ные действия  возлагаются
надежды, а на клинок убийцы. И тут и там  не  стесняются  в  средствах:  в
Мадриде убийство Елизаветы одобрено Тайным  советом  и  на  него  получено
согласие короля; в Лондоне Сесил, Уолсингем и  Лестер  тоже  единодушны  в
том, что с Марией Стюарт надо покончить  насильственным  образом.  Никакие
обходы и лазейки больше невозможны, давно просроченный счет можно погасить
только кровью. Вопрос лишь в том, кто  поспеет  первым  -  реформация  или
контрреформация, Лондон или Мадрид, Мария ли  Стюарт  устранит  Елизавету,
Елизавета ли Марию Стюарт.



21. ДЕЛО ИДЕТ К КОНЦУ (сентябрь 1585 - август 1586)

   "Пора кончать!" - "The matter must come to an  end!"  -  этой  железной
формулой, вырвавшейся в горячую минуту, министр Елизаветы выразил  чувства
всей  страны.  Ничто  так  не  тяготит  народ  или  человека,  как  долгая
неуверенность. Убийство изувером-католиком второго вождя Реформации принца
Оранского (в июне 1584  года)  ясно  показало  Англии,  кому  предназначен
следующий удар; заговор следует за заговором -  пора  наконец  взяться  за
узницу, за эту опасную поджигательницу, которая сеет смуту и беспокойство!
Пора "вырвать зло с корнем"! В сентябре 1584 года протестантские  лорды  и
чиновная  знать  собираются  чуть  ли  не  поголовно  и  на  торжественной
"ассоциации" (association) "честью и присягой  обязуются  перед  всевечным
богом предать  смерти  всякого,  кто  примет  участие  в  заговоре  против
Елизаветы", причем отвечать  будет  и  "любой  претендент,  в  чью  пользу
замышлялась измена". После чего парламент в "Акте о личной безопасности ее
величества королевы" - "Act for the security of the Queens Royal Person" -
облекает это соборное определение в форму закона. Над всяким,  кто  примет
участие в покушении на королеву или же - сугубо важный пункт - хотя  бы  в
принципе с ним  согласится,  отныне  занесен  топор  палача.  Кроме  того,
постановлено,  что  "лица,  обвиняемые  в  соучастии  в  заговоре   против
королевы,  подлежат  суду  двадцати  четырех  заседателей  по   назначению
короны".
   Итак, Марии Стюарт сделано двойное предупреждение.  Во-первых,  в  том,
что на будущее королевский сан уже не помешает привлечь  ее  к  публичному
суду; во-вторых, что даже в случае успеха покушение на Елизавету ничего ей
не даст, а только неминуемо приведет ее на плаху. Это звучит как последний
сигнал  фанфары,  призывающий  непокорную  крепость  к  сдаче.  В   случае
дальнейших колебаний пощады не будет.  Отныне  всякой  недоговоренности  и
лицемерию между Елизаветой и Марией Стюарт конец, повеяло резким,  суровым
ветром. Наступила полная ясность.


   О том, что время льстивых писем и льстивого притворства миновало и  что
борьба, растянувшаяся на десятилетия, вступает - hasta  al  cuchillo  -  в
свой последний круг, когда никакие поблажки уже невозможны, Мария Стюарт и
сама может  судить  по  крутым  мерам,  которые  против  нее  принимаются.
Настороженный участившимися покушениями, английский  двор  решил  прибрать
Марию Стюарт к рукам, окончательно пресечь ее интриги и крамолу. Шрусбери,
который в своем качестве  джентльмена  и  большого  вельможи  был  слишком
снисходительным   тюремщиком,   "освобождается   от   должности";    слово
"освобождается" - "released" - звучит здесь в прямом смысле, он и в  самом
деле на коленях благодарит Елизавету за то, что она после пятнадцатилетних
мытарств дает ему вольную. Место  его  занимает  фанатик-протестант  Эмиас
Паулет. Только теперь Мария Стюарт может с полным  основанием  говорить  о
"servitude" - рабской  неволе,  ибо  вместо  прежнего  доброго  стража  ей
назначили жестокого тюремщика.
   Эмиас Паулет, твердокаменный пуританин, один из тех праведников,  каких
взыскует Библия, но Бог не приемлет, отнюдь не  скрывает  своих  намерений
превратить жизнь Марии Стюарт в сущий ад. С полным сознанием своего  долга
и даже с горделивой радостью берется он содержать свою узницу в строгости,
лишить ее малейших послаблений. "Я не стану  испрашивать  снисхождения,  -
пишет он Елизавете, - если она тайными кознями вырвется из моих  рук,  ибо
сие может произойти лишь при моем преступном попустительстве". С  холодной
и  трезвой  методичностью,  как  человек  долга,  берется  он  охранять  и
полностью обезвредить свою  узницу,  как  будто  это  -  дело  его  жизни,
завещанное ему Господом Богом. Отныне в его-непреклонной душе  живет  одно
честолюбивое стремление - стать тюремщиком не  за  страх,  а  за  совесть;
никакой соблазн не смутит этого Катона (*68); ни разу у  него  не  дрогнет
сердце и набежавшая волна теплой человечности ни на миг  не  растопит  его
постную, ледяную мину. Для него бедная усталая женщина не государыня,  чьи
несчастья внушают уважение, но единственно черный ворог его  королевы,  за
которым нужен глаз да глаз, ибо от него, как от  антихриста  правой  веры,
всего  можно  ожидать.  В  том,  что  здоровье  ее  расшатано  и  разбитые
ревматизмом ноги делают ее тяжелой на  подъем,  он  цинически  усматривает
"преимущество для стражей, ибо нечего бояться, что  она  от  них  сбежит".
Методически, пункт за пунктом, сам не нарадуясь на свою  добросовестность,
выполняет  он  обязанности  надзирателя  и   с   аккуратностью   чиновника
ежевечерне заносит свои  наблюдения  в  особую  книгу.  И  если  всемирной
истории  и  знакомы  более  жестокие,  более  злобные   и   несправедливые
тюремщики, чем этот архиправедник, то вряд ли найдется  среди  них  другой
такой, кто умел бы с подобным сладострастием превращать свои обязанности в
источник  чиновничьего  восторга.  Первым  делом  безжалостно   засыпаются
подземные каналы, которые все еще время  от  времени  связывали  узницу  с
внешним миром. Пятьдесят солдат день и ночь,  караулят  подходы  к  замку;
люди из ее свиты, до сих пор невозбранно навещавшие соседние  деревушки  и
передававшие по цепочке письменные и устные весточки, тоже лишены  свободы
передвижения. Только с особого  разрешения  и  под  конвоем  дозволено  им
оставлять замок; раздача милостыни окрестным беднякам,  которой  регулярно
занималась сама  Мария  Стюарт,  объявлена  под  запретом:  проницательный
Паулет с полным основанием заподозрил в этой благотворительности  средство
склонить бедных людей к выполнению крамольных поручений. Одна суровая мера
следует за другой. Белье, книги, любые посылки тщательно  просматриваются,
все усиливающийся надзор удушает переписку. Оба  секретаря  Марии  Стюарт,
Нау и Керль, вынуждены сидеть по своим комнатам сложа руки. Им  больше  не
приходится писать и расшифровывать письма; ни из Лондона, ни из Шотландии,
ни из Мадрида или Рима не просачивается ни одна весточка; ни капли надежды
не проникает в  одиночество  всеми  покинутой  женщины.  А  вскоре  Паулет
отнимет у нее и последнюю радость:  ее  шестнадцать  лошадей  оставлены  в
Шеффилде - прошло время  выездов  на  охоту  и  прогулок  верхом.  В  этот
последний год  ее  жизненное  пространство  совсем  сузилось;  при  Эмиасе
Паулете   заточение   Марии   Стюарт   все   больше   напоминает   (темное
предчувствие!) одиночную камеру, гроб.


   Радея  о  чести  Елизаветы,  мы  должны  были  бы  пожелать  ей   более
снисходительного стража для  ее  сестры-королевы.  Но,  заботясь  о  своей
безопасности - как нам ни досадно признать это, -  она  не  могла  сыскать
более надежного стража, чем этот холодный кальвинист. Образцово  выполняет
Паулет возложенную на него задачу отрезать Марию  Стюарт  от  всего  мира.
Проходит месяц, и она герметически закупорена, живет словно под стеклянным
колпаком, ни одна весть, ни одно слово снаружи не проникает под  своды  ее
тюрьмы. Елизавета может быть  спокойна  и  радоваться  на  своего  доброго
служаку, и она в самом деле прочувственно благодарит Эмиаса Паулета за его
рвение: "Если бы Вы знали, мой добрый Эмиас, как  я  признательна  Вам  за
Ваше  неослабное  усердие  и  безошибочные  действия,  за  Ваши   разумные
распоряжения и надежные  меры  при  выполнении  столь  опасной  и  трудной
задачи, это, наверно, облегчило бы Ваши заботы и порадовало Ваше сердце".
   Однако, как ни странно,  Сесил  и  Уолсингем,  министры  Елизаветы,  не
слишком благодарны дотошному Эмиасу  Паулету  ("precise  fellow")  за  его
чрезмерное усердие. Полная изоляция пленницы вопреки их  ожиданиям  путает
их тайные планы. Много ли проку в том, что Мария Стюарт лишена возможности
заниматься  конспирацией.  Паулет  своим  строгим  режимом,  в   сущности,
оберегает ее от ее собственной  опрометчивости.  Сесилу  же  и  Уолсингему
нужна не праведная Мария Стюарт, а неправедная. Им нужно, чтобы узница,  в
которой они склонны видеть источник  постоянных  волнений  и  заговоров  в
Англии,  продолжала  свою  тайную  игру  и  окончательно  запуталась.  Они
считают, что "пора кончать", им нужен гласный суд над Марией Стюарт, нужен
смертный приговор,  нужна  казнь.  Им  уже  мало  заточения.  Для  них  не
существует иной меры безопасности,  как  физическое  уничтожение  королевы
Шотландской, а чтобы добиться этого, им нужно приложить не меньше  усилий,
стараясь заманить ее в инсценированный заговор, чем  те,  какие  прилагает
Паулет, стараясь оградить ее от всякой  крамолы.  Что  им  для  этой  цели
требуется,  -  так  это  комплот  против  Елизаветы  и  явное,  доказанное
содействие Марии Стюарт преступному заговору.
   Такой заговор против жизни Елизаветы сам по себе уже существует.  Можно
сказать, что он работает постоянно. Стараниями Филиппа II  организован  на
континенте самый настоящий антианглийский заговорщицкий  центр.  В  Париже
сидит Морган, тайный агент и  доверенный  Марии  Стюарт,  и  на  испанские
деньги неустанно интригует, затевая всякие  рискованные  махинации  против
Англии и Елизаветы. Здесь постоянно вербуется молодежь и через  посредство
французских  и  испанских  послов  завязываются  тайные   сношения   между
недовольным  католическим  дворянством   в   Англии   и   государственными
канцеляриями  контрреформации.  Одного  только  Морган   не   знает,   что
Уолсингем, один из самых способных и ничем не брезгающих министров полиции
всех времен, подослал к нему под  видом  фанатичных  католиков  нескольких
своих шпионов и что как раз те курьеры, которые у Моргана на особо хорошем
счету, подкуплены Уолсингемом и состоят у него на  жалованье.  Что  бы  ни
предпринималось для Марии Стюарт, неизменно становится известным в  Англии
еще до того, как задуманные планы приводятся в исполнение. Так и  в  конце
1585 года английскому государственному  кабинету  становится  известным  -
кровь последних заговорщиков еще обагряет эшафот, - что на жизнь Елизаветы
снова готовится покушение. Уолсингем знает наперечет, знает поименно  всех
католических дворян в Англии, с которыми Морган ведет переговоры и кого он
завербовал на сторону Марии Стюарт. Стоит ему взяться - и с помощью дыбы и
пытки огнем он может своевременно раскрыть готовящийся заговор.
   Однако методы этого рафинированного министра полиции куда изощреннее  и
глядит он куда дальше. Разумеется, он мог бы уже сейчас  задушить  заговор
мановением  руки.  Но  четвертовать  нескольких  зарвавшихся  дворян   или
случайных авантюристов - какое это имеет политическое значение!  Стоит  ли
срубить у гидры незатихающей крамолы пять-шесть голов, чтобы  назавтра  их
выросло вдвое больше? Carthaginem  esse  delendam  [Карфаген  должен  быть
разрушен (лат.)]  (*69)  -  вот  девиз  Сесила  и  Уолсингема,  они  хотят
"покончить" с самой Марией Стюарт, а поводом для этого должна послужить не
наивная попытка освободить узницу, а разветвленный заговор  в  ее  пользу,
ставящий  себе  явно  преступные  цели.   И   вот   вместо   того,   чтобы
преждевременно,  еще  в  зародыше   раздавить   так   называемый   заговор
Бабингтона,  Уолсингем  прилагает  все  усилия,  чтобы  искусственно   его
укрепить: он удобряет его своей благосклонностью, подкармливает  деньгами,
поощряет мнимым небрежением. И только благодаря его искусству  провокатора
дилетантский  комплот  кучки  захолустных  дворян,   направленный   против
Елизаветы, превращается в знаменитый  заговор  Уолсингема,  ставящий  себе
целью устранение Марии Стюарт.
   Но  для  законного  убийства  Марии  Стюарт  с  помощью  парламентского
параграфа  надо  было  соблюсти  три  условия.  Во-первых,   добиться   от
заговорщиков, чтобы они решили убить Елизавету и чтобы это их решение было
вполне доказуемо. Во-вторых, подвигнуть  их  на  то,  чтобы  они  прямо  и
недвусмысленно сообщили его Марии Стюарт. В третьих - и это самое  трудное
- выманить у Марии Стюарт прямое и недвусмысленное  одобрение  преступного
плана,  и  притом  в  письменной  форме.  Зачем  убивать  невиновную   без
достаточных улик? Это было бы не  к  чести  Елизаветы.  Лучше  сделать  ее
виновной, лучше коварно сунуть ей в руку кинжал, которым она сама  пронзит
себе сердце.
   Комплот  английской  государственной  полиции   против   Марии   Стюарт
начинается с подлости; неожиданно меняется к лучшему  ее  тюремный  режим.
Уолсингему, конечно, не стоило  труда  убедить  благочестивого  пуританина
Эмиаса Паулета, что куда целесообразнее вовлечь Марию  Стюарт  в  заговор,
чем оберегать ее  от  возможных  соблазнов.  Ибо  Паулет  внезапно  меняет
тактику в духе плана, придуманного главным штабом  английской  полиции.  В
один прекрасный день сей  дотоле  непреклонный  цербер  является  к  Марии
Стюарт и чрезвычайно любезно докладывает ей,  что  из  Татбери  ее  решено
перевести в Чартли. Мария Стюарт, неспособная проникнуть в  интриги  своих
врагов, не в силах  скрыть  свою  искреннюю  радость.  Татбери  -  мрачная
крепость, более напоминающая тюрьму, чем замок. Чартли же лежит не  только
в открытой, живописной местности, но и в ближайшем соседстве - и сердце  у
Марии Стюарт бьется жарче при этой мысли - с поместьями  дворян-католиков,
с которыми она дружна и от которых может  ждать  помощи.  Там  ей  вольнее
будет выезжать на охоту и совершать  прогулки  верхом,  там,  может  быть,
удастся ей получить весточку из-за моря и хитростью и мужеством  завоевать
то, в чем теперь единственная ее цель, - свободу.
   А как-то утром Марию Стюарт ждет необычайный сюрприз. Она глазам  своим
не верит. Словно, по мановению волшебной палочки, распалась темная  власть
Эмиаса Паулета. Пришло письмо, секретное, шифрованное письмо, первое после
всех  этих  месяцев  блокады.  Какие  же  молодцы  ее  друзья,  какие  они
сообразительные, расторопные, нашли-таки возможность обойти ее  неусыпного
стража! Она уже и не чаяла такой радости:  не  быть  отрезанной  от  мира,
снова чувствовать дружеский интерес, поддержку и участие, снова узнавать о
планах и приготовлениях,  которые  предпринимаются  для  ее  освобождения!
Какой-то тайный инстинкт все же заставляет ее остерегаться, и она отвечает
на письмо своего агента Моргана настойчивым предупреждением: "Смотрите  не
впутывайтесь во что-нибудь такое, что Вам могут потом поставить в вину. Вы
и без того на подозрении, не усугубляйте же его".  Но  ее  настороженность
рассеивается, когда она узнает, какой ее друзья - на самом деле ее  убийцы
- изобрели остроумный  способ  беспрепятственно  переправлять  ей  письма.
Еженедельно из окрестной пивоварни доставляется на кухню королевы  бочонок
пива для слуг; по-видимому, ее друзьям удалось  договориться  с  возницей,
чтобы он опускал в наполненный бочонок закупоренную деревянную  фляжку.  В
этот выдолбленный сосуд и прячут  секретные  письма,  предназначенные  для
королевы. Связь  работает  безукоризненно,  письма  приходят  и  уходят  с
регулярностью почтовых отправлений. Отныне "славный  малый"  ("the  honest
man"), как явствует из писем, еженедельно доставляет  в  замок  бочонок  с
драгоценным содержимым, дворецкий Марии Стюарт выуживает флягу, а потом  с
новым вложением опять опускает в бочку. Бравый возница  смеется  в  кулак,
ему эта контрабанда приносит  двойной  барыш:  там  его  щедро  награждают
иноземные друзья Марии Стюарт, а здесь дворецкий платит ему за пиво  вдвое
против обычной цены.
   Одного только Мария Стюарт не подозревает, что бравый возница  за  свои
темные услуги предъявляет счет еще и в  третьем  месте,  ибо  ему,  помимо
прочих  работодателей,  платит  и  английская  полиция.  И  Эмиас  Паулет,
разумеется, посвящен во все  махинации.  Дело  в  том,  что  пивную  почту
изобрели не  друзья  Марии  Стюарт,  а  некий  Гифорд,  шпион  Уолсингема,
выдавший себя Моргану и французскому посланнику за доверенное  лицо  Марии
Стюарт;  у  министра  полиции,  таким  образом,   огромное   преимущество;
регулярная  крамольная   переписка   Марии   Стюарт   осуществляется   под
наблюдением ее политических  врагов.  Каждое  письмо,  адресованное  Марии
Стюарт  или  написанное  ею,  перехватывается  Гифордом,  которого  Морган
считает своим надежнейшим агентом; Томас Фелиппес,  секретарь  Уолсингема,
сразу  же  расшифровывает  письмо,  снимает  копию  и,  даже  не  дав   ей
просохнуть, тут же запечатывает и отправляет  в  Лондон.  И  только  после
этого письмо  со  всей  поспешностью  доставляется  Марии  Стюарт  или  во
французское посольство, так что  ни  у  кого  из  адресатов  не  возникает
подозрения, и они продолжают переписываться.


   Поистине чудовищная  ситуация.  Обе  стороны  радуются,  что  противник
обманут. Мария Стюарт вздохнула всей грудью. Наконец-то она взяла верх над
холодным, неприступным пуританином, который позволяет  себе  рыться  в  ее
белье, кромсать подошвы ее башмаков, который  сторожит  каждый  ее  шаг  и
держит  ее  на  привязи,  как  преступницу.  Знал  бы  он,  думает  она  с
торжеством, что, невзирая на часовых, на все его крепкие затворы и  хитрые
выдумки, к ней еженедельно из Рима и Мадрида приходят важные  письма,  что
ее агенты трудятся не покладая рук, что ей на  выручку  готовятся  войска,
флотилии, кинжалы! Порой она даже  не  дает  себе  труда  скрыть  радость,
которая так и брызжет из ее глаз: Эмиас Паулет иронически отмечает в своих
записях, что здоровье и настроение его пленницы заметно улучшилось  с  тех
пор, как душа ее вновь вкусила яд надежды. Да,  смеяться  пристало  больше
честному Эмиасу, и нетрудно представить себе саркастическую улыбку на  его
холодных устах, когда он еженедельно наблюдает прибытие бравого возницы со
свежей партией пива  и  следит,  с  каким  проворством  хлопотун-дворецкий
скатывает бочонок в темный подвал, чтобы там, вдали от  посторонних  глаз,
выловить драгоценную флягу. Ибо то, что сейчас будет читать Мария  Стюарт,
давно уже про-читано  английскими  полицейскими.  В  Лондоне  Уолсингем  и
Сесил, посиживая в канцелярских  креслах,  изучают  корреспонденцию  Марии
Стюарт, которая лежит перед ними в точных списках. Они убеждаются из  этих
писем, что Мария Стюарт предлагает завещать  Филиппу  II  Испанскому  свои
царственные права на шотландскую корону и на английское  престолонаследие,
если он будет бороться за ее освобождение, - такое письмо,  думают  они  с
довольной ухмылкой, не худо будет показать Иакову  VI,  чтобы  не  слишком
горячился, когда за его матушку возьмутся. Они видят, что Мария  Стюарт  в
письме, адресованном в Париж и писанном ее собственной нетерпеливой рукой,
добивается высадки испанских войск: Что ж, и этот документик пригодится на
процессе! Но самого важного, самого необходимого, чего они ждут и без чего
никакой суд невозможен, они, увы, в письмах  не  находят,  а  именно,  что
Мария  Стюарт  изъявляет  согласие  на  готовящееся  покушение  на   жизнь
Елизаветы. Вожделенного параграфа она еще не нарушила -  для  того,  чтобы
смертоносная машина процесса заработала, все  еще  не  хватает  крошечного
винтика, каким явился бы "consent" - ясно выраженное согласие Марии Стюарт
на  убийство  Елизаветы.  И  чтобы   добыть   этот   необходимый   винтик,
несравненный мастер  своего  дела  Уолсингем  засучив  рукава  берется  за
работу. Так возникает о