щался
Гомером, был Александр Великий. И все  же  это  упоминание,  как  и  другие,
свидетельствует о большой популярности "Венеры  и  Адониса"  в  определенном
круге читателей:  студентов  университета,  придворных,  членов  корпорации,
юридических школ, остряков и городских щеголей. Поскольку Филд слишком  рано
расстался с поэмой, он, должно быть, не без досады наблюдал ее  коммерческий
успех. Отпечатав два издания, он уступил права  на  это  произведение  Джону
Харрисону, который уже  продавал  книгу,  не  оплачивая  права  на  издание.
Возможно, Филд усомнился бы в способностях любого поэта,  если  бы  тот  был
родом из его  родного  рыночного  городка,  более  славившегося  пивом,  чем
изящными искусствами.
     "Более достойное творение", обещанное автором в первом посвящении, было
осуществлено следующей весной в другой поэме, основанной на сюжете из Овидия
и являющейся контрастом к ранней поэме. Если в "Венере и Адонисе" трактуется
тема Эроса, отвергнутого при неудавшейся попытке соблазнить скромного юношу,
то  в  "Обесчещенной  Лукреции"  трактуется  тема  Эроса,   удовлетворенного
насилием  над  рассудительной  матроной.  Между  двумя  сетующими  женщинами
возникает странный контраст. Поэму печатал  тот  же  Филд,  и,  как  обычно,
работа его была  высококачественной.  Однако  на  этот  раз  Харрисон  сразу
приобрел издательские права (о чем свидетельствует его регистрация в реестре
гильдии печатников и издателей  9  мая  1594  г.)  на  книгу,  озаглавленную
"Обесчещенная Лукреция". В ней мы вновь находим посвящение Саутгемптону:

           Любовь,  которую  я  питаю  к  Вашей милости, беспредельна, и это
      скромное  произведение  без  начала  выражает лишь ничтожную часть ее.
      Только  доказательства  Вашего  лестного  расположения  ко  мне,  а не
      достоинства  моих  неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое
      посвящение  будет принято Вами. То, что я создал, принадлежит Вам, то,
      что  мне  предстоит создать, тоже Ваше, как часть того целого, которое
      безраздельно  отдано Вам. Будь мои достоинства более значительны, я бы
      лучше  выразил мою преданность. Но каково бы ни было мое творение, оно
      посвящено  Вашей  милости,  кому  я  желаю  долгой  жизни,  еще  более
      продленной полным счастьем.
                                                Вашей милости покорный слуга
                                                              Уильям Шекспир

     Как и следовало ожидать, авторитетные специалисты подробнейшим  образом
сравнили  эти  два  посвящения  Шекспира.  Толкования   различны.   "Слишком
проницательная критика, - писал Эдмунд Чемберс, - обнаруживает  в  различиях
между этими двумя обращениями значительно возросшую близость поэта к  своему
покровителю, что, должен сказать, для меня совсем не очевидно" {29}.  Однако
Чемберс принадлежит к меньшинству; большинство ученых (включая пишущего  эти
строки)  усматривает  в  этих  посвящениях  углубление  сердечности.  Всякий
читатель, сличив тексты посвящений, может решить этот вопрос сам.
     Успех  "Обесчещенной  Лукреции"  был  менее   разительным   чем   успех
предшествовавшей поэмы, но все же она выдержала  до  1640  г.  более  восьми
изданий, что говорит о достаточном признании  {Приводя  число  изданий  этой
поэмы,  так  же  как  число  изданий  "Венеры  и  Адониса",  я   пользовался
"Short-title Catalogue" (исправленное издание 1976  г.).}.  Эти  две  поэмы,
украшенные  всеми  цветами  риторики  Возрождения,  упрочили  за   Шекспиром
репутацию поэта любви. В последней из парнасских пьес, "Второе возвращение",
которую ставили в том же самом помещении в Кембридже во время рождественских
празднеств (вероятно) 1601-1602 гг., Джудицио высказывает здравое суждение:

                     Адонис и Лукреция милы.
                     Сладчайший стих его томит сердца.
                     Дай бог ему предмет, что полн значенья,
                     Без глупого любовного томленья {30}.

     Очевидно, слухи  о  "Юлии  Цезаре"  и  "Генри  V"  не  проникли  еще  в
кембриджскую  обитель.  Или,  возможно,  так  как  то  были  пьесы,  они  не
принимались в расчет.
     О том, как отнесся молодой граф  к  этим  двум  посвящениям,  тогдашняя
хроника умалчивает. Однако  предание,  Впервые  приведенное  Роу  в  краткой
биографии Шекспира, восполняет пробел:

           Есть один образец столь исключительного великодушия, проявленного
      этим покровителем Шекспира [Shakespear]; я бы не рискнул привести этот
      рассказ,  если  бы  меня  не  уверили,  что  он  идет  от сэра Уильяма
      Давенанта,  вероятно  хорошо  знавшего  его  [Шекспира] дела, а именно
      будто лорд Саутгемптон однажды дал ему тысячу фунтов стерлингов, чтобы
      тот  мог  сделать одну покупку, о которой, как он слышал, тот помышлял
      {31}.

     Хотя всякая информация, идущая от такого авторитета,  как  Давенант,  -
драматурга,  поэта-лауреата,  театрального  антрепренера  и   своекорыстного
украшателя мифа о  Шекспире  {Давенант  распространил  слух,  будто  он  был
незаконным сыном Шекспира. - Прим. перев.}, - должна возбуждать подозрение у
любого осмотрительного исследователя, один недавний  биограф  как  Шекспира,
так и Саутгемптона  склонен  признать  ее  правдоподобной  {32}.  Упомянутая
сумма, которую Рауз называет "крупной",  сделала  бы  честь  елизаветинскому
меценату, однако непохоже на то, что Шекспир был так же удачлив, как Гораций
или Вергилий. В 90-х гг. Саутгемптон испытывал  финансовые  затруднения.  По
слухам, граф был вынужден расстаться с 5 тыс. фунтов, чтобы взять назад свое
опрометчивое обещание жениться на  внучке  лорд-казначея;  известно,  что  в
ноябре 1594 г. он находился в столь стесненных обстоятельствах, что вынужден
был сдавать внаем домик  привратника  и  другие  здания  и  помещения  своей
лондонской резиденции Саутгемптон-Хауз33. Насколько нам  известно,  вложения
Шекспира в  недвижимость  за  всю  его  жизнь  не  превышали  тысячу  фунтов
стерлингов. Предполагали,  будто  он  употребил  эти  деньги  на  то,  чтобы
приобрести пай в театральном товариществе "слуг лорд-камергера" в 1594 г. Но
это не более  как  попытка  найти  разумное  объяснение  невероятной  цифре.
Шекспир никогда более не посвящал  ни  одно  свое  произведение  какому-либо
знатному лорду. С этого момента имя Саутгемптона исчезает из  биографических
данных о Шекспире.
     Однако оно не исчезает из гипотез. Многие, чуть ли не все, комментаторы
полагают, что граф Саутгемптон  является  "светловолосым  юношей",  которому
Шекспир в "Сонетах"  настоятельно  советует  жениться  и  продолжить  род  и
которого поэт обессмертил, обращаясь к нему с необычными выражениями мужской
дружбы,  принятыми   в   эпоху   Возрождения.   Объект   этой   преданности,
"царь-царица" страсти сочинителя сонетов, обладает "женским  ликом",  но  (к
вящему огорчению гетеросексуального поклонника)  мужским  фаллосом.  В  20-м
сонете Шекспир горестно восклицает:

                     Задуман был как лучшая из женщин
                     Безумною природою, затем,
                     Ненужным был придатком ты увенчан,
                     И от меня ты стал оторван тем.

                     Но если женщинам ты создан в утешенье,
                     То мне любовь, а им лишь наслажденье *.
     {* Перевод А. Финкеля. Цит. по: "Шекспировские чтения 1976". М.,  1977,
с. 227.}

     Этот портрет неплохо сочетается с изображением  женственного  юноши  на
миниатюре Хиллиарда. Датировка "Сонетов" саутгемптоновским периодом,  скажем
1592-1595  гг.,  могла  бы  способствовать  установлению  личности  объекта.
Несколько изобилующих намеками  стихотворений,  так  называемые  "датирующие
сонеты" поддерживают (согласно мнению некоторых  энтузиастов)  такую  мнимую
хронологию; однако двусмысленный язык поэзии ставит  под  сомнение  уязвимую
аргументацию толкователей. И даже  если  бы  мы  могли  уверенно  датировать
несколько отдельных  сонетов,  мы  не  смогли  бы  в  силу  этого  исключить
возможность того, что эти спорадические записи в рифмованном дневнике  поэта
могли возникать в течение длительного  периода  времени.  Некоторые  сонеты,
внушенные страстью позднее, обнаруживают психологическую  и  метафорическую,
чтобы  не  сказать  метафизическую,  сложность,  не  имеющую   параллели   в
творчестве Шекспира начала 90-х гг. Крупнейший в нашем  столетии  специалист
по сонетам Хайдер Роллинс писал в 1944 г., что решение вопроса о  хронологии
сонетов, от которого зависит  решение  других  вопросов,  "было  и  остается
праздной мечтой" {34}. Оно и по сей день остается мечтой, несмотря на  самые
искусные и остроумные попытки решить его. У нас нет уверенности и в том, что
сонеты напечатаны в правильном порядке. Неясно, в какой мере персонажи  этих
стихов - "прекрасный юноша", "смуглая  дама",  "поэт-соперник"  представляют
собой подлинные личности: их роли обусловлены жизненными обстоятельствами не
больше, чем требованиями искусства. А какова роль лирического  героя,  этого
обнаженного "я", которое предстает здесь перед нами в первый и  единственный
раз во всем собрании сочинений Шекспира? "Этим ключом, - говорит Водсворт  о
"Сонетах", - Шекспир отомкнул свое сердце". Но нас преследует  сомнение:  не
является ли сам лирический герой  хотя  бы  отчасти  драматической  фигурой?
Пусть драматический герой "Сонетов" воспринимается нами как живое  лицо,  но
разве Шейлок и Гамлет являются менее живыми? Здесь, как  и  везде,  биограф,
стремясь ответить на неразрешимые вопросы, рискует спутать танцора с танцем.
     Не проливает света на эту тайну и загадочная поэма, внесенная в  реестр
гильдии печатников и издателей 3 сентября 1594 г. и напечатанная  в  том  же
году под названием "Уиллоуби, его Авиза, или Правдивый портрет скромной девы
и целомудренной и верной жены". Это  любопытное  произведение,  по-видимому,
имеет какое-то отношение к "Сонетам". В предваряющем  поэму  послании  некто
Адриан Доррел сообщает о том, каким образом эта  "Авиза"  попала  в  печать.
Доррел жил в одной  комнате,  вероятно  в  университете,  с  неким  подающим
надежды молодым ученым Генри Уиллоуби, который доверил другу ключ  от  своей
комнаты, прежде чем отправиться за  границу  по  поручению  королевы.  Среди
бумаг Уиллоуби Доррел обнаружил "Авизу", так поразившую его воображение, что
он опубликовал поэму без ведома своего приятеля.  Некий  Генри  Уиллоуби  из
УэстНойпа, графство  Уилтшир,  поступил  в  Сент-Джонс-Колледж  Оксфордского
университета в 1591 г., но затем перевелся в  Экзетер-Колледж,  где  получил
степень в 1595 г. Должно быть, это и был Уиллоуби "Авизы". Никакого  Адриана
Дорелла не значится в Оксфорде в эти годы, однако  некий  Томас  Дарелл  был
зачислен  в  Брейзноз-Колледж.  Возможно,  имя  Адриан  -  псевдоним  самого
Уиллоуби. Это одна из множества загадок.
     В поэме повествуется о том, как Авиза - "британская  пташка",  "парящая
выше всех", - отражает атаки на  свое  целомудрие,  предпринимаемые  пестрой
вереницей  поклонников.  Еще  будучи  в  "нежном  возрасте",  она  отвергает
домогательства пожилого вельможи; вступив в брак, она не  поддается  некоему
"cavaleiro" ["кавалеру"] (страдающему геморроем или сифилисом), "французу D.
В.", "англо-германцу Дидимусу Харко" и "итало-испанцу Энрико Уиллоубего".  У
этого последнего, именуемого "Н. W.", есть "близкий друг W. S.",  "незадолго
до того испытавший муки подобной же страсти, но теперь оправившийся от  этой
болезни..." и наблюдающий издалека, "не закончится та эта  любовная  комедия
более счастливым финалом для нового актера, чем она завершилась для старого"
{35}.  "H.  W.",  "W.  В.",  "новый  актер,  старый   актер"   -   все   эти
замаскированные  намеки  достаточно   завлекательны,   и   ситуация   смутно
напоминает ситуацию, описанную в "Сонетах".  Более  того,  можно  проследить
некую едва  намеченную  связь  между  Шекспиром  и  Уиллоуби.  Старший  брат
последнего, Уильям, женился в 1590 г. на Элинор Бэмпфилд; ее сестра Кэтрин в
том же месяце вышла  замуж  за  Томаса  Рассела,  Существует  свидетельство,
согласно которому Генри Уиллоуби  дружил  с  мужем  свояченицы.  Рассел  был
приятелем Шекспира, хотя нам неизвестно, как долго  они  были  знакомы;  наш
драматург в своем завещании назначил его душеприказчиком  и  оставил  ему  5
фунтов стерлингов. Если  (как  гласит  предание)  Шекспир  останавливался  в
Оксфорде по дороге из Лондона в Стратфорд, он мог познакомиться  с  Уиллоуби
через  Рассела.  Без  сомнения,  все  это  лишь  предположения,  но   трудно
воздержаться от соблазна отождествить "W. S." с Уильямом  Шекспиром,  а  "Н.
W." с Генри Ризли, предполагаемым "светловолосым юношей" из "Сонетов".
     Существует также и дама, обитающая в доме, "над которым  висит  эмблема
святого покровителя Англии". Не постучаться  ли  в  дверь  постоялого  двора
"Джордж" или "Сент-Джордж"  (святой  Георгий)  в  Оксфорде  и  выяснить,  не
скрывается  ли  под  личиной  красивой  жены  хозяина  "смуглая  дама"?  Так
поступали  мноие,  и  решительнее  всех  -  Артур  Ачесон   {36}.   Но   все
предположения такого  рода,  поначалу  весьма  увлекательные,  исчезают  при
ближайшем рассмотрении. Буквы "Н. W.", разумеется, также являются инициалами
Генри Уиллоуби, и он кажется более вероятным кандидатом на их обладание, чем
барон Тичфилд. Неприступно целомудренная Авиза едва  ли  подходит  для  роли
неразборчивой соблазнительницы из "Сонетов". В 1970 г. профессор  Б.  Н.  де
Луна довольно странным образом отождествила Авизу с королевой-девственницей,
а дом Авизы -  с  дворцом  Елизаветы  в  Гринвиче,  над  которым  (во  время
пребывания в нем королевы)  развевались  флаги  с  изображением  креста  св.
Георгия {37}.
     И   все   же   сама   поэма   представляет   бесспорный   интерес   для
шекспироведения, поскольку среди хвалебных стихов,  предпосланных  ей,  есть
следующая строфа, в которой, насколько нам известно, Шекспир впервые  назван
в печати по имени как поэт:

                         Хоть Коллатин драгой ценой
                         Платил за славу, хоть жена
                         (О ней вотще мечтал иной)
                         Его красива и верна,
                         Рвет гроздь Тарквиний, чтоб воспел
                         Шекспир Лукреции удел {38}.

     К осени 1594  г.,  когда  поэма  "Уиллоуби,  его  Авиза"  появилась  на
прилавках, чума в столице уже несколько месяцев как ослабила свою  хватку  и
жизнь вновь стала входить в обычное  русло.  8  октября  1594  г.,  "теперь,
когда, слава богу, нет  больше  никакой  опасности  заболеть",  Генри  Кэри,
первый барон Хенсдон, просил у лорд-мэра разрешить  "ныне  труппе  актеров",
покровительствуемых им, продемонстрировать  этой  зимой  свое  искусство  на
постоялом дворе "Скрещенные ключи", что на Грейшес-стрит. Хенсдон, в ту пору
уже старик, был тем лорд-камергером, который защищал  актеров  во  время  их
столкновений  с  муниципальными  властями.   Согласно   утверждению   хорошо
осведомленного астролога Саймона Формана, Хенсдон прежде содержал в качестве
любовницы Эмилию Бассано ("смуглую даму", по мнению Рауза), и она родила ему
ребенка. Теперь ему оставалось жить меньше двух лет. Новая  труппа  Хенсдона
давала  спектакли  в  течение  короткого  сезона,  работая   на   Хенсло   в
"Ныоингтон-Батс", -  это  первое  из  известных  нам  упоминаний  о  "слугах
лорд-камергера". Затем в декабре  во  время  рождественских  празднеств  эта
труппа дважды играла при дворе. 15 марта 1595  г.  в  счете  казны  королевы
упоминаются Уильям Шекспир вместе с Уильямом  Кемпом  и  Ричардом  Бербеджем
(все трое названы "слугами лорд-камергера") в качестве лиц, получивших плату
за спектакли, сыгранные перед ее величеством в минувший день св. Стивена (26
декабря) и в День  невинноубиенных  (28  декабря)  в  королевском  дворце  в
Гринвиче. Упоминание о дне невинноубиенных, вероятно,  является  ошибкой;  в
тех же самых счетах 28-м декабря помечена  выплата  труппе  адмирала,  да  и
актеры лорд-камергера, насколько известно, в этот день играли в другом месте
{39}. Но это пустяковая подробность.  Упомянутая  запись  впервые  связывает
Шекспира  с  театральной  труппой  и   является   единственным   официальным
упоминанием его имени в  связи  с  театральным  представлением.  Эта  запись
указывает на то, что Шекспир стал ведущим актером труппы  лорд-камергера.  В
этой труппе, которая потом перейдет под покровительство короля, он останется
до своего окончательного ухода со сцены.


12
         СЛУГА ЛОРД-КАМЕРГЕРА

     Запись о выплате вознаграждения за два спектакля при королевском  дворе
в  Гринвиче  в  1594  г.  указывает  на  то,  что  Шекспир  уже  вступил  на
профессиональную стезю. Очертания его карьеры наконец проступают  из  мрака;
никогда полностью не прекращающиеся споры и  предположения  прекращаются,  и
события предстают в своем истинном свете. Казначей  двора  ее  величества  в
своих  записях  ставит  Шекспира  в  один  ряд  с  выдающимся  шутом  труппы
лорд-камергера "месье де Кемпом", которого  Нэш  превозносил  как  "торговца
шутками и полномочного наследника духа Дика Тарлтона", и с великим  трагиком
Бербеджем, который впоследствии воплотит  на  сцене  образы  главных  героев
Шекспира - Гамлета, Отелло и короля Лира. Хотя Шекспир  не  прославился  как
исполнитель трагических ролей, казначей все же определяет его как актера,  и
нет никаких сомнений в том, что он служил в своей труппе  в  этом  качестве.
Кроме  того,  Шекспир  становится  пайщиком  своей  труппы  в   отличие   от
большинства елизаветинских драматургов, которые, подобно Грину, пробавлялись
скудными заработками, поставляя пьесы актерам. Вероятно, он помогал  ставить
свои пьесы, а также пьесы других авторов. Но прежде всего он был  постоянным
драматургом своей труппы в том смысле, что писал исключительно для  нее;  он
был ее "постоянным поэтом", как это называлось в елизаветинском театре. В ту
эпоху было всего несколько профессиональных писателей такого рода,  и  в  их
числе Хейвуд, Флетчер и Деккер, еще более плодовитые, чем наш поэт, который,
судя по рассказам поражавшихся его способностям собратьев актеров, писал без
помарок.  Шекспир  был  подлинным  профессионалом.  Благодаря  одновременной
деятельности в качестве актера, совладельца театра и драматурга он стал,  по
словам  одного  из  крупнейших  современных  специалистов  по  театру  эпохи
Елизаветы и Джеймса I, "совершеннейшим образцом театрального деятеля  своего
времени" {1}. Мало кто в истории служил театру в столь разных качествах.  Ни
Расин, Ибсен, ни Шоу не выдерживают с Шекспиром никакого  сравнения;  только
Мольер среди драматургов с мировым именем может сравниться с ним {2}.
     Потомки, по вполне понятным причинам, чтят прежде всего  драматурга,  а
не актера или руководителя театра, чьи триумфы, сколько бы рукоплесканий они
ни заслужили были преходящи; бессмертием Шекспир обязан своим  пьесам,  хотя
он едва ли рассчитывал на него, и если надеялся на  грядущее  признание,  то
разве лишь в отношении поэм, посвященных знатным лордам.
     Как ни эфемерны театральные представления, сохранилась память об  одном
спектакле середины 1590-х гг., когда пьеса Шекспира была сыграна в необычных
условиях. Вот что рассказывает об этом  очевидец:  28  декабря  1594  г.  по
случаю рождественских празднеств,  организованных  корпорацией  адвокатов  в
"Грейз инне", были наняты  профессиональные  актеры  (несомненно,  это  были
"слуги лорд-камергера"), с тем чтобы они сыграли  "Комедию  ошибок".  "Грейз
инн"  была  самой  большой  из  четырех  юридических   школ,   где   молодые
нетитулованные мелкопоместные дворяне учились на адвокатов и развлекались  в
часы досуга литературой, театром и дамами. То были первые после великой чумы
святочные торжества, на них разослали слишком много