нт, отвел его к дому, где родился великий человек.

           Мой  хозяин  был  столь  любезен, что отправился со мной посетить
      двух  молодых  женщин,  являвшихся  по прямой линии потомками великого
      драматурга:  они держали небольшую пивную неподалеку от Стратфорда. По
      пути   туда,  в  местечке  Бидфорд,  он  показал  мне  среди  зарослей
      кустарника  дикую  яблоню,  которую  называют  шекспировским  пологом,
      потому  что  однажды  поэт  ночевал  под  ней; ибо он, равно как и Бен
      Джонсон,  любил  пропустить стаканчик в компании; а поскольку он много
      слышал об обитателях этого селения как о лихих пьяницах и весельчаках,
      он  однажды  пришел  в  Бидфорд,  чтобы  выпить  с  ними. Он спросил у
      какого-то пастуха, где бидфордские пьяницы, и тот ответил, что пьяницы
      отлучились,  но  что  любители выпить сидят по домам; и я предполагаю,
      продолжал овцепас, что вам за глаза хватит и их компании: они перепьют
      вас.  И  действительно, они его перепили. Он был вынужден проспать под
      этим деревом несколько часов... {2}

     Эта история стала известна слишком  поздно,  чтобы  приобрести  большее
значение,  чем  традиционный  анекдот,  и  в   дальнейшем   обросла   новыми
подробностями.  Около  1770  г.   Джон   Джорден,   сомнительный   хранитель
стратфордских  преданий,  рассказал  о  том,  что  произошло   утром   после
бидфордской попойки. Собутыльники Шекспира разбудили его и стали уговаривать
возобновить соревнование, однако, сказав, что с  него  было  довольно,  поэт
окинул взглядом близлежащие деревушки и экспромтом произнес: "Со мною пили

                    Педворт с дудкой, танцор Марстон,
                    Чертов  Хиллборо, тощий Графтон,
                    Эксхолл, папист Виксфорд,
                    Нищий Брум и пьяный Бидфорд {3}.

     Четверть века спустя Сэмюэль Айерленд, охваченный  душевным  волнением,
стоял перед деревом, которое когда-то раскинуло свою сень над  Шекспиром  "и
укрыло его от ночной росы". Он  не  сомневался  в  правдивости  услышанного:
"Известно, что вся округа называет эту яблоню "дикой яблоней Шекспира" и  ко
всем упомянутым селениям применяются данные  им  в  стихах  эпитеты.  Жители
Педворта все еще славятся своей искусной игрой на дудке и барабане, Хиллборо
называют призрачным Хиллборо, а Графтон печально  известен  скудостью  своей
почвы" {4}.
     Эта прекрасная яблоня,  которую  Айерленд  зарисовал  для  своей  книги
"Живописные  виды",  давно  не  существует  -  ее  истребили   охотники   за
сувенирами. 4 декабря 1824 г. то, что осталось от дерева, вырыли  и  отвезли
на  телеге  преподобному  Генри  Холиоксу  в  Бидфорд-Грандж.   "В   течение
нескольких предшествовавших лет, - скорбно поясняет собиратель древностей из
Стратфорда Роберт  Белл  Уэлер,  -  ее  ветви  почти  совершенно  исчезли  в
результате участившихся набегов благочестивых  почитателей,  плесень  проела
кору  до  древесины,  корни  сгнили  и  изъеденные   временем   остатки   не
представляют никакой ценности" {5}. Ничто не напоминает  теперь  современным
паломникам о месте, где росла эта яблоня.
     Возможно, рассказы о бражничестве Шекспира основаны не более как на (по
выражению Чемберса) "измышлениях трактирщиков". Однако если верить  другому,
более основательному достоверному преданию, уорикширские молодцы тешили себя
гораздо более увлекательными и боле опасными забавами, чем  пьяные  турниры.
История  о  Шекспире  -  истребителе  оленей  во  всей  полноте  изложена  в
предисловии Николаса Роу к его книге, изданной  в  1709  г.  Этот  красочный
рассказ, основанный, как  и  следовало  ожидать,  на  местных  стратфордских
преданиях, дошел до актера Беттертона, к которому Роу обращался за  фактами.
Взяв на себя авторскую ответственность за все изложенное, Роу писал:

      В  такого  рода поселении он оставался еще некоторое время, пока из-за
      одной  выходки,  в  которой он был повинен, ему не пришлось оставить и
      свой  родной  край,  и  тот  образ  жизни,  к которому он привык... По
      несчастью,  как  это  нередко  случается с молодыми людьми, он попал в
      дурную  компанию;  и молодые люди из этой компании, часто промышлявшие
      браконьерской  охотой  на  оленей, неоднократно склоняли его совершать
      вместе с ними набеги на охотничий заповедник, расположенный неподалеку
      от  Стратфорда  и  принадлежавший сэру Томасу Люси из Чарлкота. За это
      сей  джентльмен преследовал его судебным порядком, по мнению Шекспира,
      пожалуй,  излишне  сурово, и, чтобы отомстить за это дурное обращение,
      Шекспир  написал  балладу,  направленную  против  Люси.  И  хотя  эта,
      возможно  его  первая,  проба  пера  утрачена,  говорят,  баллада была
      настолько    злобной,   что   судебное   преследование   против   него
      возобновилось  с  новой  силой  и  Шекспир  был  вынужден  оставить на
      некоторое  время  свое  дело  и  свою  семью  в Уорикшире и укрыться в
      Лондоне {6}.

     Просочились в печать и другие версии этой истории. Одна была обнаружена
в памятной записке, наскоро составленной в Оксфорде в конце XVIII  в.  ничем
не примечательным священником Ричардом Дейвисом. Возможно,  он  был  вначале
капелланом    Корпус-Кристи-Колледжа,    позднее    стал    священником    в
Сандфорде-на-Темзе, что в графстве Оксфорд, а затем приходским священником в
Сэппертоне Глостершир. Свои дни он кончил архидьяконом в Ковентри, в епархии
Личфилд; однако, когда он умер в 1708 г., его похоронили в Сэппертоне. Таким
образом, он никогда не удалялся слишком далеко от родных мест  Шекспира.  Не
отличавшийся благожелательностью собиратель древностей Энтони  Вуд,  который
знал Дейвиса, писал, что тот всегда выглядел "красным и возбужденным, словно
только что  побывал  в  К[орпус]-К[кристи]-К[олледже]  на  постном  обеде  с
последующим винопитием, как оно на самом деле и было". Мы не знаем,  был  ли
Дейвис пьян, повествуя о том, что Шекспиру "весьма не везло, когда  он  крал
оленину и кроликов, а именно у сэра... Люси, который часто приказывал высечь
его, а порой заключить в тюрьму и в конце концов принудил бежать  из  родных
мест, что и стало причиной  его  больших  успехов...".  Однако  пострадавший
отомстил,  изобразив  своего  преследователя  в  качестве  судьи  Клодпейта,
намекнув на личность этого "великого человека"  упоминанием  о  "трех  вшах,
изображенных стоящими на задних лапах на его гербе". Память часто  подводила
веселого священника: он не мог  вспомнить  имя  Люси  и  путал  Клодпейта  -
"настоящего английского фата" из "Эпсонских  колодцев",  пьесы  современника
Дейвиса, Томаса Шэдуэлла, - с судьей Шеллоу из "Виндзорских насмешниц". Роу,
которому не могли быть  известны  записки  Дейвиса,  так  поясняет  текст  о
Фальстафе:

           Среди   прочих   его   [Фальстафа]  сумасбродств  в  "Виндзорских
      насмешницах"  он  [Шекспир]  называет  и  браконьерство, которое могло
      напоминать  ему  порой его уорикширского преследователя, выведенного в
      комедии  под  именем  судьи  Шеллоу.  Он  дал ему почти такой же герб,
      который  Дагдейл  описывает среди древностей этого графства в качеств"
      герба  одного из местных родов, и заставляет своего уэльсца-священника
      шутливо рассуждать о нем {7}.

     В этой пьесе Фальстаф "оскорбил" Шеллоу,  "мирового  судью  в  графстве
Глостершир". "Рыцарь, - упрекает он толстого  бражника,  -  вы  побили  моих
слуг, подстрелили моего оленя, ворвались в дом моего  лесничего".  Чтобы  от
платить за это, Шеллоу прибыл в Виндзор, с целью передать  дело  в  Звездную
палату. В начале первого акта пьесы "Виндзорские насмешницы" племянник судьи
Шеллоу  Слендер,  с  восхищением  говорит  о  судье,  который  подписывается
Armigero [имеющий герб] или "эсквайр" на всех юридических документах.

           Шеллоу: Что? Да, ты прав, племянник Слендер, ты совершенно прав -
      судью  и природного дворянина, который носит свой герб по крайней мере
      триста лет.
           Слендер:  Все  наши покойные потомки были джентльмены, и все наши
      будущие  предки  будут  джентльмены.  Они носили, носят и будут носить
      двенадцать  серебряных  ершей  {В  подлиннике дословно "щуки". - Прим.
      перев.} на своем гербе!
           Эванс: Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?
           Шеллоу: Да, на своем старом гербе!
           Эванс:  Я  и  говорю.  На своем старом горбе... Ну что ж, человек
      давно  свыкся  с  этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую
      примету: счастливую любовь, говорят.
           Слендер:  Я  имею  право рассчитывать по крайней мере на четверть
      этой дюжины. Не так ли, дядюшка? {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т.
      4,  с.  252. В переводе "ерши" и "вши" являются эквивалентом игры слов
      "luce" ("люс") и "louse" ("лаус"). - Прим. перев.}

"Luces"  ["щуки"]  и  "louses"  ["вши"] - весьма типичная для елизаветинских
времен  игра  слов. Исследователи, писавшие после Роу, заметили, что Люси из
Чарлкота,  играя  словами,  приняли  в качестве своей геральдической эмблемы
изображение  щуки,  пресноводной рыбы, которую чаще обозначают в ее взрослом
состоянии словом "pike". Люси носили герб [vair], на котором были изображены
на  фоне  беличьего  меха  три  всплывающие  серебряные  щуки, и на одном из
надгробий   Люси   в  Уорике  изображено  по  три  щуки  в  каждой  четверти
геральдического  щита,  что  в  сумме  дает  ту  дюжину, о которой упоминает
Слендер.  Судя по приведенному отрывку из пьесы, Шекспир спустя более десяти
лет    после    упомянутого   случая,   используя   неясный   намек,   мстит
провинциальному   судье,   наказавшему   по   всей   строгости   закона   за
незначительный  проступок резвых юношей, занимавших более высокое социальное
положение, чем сын бейлифа {8}.
     Третья версия содержит ту  балладу,  о  которой  упоминает  Роу.  Мэлон
обнаружил ее в конце XVIII  в.  и  опубликовал,  не  пытаясь  скрыть  своего
скептического отношения к ней.

           В  рукописи  под  названием "История театра", изобилующей всякого
      рода подделками и лживыми утверждениями, написанной, как я подозреваю,
      суфлером  Уильямом  Четвудом,  между  апрелем 1727 и октябрем 1730 г.,
      есть  отрывок,  которому  читатель может доверять настолько, насколько
      ему покажется уместным:
           "Здесь  мы должны упомянуть о том, что весьма образованный Джошуа
      Барнз,   покойный   профессор   греческой  литературы  в  Кембриджском
      университете,  остановился  около  сорока  лет  тому назад на одном из
      постоялых  дворов  Стратфорда  и  услышал,  как  какая-то старуха поет
      начало  песни.  Он так высоко ценил гений Шекспира, что отдал ей новое
      платье  за  две  приведенные  ниже  строфы,  а  если бы старуха смогла
      пропеть  ему всю песню целиком, он (как он часто говаривал в компании,
      когда речь заходила о нем [Шекспире] дал бы ей десять гиней:

                           Своих оленей так берег
                            Сэр Томас от врага,
                           Что и у Томаса на лбу
                            Вдруг выросли рога.
                           Оленей, ваша милость, нет
                            У вас, но есть жена -
                           Пусть о рогах для вас всю жизнь
                            Заботится она {9}.

     Джошуа  Барнз  (1654-1712)  был  профессором  греческой  литературы   и
собирателем  древностей;   он   занимал   должность   в   Эмманьюэл-Колледже
Кембриджского университета.
     Иная версия этой баллады была примерно в  середине  XVIII  в.  включена
Уильямом Олдисом в его заметки к биографии Шекспира, которую он так  никогда
и не собрался написать. Эти заметки исчезли вместе с замыслом, однако Джордж
Стивене  успел  просмотреть  "несколько  дестей  бумаги"  с   заметками   из
"громоздких собраний" Олдиса  и  сделал  выписки  из  них  для  своей  книги
"Шекспир", вышедшей в 1778 г.

           Уильям Олдис... отмечает, что "в окрестностях Стратфорда проживал
      престарелый  джентльмен  (где  он  и  умер  пятьдесят лет тому назад),
      который  -  не  только  слышал  от нескольких стариков в этом городе о
      правонарушениях  Шекспира,  но  даже  мог припомнить первую строфу той
      злой баллады, которую он, много раз пересказав, оставил в виде записей
      одному  из  своих  знакомых:  вот  эта  строфа,  не  ухудшенная  и  не
      улучшенная,  а  точно  переписанная с того списка, который мне любезно
      предоставил его родственник":

                   Судья мировой и в парламент прошел -
                   Он пугало дома, в столице - осел,
                   С ком именем схож он? - Походит на вошь он,
                   Но с вошью не только по имени схож он;
                   В величьи своем остается ослом,
                   И мы по ушам заключили о том.
                   С кем именем схож он? - Походит на вошь он,
                   Эх, с вошью не только по имени схож он {10}.

     Еще до начала следующего столетия другой выдающийся шекспировед, Эдвард
Кейпел, установил личность этого престарелого джентльмена.

           Томас  Джонс,  проживавший  в  Тарбике, одном из селений графства
      Вустершир  в нескольких милях от Стратфорда-на-Эйвоне и умерший в 1703
      г.,  когда  ему  было  за  девяносто,  вспоминал  о  слышанной  им  от
      нескольких стариков из Стратфорда истории о том, как Шекспир занимался
      браконьерством  в  заповеднике  сэра Томаса Люси; и их рассказ об этом
      согласуется  с  рассказом,  приведенным  Роу со следующим дополнением:
      дескать,  баллада,  написанная  Шекспиром  против  сэра  Томаса,  была
      наклеена  на  ворота  его заповедника, что побудило обозленного рыцаря
      обратиться  к  юристу  в  Уорике,  с  тем  чтобы  возбудить иск против
      Шекспира;  Джонс  записал первую строфу этой баллады - это все, что он
      из  нее  помнил,  -  а  Томас Уилкс (мой дед) сообщил ее моему отцу на
      память,  и  отец тоже записал ее, и вот его список: "Судья мировой и в
      парламент  прошел..."  {Shakespeare. Works. Ed. Edward Capell. Note on
      "The  Merry  Wives  of  Windsor". Notes (1780) ii, p. 75. Мэлон изучил
      отрывок и напечатал его в примечании с таким комментарием: "Я старался
      пересказать то, что сохранилось по этому вопросу после Кейпела внятным
      языком;  но не уверен, что сам правильно понял его. В качестве образца
      его  стиля привожу его собственные слова, и пусть читатель толкует их,
      как  может" (Shakespeare. Plays and Poems. Ed. Malon (1821) ii, 139 n.
      Погрешности стиля Кейпела были замечены и членами Литературного клуба.
      "Если  бы  этот  человек  пришел  ко  мне, - признается доктор Джонсон
      своему  уважаемому  другу Беннету Ленгтону, - я бы постарался "вложить
      смысл  в  его  слова", ибо он и впрямь "бормочет бессвязно" (Boswell's
      Life  of  London.  Ed. George Birbeck Hill. rev. L. F. Powell, Oxford,
      1934-1940, IV, p. 5).}

     Возможно, здесь какая-то ошибка, так как в приходской книге, в  которой
отмечались погребения в селении Тардбиг, как его называют  в  наши  дни,  не
значится никакого Томаса Джонса ни в 1703 г., ни около этого времени хотя  в
ней отмечена смерть некоего Эдварда Джонса в том же году.
     Пустив  корни,  легенда  о  браконьерской  охоте  на  оленей   принесла
причудливые плоды в виде романтических прикрас. Из одной заметки  к  краткой
биографии Шекспира 1763  г.,  подписанной  латинской  буквой  "Р"  (под  ней
скрывался, как выяснилось, Филип Никольс, издатель "Британской  биографии"),
мы  узнаем  о  непримиримой  вражде  между  сильными  противниками  -  сыном
перчаточника и мировым судьей - и  о  тех  любопытных  обстоятельствах,  при
которых  в  конце  концов  состоялось  их  примирение.  Злая  баллада  была,
оказывается, не "единственной стрелой", которую Шекспир "выпустил  в  своего
преследователя, чей гнев привел его на край гибели, когда  он  был  вынужден
выполнять  самую  черную  работу,   чтобы   обеспечить   себе   средства   к
существованию. Как долго этот рыцарь оставался  неумолимым,  неизвестно;  но
несомненно,  что  Шекспир  в  конце  концов  был  обязан   освобождению   от
преследования доброте королевы" {11}.
     Гораздо позже,  в  следующем  столетии,  один  из  потомков  рода  Люси
говорил, что не королева, а ее ближайший фаворит, Роберт Дадли, граф Лестер,
стремился удержать мстительного рыцаря от возбуждения дела  о  преступлении,
которое  карается  смертью;  и  впоследствии  Шекспир  написал  "Виндзорских
насмешниц",  чтобы  доставить  удовольствие  Лестеру   {12}.   Такого   рода
запоздалые вымыслы, плоды склонного к фантазии воображения не  должны  более
задерживать трезвого  биографа,  и  все  же  существенная  часть  истории  о
браконьерстве, поимке, судебном преследовании  и  бегстве  дошла  до  нас  в
четырех отдельных версиях - Дейвиса, Роу, Барнза и Джонса  (через  Олдиса  и
Кейпела), - и каждая  из  ниих  основана  на  слухах,  распространившихся  в
Стратфорде, в конце XVIII в. В  какой  же  мере  эта  драматическая  история
правдоподобна?
     Говорят, что она произошла в Чарлкотском  заповеднике.  Сто  лет  назад
Генри Джеймс в летние сумерки стоял среди  величественных  дубов  и  древних
вязов этого  заповедника,  "чья  освященная  веками  растительность  кажется
пережитком древней Англии,  чьи  бескрайние  пространства,  протянувшиеся  в
свете раннего вечера  до  смутно  виднеющихся  вдали  стен  времен  Тюдоров,
сохранились  здесь,  подобно  отставшим  от  времени   годам,   уводящим   в
елизаветинский век" {13}. Большой дом с парком расположен на берегах Эйвона,
в четырех милях вверх по течению от Стратфорда, на открытой равнине Фелдона.
С западной стороны  воды  реки  омывают  ступени  береговой  террасы.  Аллея
величественных лип спускается на юг к старой проселочной дороге,  ведущей  в
Стратфорд. Из рода в род семейство Люси проживало в Чарлкоте, но  не  раньше
середины XVI в., когда  вирус  новой  болезни,  la  folie  de  batir  [мании
строить], распространился среди английского нетитулованного дворянства, один
из них, наш Томас (еще не посвященный  в  рыцари),  перестроил  свой  старый
помещичий  дом.  Здешние  тенистые  дубы  пошли  на  балки  кровли  большого
особняка, фасад которого выходил  на  берег  реки.  Над  крышей  возвышались
крытые   свинцом   купола   восьмигранных   башенок   по    четырем    углам
многофронтонного  дома  и  две  одинаковые  башенки  надвратного  помещения.
Золоченые флюгера  отражали  лучи  утреннего  солнца.  Этот  роскошный  дом,
завершенный в 1558  г.,  был  первым  елизаветинским  особняком  в  графстве
Уорикшир {14}.
     Разумеется, Шекспир должен был знать эти места. Бродя по  полям  вокруг
фермы своего дяди в Снитерфилде, расположенном в двух милях от Чарлкота,  он
не мог не заметить эти флюгера в окружавшей  их  листве.  В  наши  дни  лани
бродят по холмистой местности Чарлкота, но их раз. вели здесь не ранее XVIII
в. И в шекспировские времена это поместье не славилось никаким заповедником,
в котором охотники могли бы  соблазниться  на  незаконные  действия.  "Слово
"заповедник" означает некое огороженное Место". Однако не всякое поле  и  не
всякая часть общинной земли, даже если  какой-либо  джентльмен  огородил  ее
стелой  или  частоколом  и  использовал  как  пастбище  для  стада   оленей,
юридически признавались заповедником. Для учреждения заповедника требовалось
разрешение короля или  по  крайней  мере  наличие  исконного  права  на  его
учреждение. Так сказано  у  Блэкстона  {15}.  Никто  из  семейства  Люси  не
испрашивал королевского разрешения на содержание заповедника в  Чарлкоте  до
1618 г. У нашего Люси был разве что свободно учреждаемый питомник, в