Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
женщина в
королеве прозябала в каких-то сумерках чувств. Наконец-то перед ней
человек, мужчина, на которого оттаявший, запруженный переизбыток ее
страстности может излиться кипящей стремниной. Не размышляя, не рассуждая,
она, как это часто бывает с женщинами, видит в первом попавшемся шалопае
единственного возлюбленного, посланного ей судьбой. Конечно, умнее было бы
повременить, проверить человека, узнать ему настоящую цену. Но требовать
логики от страстно влюбленной молодой женщины - все равно что искать
солнце в глухую полночь. Тем-то и отличается истинная страсть, что к ней
неприменим скальпель анализа и рассудка. Ее не вычислишь наперед, не
сбалансируешь задним числом. Выбор, сделанный Марией Стюарт, лежит, без
сомнения, за гранью ее обычно столь трезвого разума. Ничто в этом
незрелом, тщеславном и разве что красивом мальчике не объясняет такого
бурного разлива чувств. Как и у многих мужчин, которых не по заслугам
любят превосходящие их духовно женщины, единственная заслуга Дарнлея, его
приворотный корень в том, что ему посчастливилось в критическую минуту,
исполненную величайшего напряжения, подвернуться этой женщине, в которой
еще только дремала воля к любви.
Итак, понадобилось немало времени, чтобы кровь гордой дочери Стюартов
взыграла. Зато теперь она бурлит и клокочет в нетерпении. Уж если Мария
Стюарт что задумала, долго тянуть и откладывать она не станет. Что ей
Англия, что Франция, что Испания, что все ее будущее по сравнению со
счастьем этой минуты! Довольно с нее скучной игры в дурачки с Елизаветой,
довольно полусонного сватовства из Мадрида, хотя бы и сулящего ей корону
двух миров: ведь рядом он, этот светлый, юный и такой податливый,
сластолюбивый мальчик с алым чувственным ртом, глупыми ребячьими глазами и
еще только пробующей себя нежностью! Поскорее связать себя, принадлежать
ему - вот единственная мысль, владеющая королевой в этом
блаженно-чувственном ослеплении. Из придворных знает на первых порах о ее
склонности, о ее сладостных тревогах лишь новый доверенный ее секретарь
Давид Риччо, не жалеющий сил, чтобы искусно направить ладью влюбленных в
гавань Цитеры (*36). Тайный агент папы видит в супружестве королевы с
католиком верный залог владычества вселенской церкви в Шотландии и с
усердием сводника хлопочет не столько о счастье юной пары, сколько о
политических интересах контрреформации. В то время как оба хранителя
печати, Меррей и Мэйтленд, еще и не подозревают о намерениях королевы, он
сносится с папой, испрашивая разрешения на брак, поскольку Мария Стюарт
состоит с Дарнлеем в четвертой степени родства. В предвидении неизбежных
осложнений он зондирует почву в Мадриде, может ли королева рассчитывать на
помощь Филиппа II, если Елизавета захочет помешать этому браку, - словом,
исполнительный агент трудится не покладая рук в надежде, что успех
послужит к его собственной славе и к славе католического дела. Но как он
ни трудится, как ни роет землю, расчищая дорогу к заветной цели, королеве
не терпится - ей противна эта медлительность, эта осторожность и оглядка.
Ведь пройдут бесконечные недели, пока письма со скоростью черепахи
доползут туда и обратно через моря и океаны. Она более чем уверена в
разрешении святого отца, так стоит ли ждать, чтобы клочок пергамента
подтвердил то, что ей необходимо сейчас, сию минуту. В решениях Марии
Стюарт всегда чувствуется эта слепая безоглядность, этот великолепный
безрассудный задор. Но и эту волю королевы, как и всякую другую, сумеет
выполнить расторопный Риччо; он призывает к себе католического священника,
и хотя у нас нет доказательств того, что был совершен некий
предварительный обряд - в истории Марии Стюарт нельзя полагаться на
свидетельства отдельных лиц, - какое-то обручение состоялось, союз между
влюбленными был как-то скреплен. "Laudato sia Dio, - восклицает их бравый
приспешник Риччо, - теперь уже никому не удастся disturbare le nozze"
[хвала богу... расстроить этот брак (ит.)]. При дворе и не догадываются о
матримониальных планах Дарнлея, а он уже поистине стал господином ее
судьбы; а может быть, и тела.
Matrimonio segreto [тайный брак (ит.)] держится в строгой тайне; не
считая священника, обязанного молчать, посвящены только эти трое. Но как
дымок выдает невидимое пламя, так нежность обличает скрытые чувства;
прошло немного времени, и весь двор уже глаз не сводит с влюбленной пары.
Каждому бросилось в глаза, с каким рвением и какой тревогой ухаживала
Мария Стюарт за своим родичем, когда бедный юноша - как ни смешно это
звучит для жениха - заболел корью. Все дни просиживает она у постели
больного, и он, поправившись, ни на шаг от нее не отходит. Первым насупил
брови Меррей. До сего времени он от души поощрял (радея главным образом о
себе) все матримониальные проекты своей сестрицы; будучи правоверным
протестантом, он даже не возражал против того, чтобы породниться с
испанским отпрыском Габсбургов, этим оплотом и щитом католицизма, не видя
для себя в том большой помехи, - от Холируда не ближний свет до Мадрида.
Но кандидатура Дарнлея для него зарез. Проницательному Меррею не надо
объяснять, что едва лишь тщеславный слабохарактерный юнец станет
принц-консортом, как он захочет самовластия, будто настоящий король;
Меррей к тому же достаточно политик, чтобы чуять, куда ведут тайные
происки секретаря-итальянца, агента папы: к восстановлению католического
суверенитета, к искоренению Реформации в Шотландии. В этой непреклонной
душе властолюбивые планы перемешаны с религиозными верованиями, жажда
власти - с тревогой о судьбах отечества; Меррей ясно видит, что с Дарнлеем
в Шотландии установится чужеземная власть, а его собственной придет конец.
И он обращается к сестре со словами увещания, предостерегая ее против
брака, который вовлечет еще не замиренную страну в неисчислимые конфликты.
И когда убеждается, что предостережениям его не внемлют, в гневе покидает
двор.
Да и Мэйтленд, второй испытанный советник королевы, сдается не сразу. И
он понимает, что его высокое положение и мир в Шотландии под угрозой, и
он, как министр-протестант, восстает против принца-консорта (*37)
католика; постепенно вокруг обоих вельмож собирается вся протестантская
знать. Открылись глаза и у английского посла Рандольфа. В смущении оттого,
что оплошал и время упущено, ссылается он в своих донесениях на witchcraft
- смазливый юноша якобы околдовал королеву - и бьет в набат, прося помощи.
Но что значат недовольство и ропот всех этих мелких людишек по сравнению с
неистовым, яростным и бессильным гневом Елизаветы, когда она узнает о
выборе, сделанном противницей! Дорого же она поплатилась за свою двойную
игру; во всей этой комедии сватовства ее попросту одурачили, сделали общим
посмешищем. Под видом переговоров о Лестере выманили у нее истинного
претендента и контрабандой увезли в Шотландию; она же со всей своей
архидипломатией села в лужу и может теперь пенять только на себя. В
приступе ярости она велит заточить в Тауэр леди Ленокс, мать Дарнлея,
зачинщицу сватовства, она грозно приказывает своему "подданному" Дарнлею
немедля вернуться в Англию, она стращает его отца конфискацией всех
поместий, она созывает коронный совет, и он, по ее требованию, объявляет
этот брак опасным для дружбы между обоими государствами, иначе говоря,
угрожает войной. Но обманутая обманщица так растерялась в душе и так
напугана, что тут же начинает клянчить и торговаться; спасаясь от позора,
она торопится бросить на стол свой последний козырь, заветную карту,
которую до сих пор прятала в рукаве. Впервые в открытой и обязывающей
форме предлагает она Марии Стюарт (теперь, раз уже игра все равно
проиграна) подтвердить ее право на английский престол, она даже отряжает в
Эдинбург (так ей не терпится) нарочного с торжественным обещанием: "If the
Queen of Scots would accept Leicester, she would be accounted and allowed
next heir to the crown as though she were her own born daughter" [если
королева Шотландии согласится на брак с Лестером, она будет признана и
провозглашена ближайшей наследницей короны, словно ее, Елизаветы, родная
дочь (англ.)]. Это ли не образчик извечной бессмыслицы всяких
дипломатических торгов и ухищрений: то, чего Мария Стюарт долгие годы
добивалась от своего недруга всеми силами ума, всей настойчивостью и
хитростью, а именно: признания ее наследственных прав, само теперь плывет
ей в руки и как раз благодаря величайшей глупости, какую она сотворила в
жизни.
Но такова судьба всех политических уступок: они всегда запаздывают. Не
далее как вчера Мария Стюарт была политиком, сегодня она только женщина,
только возлюбленная. Стать признанной наследницей английского престола
было лишь недавно ее заветной мечтой; сегодня это честолюбивое стремление
оттеснено куда более легковесным, но и более пламенным желанием женщины -
поскорее завладеть этим статным красавцем, этим мальчиком. Запоздали
угрозы и прельстительные посулы Елизаветы, запоздали и увещания честных
друзей, таких, как герцог Лотарингский, ее дядя, который советует ей
отказаться от этого "joli hutaudeau" - "смазливого шалопая". Ни доводам
разума, ни соображениям государственной важности уже не совладать с ее
пылким нетерпением. Иронически звучит ее ответ разъяренной Елизавете,
запутавшейся в собственных сетях: "Мне поистине странно, что я не угодила
моей доброй сестрице: ведь выбор, который она порицает, ни в чем не
расходится с ее волей. Разве не отвергла я всех чужеземных искателей и не
предпочла им англичанина, в жилах которого течет кровь обоих наших
правящих домов, первого принца Англии?" Против этого Елизавете трудно
возразить, ведь Мария Стюарт чуть не буквально - но только по-своему -
выполнила ее волю. Она остановила свой выбор на английском дворянине, том
самом, которого Елизавета прислала к ней с двусмысленными намерениями. Но
так как соперница, не владея собой, засыпает ее все новыми предложениями и
угрозами, Мария Стюарт высказывается уже грубо и откровенно. Слишком долго
ее кормили обещаниями и обманывали в лучших надеждах: наскучив этим, она,
с одобрения всей страны, сама сделала выбор. Невзирая на то, что из Англии
шлют то кислые, то сладкие письма, в Эдинбурге на всех парах готовятся к
свадьбе, Дарнлею наспех жалуют еще титул герцога Росского; английский
посланник, который в последнюю минуту прискакал из Англии с кипой
протестов и нот, еще не вылезая из кареты, слышит, что Генри Дарнлею
отныне надлежит именоваться и титуловаться (namet and stylith) не иначе,
как королем.
Двадцать девятого июля колокола возвещают о венчании. В маленькой
домашней капелле Холируда священник благословляет молодых. Мария Стюарт,
неистощимо изобретательная в устройстве торжественных церемоний, приводит
всех в изумление, появившись в траурном одеянии, том самом, в котором она
провожала гроб своего усопшего супруга, короля Франции, - этим она как бы
подчеркивает, что не по легкомыслию идет она вторично к алтарю, не потому,
что забыла первого супруга, а единственно выполняя волю своего народа. И
только прослушав мессу и вернувшись к себе в опочивальню, она - вся эта
сцена мастерски задумана, и пышные уборы лежат наготове, - уступая нежным
мольбам Дарнлея, соглашается снять траур и сменить его на цвета радости и
веселья. Внизу осаждает замок ликующая толпа, в которую щедрыми горстями
кидают деньги, и с легким сердцем королева и ее народ спешат упиться
праздничным весельем. К великой досаде Джона Нокса, кстати лишь недавно,
на пятьдесят седьмом году жизни, вторично вступившего в брак и взявшего
девицу восемнадцати лет - но радости он признает только для себя, - четыре
дня и четыре ночи кипит веселье, и пиршества сменяют друг друга, как будто
все темное, гнетущее ушло навек и отныне начинается блаженное царство
юности.
Отчаянию Елизаветы нет границ, когда она, незамужняя и неспособная к
замужеству, слышит, что Мария Стюарт вновь взошла на брачное ложе. Сама же
она своими хитроумными маневрами только осрамила себя на весь мир: сватала
королеве Шотландской своего сердечного дружка, а его оконфузили
всенародно; возражала против кандидатуры Дарнлея, а ее советами
пренебрегли; послала нарочного с последним предупреждением, а ее посланца
продержали у запертых дверей, пока не кончился обряд. Необходимо было
что-то предпринять для спасения своего престижа. Порвать дипломатические
отношения и объявить войну? Но под каким предлогом? Ведь Мария Стюарт
абсолютно и неоспоримо права, она достаточно посчиталась с волею
Елизаветы, не отдав своей руки чужеземцу, к тому же Дарнлей и безупречная
партия: ближайший кандидат на английский престол, правнук Генриха VII -
чем не достойный супруг? Нет, всякая попытка протестовать, ввиду полного
ее бессилия, только изобличит перед миром личную досаду Елизаветы.
Однако двойная игра всегда была и пребудет душой всех поступков
Елизаветы. Только что потерпев жестокую неудачу, она все же остается верна
себе. Она, конечно, воздержится от объявления войны, не отзовет и своего
посланника, но втихомолку постарается, елико возможно, пакостить
счастливой паре. Слишком нерешительная и осторожная, чтобы открыто
выступить против своих лютых врагов, Дарнлея и Марии Стюарт, она действует
с помощью интриг и подкупов. В Шотландии всегда найдутся недовольные,
восстающие против наследственной власти, а на сей раз с ними заодно
человек, головой выше прочей мелюзги, выделяющийся своей незаурядной
энергией и открыто заявивший протест. Меррей демонстративно не явился на
свадьбу сестры, и посвященные сочли это недобрым знаком. Ибо Меррею - что
немало способствует притягательности и загадочности этой фигуры - в
удивительной мере присуще умение предугадывать внезапные изменения
политической погоды; какой-то верный инстинкт предупреждает его о
назревающей опасности, и в этих случаях он делает самое умное, что может
сделать умудренный политик, - исчезает. Он выпускает из рук кормило власти
и становится невидим и неуловим. Подобно тому как внезапное высыхание рек
и иссякание источников предвещает в природе стихийные бедствия, - так
исчезновение Меррея неизменно предрекает - история Марии Стюарт тому
наглядное доказательство - политическую непогоду. На первых порах Меррей
ведет себя скорее пассивно. Он запирается в своем замке, он упрямо
избегает двора, показывая, что, как регент и сберегатель протестантизма,
решительно осуждает возведение Дарнлея на шотландский престол. Но
Елизавете мало одного протеста. Ей нужен бунт; в Меррее и в столь же, как
и он, недовольных Гамильтонах ищет она союзников и помощников. Со
строжайшим наказом ни в коем случае ее не скомпрометировать, "in the most
secret way", поручает она агенту поддержать лордов деньгами и людьми "as
if from himself", якобы по его личному почину, ей же, Елизавете, будто
ничего о том не известно. Деньги, как благодатная роса на жухнущие луга,
падают в жадные руки лордов, сердца их снова загораются мужеством, и
обещанная военная помощь способствует назреванию мятежа, которого с таким
нетерпением ждут в Англии.
Пожалуй, единственная ошибка Меррея, этого умного и дальновидного
политика, в том, что он и в самом деле понадеялся на ненадежнейшую из
правительниц и стал во главе мятежа. Разумеется, осторожный заговорщик не
спешит ударить и лишь тайно вербует сообщников; он не прочь повременить,
пусть Елизавета открыто выскажется за возмутившихся лордов, и тогда не как
мятежник, но как сберегатель веры станет он против сестры. Однако Мария
Стюарт, встревоженная двусмысленным поведением брата и по праву не желая
терпеть его враждебной безучастности, торжественно призывает его к ответу,
требуя, чтоб он оправдался перед парламентом. Меррей, гордостью не
уступающий сестре, не признает себя обвиняемым и надменно отказывается
покориться; и тогда на него и его приверженцев налагается опала (put to
the horn), глашатай возвещает об этом на рыночной площади. Так снова
призвано решать оружие, а не разум.
И тут, как всегда в минуты ответственных решений, проявляется с
неотразимой ясностью различие обоих темпераментов - Марии Стюарт и
Елизаветы. Мария Стюарт не знает колебаний, ее мужество нетерпеливо, у
него жаркое дыхание и быстрая поступь. Елизавета же, скованная робостью,
медлит и тянет с решением; она еще только размышляет, не вмешаться ли
открыто, не повелеть ли государственному казначею снарядить войско в
помощь бунтовщикам, как Мария Стюарт уже нанесла удар. Всенародно оглашает
она грамоту, в которой начисто изобличает бунтовщиков. "Мало того что они
без счету захватили почестей и богатств, они бы и Нас, и все Наше
Королевство рады прибрать к рукам, чтобы владеть им по своей воле, а Нам
бы слушаться во всем их указки, - словом, они не прочь завладеть
престолом, а Нам разве что оставить титул, исправлять же все дела в
государстве предерзостно берутся сами".
Не теряя ни минуты, вскакивает отважная амазонка в седло. Сунув
пистолеты за пояс, в сопровождении закованного в золоченые латы молодого
супруга и верных присяге дворян, торопится она во главе наспех собранного
войска навстречу бунтовщикам. Не успели веселые гости отрезвиться, как
свадебный поезд превратился в военный поход. И эта безоглядная решимость
приносит свои плоды. Кое-кого из мятежных баронов оторопь берет перед этой
новоявленной энергией, тем более что подкреплений из Англии не видно,
Елизавета вместо обещанной помощи отделывается смущенными отговорками.
Один за другим возвращаются они с повинной к своей законной государыне, и
только Меррей не хочет покориться; всеми покинутый, он не успевает
сколотить мало-мальски годное войско, как уже разбит наголову и вынужден
скрыться. До самой границы преследует его в безумной, бешеной скачке
победоносная королевская чета. Меррей едва уносит ноги и в середине
октября находит убежище на английской земле.
Полная победа - все бароны и лорды ее владений тесно сомкнулись вокруг
Марии Стюарт, впервые за долгое время Шотландия вновь припала к ногам
своего государя и государыни. На какой-то миг уверенность в своих силах
так захлестывает Марию Стюарт, что она подумывает, не перейти ли в
наступление, не вторгнуться ли в Англию, где, как она знает, католическое
меньшинство с ликованием встретит освободительницу; трезвые советчики с
трудом сдерживают ее разгулявшуюся удаль. Зато учтивостям конец - с тех
пор как она выбила из рук противницы все ее карты, в том числе и ту, что
Елизавета прятала в рукаве. Брак по собственному выбору был первой победой
Марии Стюарт, разгром мятежников - второй; открыто, уверенно может она
теперь смотреть в глаза своей "доброй сестрице" за кордоном.
Если положение Елизаветы и раньше было незавидным, то после разгрома ею
выпестованных и обнадеженных бунтовщиков ей приходится и вовсе туго.
Разумеется, всегда существовал и существует у правителей обычай - в случае
поражения тайно навербованных в соседней стране повстанцев открыто их
дезавуировать, предоставив собственной участи. Но уж если кому не повезет,
так не везет до конца. Надо же случиться, чтобы какие-т