобы мир не угадал истинной причины ее поступка, надо  было
изобрести другую, от нее не зависящую причину в объяснение  этой  безумной
горячки. Надо было изобрести  такой  предлог,  который  сообщил  бы  смысл
немыслимому с точки зрения морали и закона поступку, - предлог, который бы
сделал брак Марии Стюарт печальной необходимостью.
   Однако что может заставить  королеву  заключить  столь  неравный  брак,
снизойти до человека столь скромного ранга? Кодекс чести того времени лишь
в  одном  случае  допускал  такую  уступку:  если  женщина   насильственно
обесчещена, виновник обязан был женитьбою восстановить  ее  честь.  Только
как оскорбленная  женщина  могла  бы  Мария  Стюарт,  с  некоторым  правом
отважиться на этот союз, только тогда можно было бы  внушить  народу,  что
она подчинилась неизбежности.
   Единственно   лишь   безысходное   отчаяние   могло   породить    такой
фантастический план. Только полнейший  сумбур  в  голове  мог  привести  к
такому сумбурному решению. Даже Мария Стюарт, столь отважная и решительная
в критические минуты,  отступает  в  ужасе,  когда  Босуэл  предлагает  ей
разыграть этот трагический фарс.  "Лучше  мне  умереть,  я  чувствую,  все
кончится ужасно", - пишет эта мученица. Но что бы ни  говорили  о  Босуэле
моралисты,  он  верен  себе  в  своей   великолепной   отваге   отчаянного
сорвиголовы. То, что ему  предстоит  разыграть  перед  всей  Европой  роль
отпетого  негодяя,  насильника,  посягнувшего  на  честь  своей  королевы,
разбойника с большой  дороги,  цинично  презирающего  добропорядочность  и
закон, нимало его не смущает. Да хоть бы перед ним распахнулись врата ада,
не такой он человек, чтобы  остановиться  на  полдороге,  когда  на  карту
поставлена корона! Нет опасности, перед которой он отступил бы, - невольно
вспомнишь  Моцартова  Дон  Жуана,  его  дерзновенную  выходку,  когда   он
приглашает каменного командора откушать с ним. Рядом с  Босуэлом  трясется
Лепорелло - его шурин Хантлей, согласившийся за взятку  в  виде  кое-каких
церковных владений благословить развод Босуэла со своей сестрой. При мысли
о столь рискованной комедии душа у трусоватого рыцаря уходит в пятки, и он
бросается к королеве,  пытаясь  ее  отговорить.  Но  Босуэла  не  тревожит
отпадение еще одного союзника, после того как он бросил вызов всему  миру;
не пугает его и то, что план увоза, по-видимому, кем-то выдан - соглядатай
Елизаветы  доносит  о  нем  в  Лондон  накануне  назначенного  срока;  ему
безразлично, будет похищение принято за чистую монету или нет, лишь бы оно
привело его к цели - стать королем. Он делает все,  что  ни  вздумает,  не
боится ничего на свете, и у него еще хватает силы  увлечь  за  собой  свою
противящуюся жертву.


   Ибо, как опять-таки показывают  письма  из  ларца,  судорожно  восстает
какое-то внутреннее чутье Марии Стюарт против железной воли ее  господина.
Явственно говорит ей предчувствие, что напрасен и этот новый обман, что им
не удастся никого обмануть, кроме самих себя. Но, послушная раба, она и на
этот раз безропотно подчиняется Босуэлу. Так же покорно, как  недавно  она
помогала ему увезти Дарнлея из Глазго, так  и  теперь  с  тяжелым  сердцем
помогает она "увезти" самое себя, и вся комедия согласованного "похищения"
разыгрывается как по нотам.
   Двадцать первого  апреля,  спустя  несколько  дней  после  вынужденного
оправдания Босуэла на суде  дворян  и  "награждения"  его  парламентом,  -
двадцать первого апреля, еще и двух суток не прошло, как Босуэл в харчевне
Эйнслея выманил у лордов согласие на свой брак с королевой, и ровно девять
лет минуло, как она полуребенком была обвенчана с французским  дофином,  -
Мария Стюарт, доселе не слишком заботливая мамаша, вдруг изъявляет горячее
желание проведать своего сыночка в замке Стирлинг.  Недоверчиво  встречает
ее граф Мар, официальный опекун  наследника,  -  до  него,  видимо,  дошли
темные слухи. Только в присутствии других женщин  дозволено  Марии  Стюарт
встретиться с сыном - верно, лорды страшатся,  как  бы  она  не  завладела
младенцем и не выдала его Босуэлу: всем уже ясно, что эта  женщина  готова
выполнить любое,  хотя  бы  и  преступное,  приказание  своего  тирана.  В
сопровождении нескольких всадников,  в  том  числе  Мэйтленда  и  Хантлея,
конечно, во все посвященных, возвращается королева в Эдинбург. Но в  шести
милях от города из засады выскакивает большой  конный  отряд  во  главе  с
Босуэлом и "нападает" на королевский кортеж. Дело,  разумеется,  обходится
миром: "во избежание кровопролития" Мария Стюарт запрещает своим спутникам
оказать сопротивление. Достаточно Босуэлу схватить за повод ее  коня,  как
королева добровольно "сдается в плен" - позволяет увезти себя в сладостное
заточение  в  замке  Данбар.  Какому-то   переусердствовавшему   капитану,
который, собрав подмогу, разлетелся было освободить ее, дают понять, что в
его  услугах  не  нуждаются,  а  взятых  в  плен   Мэйтленда   и   Хантлея
наилюбезнейшим образом отпускают по домам. Никто не пострадал, все с миром
отправляются восвояси, и только королева остается в плену у  возлюбленного
"насильника". Больше недели "жертва" делит ложе похитителя, а между тем  в
Эдинбурге с величайшей поспешностью и не щадя затрат обстряпывают  дело  о
разводе Босуэла с его законной супругой - сначала  в  протестантском  суде
под весьма шатким предлогом, будто Босуэл  нарушил  супружескую  верность,
согрешив со служанкою, а затем и в  католическом  -  судьи  с  запозданием
спохватились, что Босуэл состоит со своей женой Джейн; Гордон  в  каком-то
отдаленном родстве. Но вот благополучно завершена  и  эта  темная  сделка.
Пришло время объявить миру, что Босуэл, как дерзкий  разбойник  с  большой
дороги, напал на бедную королеву и в своей необузданной похоти  надругался
над ней, и теперь только брак с  человеком,  овладевшим  ею  против  воли,
может восстановить поруганную честь королевы Шотландской.


   Однако "похищение" сработано чересчур  уж  топорно:  никто  всерьез  не
верит, что над королевой Шотландской "учинено насилие", и  даже  испанский
посланник, наиболее из всех благожелательный, доносит в  Мадрид,  что  все
это чистейшая уловка.
   Но как ни странно, именно те, кому обман особенно  ясен,  притворяются,
будто-они убеждены в факте насилия. Лорды, тем временем подписавшие  новый
"бонд"  на  предмет  полного  свержения  Босуэла,  отваживаются  почти  на
остроумную каверзу: они принимают версию  о  похищении  королевы  со  всей
подобающей серьезностью. Внезапно преисполнясь трогательной верности,  они
заявляют с великим возмущением, что государыня  их  страны  "насильственно
содержится в заточении, сие же есть величайшее надругательство над  честью
Шотландии".  С   необычным   единомыслием   договариваются   они   вырвать
беззащитную овечку из пасти злого волка  Босуэла.  Наконец-то  они  обрели
желанный повод  напасть  на  грозного  диктатора  из-за  угла  под  флагом
ультрапатриотизма. Наспех сговариваются они  "избавить"  Марию  Стюарт  от
Босуэла и этим помешать свадьбе, которую сами еще неделю назад поощряли.
   Разумеется, для Марии Стюарт не  может  быть  худшей  услуги,  чем  это
внезапное и назойливое попечение лордов,  вознамерившихся  вырвать  ее  из
когтей "насильника". Тем самым у нее выбиты  из  рук  карты,  которые  она
смешала с таким хитрым расчетом. И  так  как  она  отнюдь  не  хочет  быть
"избавленной" от Босуэла, а, наоборот, хочет навек с ним  соединиться,  то
ей  приходится  по  возможности  свести  на  нет  выдумку,  будто  он   ее
обесчестил. Если еще вчера она усиленно чернила  Босуэла,  то  сегодня  не
знает, как его обелить. Весь фарс теряет,  таким  образом,  всякий  смысл.
Чтобы уберечь своего обольстителя от суда и расправы, она выгораживает его
со всеми увертками заправского адвоката. "Поначалу с ней, правда, обошлись
несколько странно, зато уж потом - как нельзя лучше, и у нее нет оснований
жаловаться". А так как не было рядом никого,  кто  бы  мог  прийти  ей  на
помощь, то она "была вынуждена умерить свое первоначальное  неудовольствие
и  здраво  поразмыслить  над  сделанным   предложением".   Все   постыднее
становится положение женщины, запутавшейся  в  дебрях  страсти.  Последняя
прикрывавшая ее пелена стыдливости разодрана в клочья,  и,  вырвавшись  из
чащи, стоит она обнаженная перед насмешкою всего мира.
   Глубокое замешательство охватывает друзей Марии Стюарт, когда в  первых
числах мая они встречают свою высокочтимую королеву при ее  возвращении  в
Эдинбург: Босуэл ведет коня под уздцы, а его солдаты в знак того, что  она
следует за ним  по  доброй  воле,  бросают  свои  копья  наземь.  Напрасно
пытаются истинные доброжелатели  Марии  Стюарт  и  Шотландии  предостеречь
ослепленную. Французский  посланник  Дю  Крок  заявляет  ей,  что  брак  с
Босуэлом - это конец дружбы с Францией; один из ее  верных,  лорд  Херрис,
бросается к ее ногам, а  испытанному  Мелвилу,  который  еще  в  последнюю
минуту старается помешать этому браку, приходится бежать от гнева Босуэла.
С сокрушенным Сердцем взирают они на то,  как  эта  отважная,  независимая
женщина отдается на волю оголтелого авантюриста, и с  тревогой  предвидят,
что в сумасбродном  нетерпении  соединиться  с  убийцей  своего  мужа  она
неминуемо утратит престол и честь. Зато враги ее торжествуют.  Сбылись  во
всем своем страшном значении мрачные пророчества Джона Нокса. Его преемник
Джон Крэг отказывается вывесить в храме греховное оглашение; не  обинуясь,
называет он этот брак "odious and slanderous before the world" [презренным
и позорным перед всем миром (англ.)] и только тогда вступает в переговоры,
когда Босуэл грозится отправить его на виселицу. Марии  Стюарт  приходится
все ниже и ниже клонить голову. Теперь, когда все знают, как она спешит со
свадьбой, каждый бесстыдный вымогатель старается сорвать с  нее  побольше.
Хантлей за хлопоты о разводе Босуэла получает доставшиеся короне церковные
земли; католического епископа умасливают высокими титулами и назначениями;
но самую тяжкую мзду налагает на нее протестантское  духовенство.  Суровым
судьей, а не  подданным  выступает  перед  королевою  и  Босуэлом  пастор,
требующий от нее публичного  самоуничижения;  пусть  -  она,  католическая
государыня,   племянница   Гизов,   обвенчается   и   по    реформатскому,
еретическому, чину. Решившись на эту позорную уступку, Мария Стюарт теряет
последнюю опору, единственный козырь,  какой  у  нее  оставался:  лишается
поддержки католической  Европы,  утрачивает  благоволение  папы,  симпатии
Испании и Франции. Теперь она одна против всех. Сбылись слова одного из ее
сонетов:

   Pour luy depuis j'ay mesprise l'honneur,
   Ce qui nous peust seui pourvoir de bonheur.
   Pour luy j'ay hazarde grandeur & conscience,
   Pour luy tous mes parents j'ay quitte & amis.

   Я для него забыла честь мою -
   Единственное счастье нашей жизни,
   Ему я власть и совесть отдаю,
   Я для него покинула семью,
   Презренной стала в собственной отчизне.

   Но  нет  средства  помочь  тому,  кто  сам  себя  отдал  на   заклание:
бессмысленных жертв не приемлют боги.


   История не помнит за многие столетия такой трагической свадьбы, как та,
что имела место 15 мая  1567  года:  все  унижение  Марии  Стюарт,  как  в
зеркале, отразилось в этой мрачной картине. Первый ее брак  с  французским
дофином был заключен среди бела дня; то был день блистательного торжества.
Десятки тысяч зрителей приветствовали юную королеву, вся знать стеклась из
городов и весей; послы всех государств прибыли  полюбоваться  на  то,  как
окруженная королевской фамилией и  цветом  рыцарства  дофина  торжественно
шествует в Нотр-Дам. Мимо ликующих трибун, мимо восторженно  машущих  окон
проследовала она в пышной процессии, и весь народ благоговейно и  радостно
взирал на нее. Уже вторая свадьба была куда скромнее. Не среди бела дня, а
в сумерках рассвета, в шесть часов утра, соединил ее священник с правнуком
Генриха VII. Однако же на  торжество  явилась  вся  знать,  присутствовали
послы, целые дни напролет шло пирование,  Эдинбург  веселился  напропалую.
Эта же, третья свадьба - с  Босуэлом  (его  еще  второпях  жалуют  титулом
герцога Оркнейского) - совершается тайком, словно преступление.  В  четыре
часа утра - город еще спит, ночь нависла над крышами  -  несколько  робких
фигур незаметно прокрадываются в замковую часовню, ту самую  -  не  прошло
еще и трех месяцев, и королева еще не сняла свой  траурный  наряд,  -  где
отпевали ее убитого супруга. Пусто на сей раз в часовне. Приглашено  много
гостей, но явилось оскорбительно мало, никому не хочется  быть  свидетелем
того,  как  королева  Шотландии  наденет   кольцо   на   руку,   злодейски
прикончившую Генри Дарнлея. Почти никто  из  лордов  королевства  не  счел
нужным прийти и даже не удосужился извиниться, Меррей  и  Ленокс  покинули
страну, Мэйтленд и Хантлей -  даже  эти  полуверные  держатся  поодаль,  а
единственный человек, которому она, истовая католичка, поверяла до сих пор
свои тайные мысли, ее духовник, навсегда ее  покинул:  печально  возвещает
страж ее совести, что отныне считает ее своей утерянной овечкой.  Ни  один
человек, дорожащий честью, не хочет видеть, как  убийца  Дарнлея  берет  в
супружество  жену  убиенного   и   как   служитель   божий   благословляет
кощунственный союз. Напрасно умоляет Мария Стюарт французского  посланника
быть на свадьбе, чтобы придать торжеству хотя бы видимость блеска.  Всегда
столь  обязательный  друг,  он  наотрез  отказывается  прийти.  Ведь   его
присутствие могут истолковать как соизволение Франции.  "Еще  подумают,  -
возражает он в свое оправдание, - что мой король как-то в этом замешан"; к
тому же он не хочет признать в Босуэле супруга Марии Стюарт. Священник  не
служит обедни, молчит орган, обряд совершается с неприличной поспешностью.
Ввечеру слуги не осветили свечами зал, готовя его к танцам,  не  снарядили
пиршественных столов. Никто с  криками  "Largesse,  largessel"  [щедрость,
щедрость! (фр.)] не швырял денег в народ, как это было  на  ее  предыдущей
свадьбе; холодная, пустая и сумрачная  часовня  напоминает  гроб;  угрюмо