добавить Ювенала ("каналья сатирик" Гамлета) и Персия. По  истории  мальчики
читали Саллюстия и Цезаря, а в "De Officiis"  ["Об  обязанностях"]  Цицерона
они черпали  нравоучительную  философию.  Таким  образом,  Шекспир  приобрел
"немного латыни", не столь уж малые знания по понятиям позднейших эпох,  как
это казалось Джонсону. В высшей ступени школы ему предстояло приобрести  еще
"меньше" знаний греческого языка, по Новому завету на этом языке  -  первому
пособию для составления грамматических конструкций.
     Таково в общих чертах то  образование,  которое  давала  грамматическая
школа елизаветинских времен. Школа предлагала  учащемуся  столько  знаний  в
литературе, сколько можно было предложить в то время начинающему литератору.
Университеты мало что могли к этому добавить, так как в  их  задачу  входило
обучение  молодых  людей  медицине,  праву  и   прежде   всего   богословию.
Разумеется,  в  юридических  школах   учащиеся   оказывались   в   избранном
литературном кругу, где кое-кто, например ворчливый  сатирик  Джон  Марстон,
почерпнул многое; но литературное окружение не может заменить  литературного
образования {27}. Профессии литератора, как известно, тогда не существовало.
     "Что из этого следует?" - так назвал  Т.  У.  Болдуин  последнюю  главу
своего монументального исследования, "Шекспир:  немного  латыни  еще  меньше
греческого" делает такой вывод:

           Если  Уильям  Шекспир  получил  такое  образование,  какое давала
      грамматическая школа в его время или близкое к тому, то литературно он
      был  образован  ничуть  не  хуже,  чем  любой из его современников. По
      крайней  мере нет необходимости ссылаться на какие-то чудеса, объясняя
      то  знание  классической литературы и ее приемов, которое обнаруживает
      Шекспир.  Грамматическая  школа  в  Стратфорде  могла  дать  все,  что
      требовалось.  Чудо  заключается  в чем угодно, только не в этом, - это
      старое как мир чудо гениальности {28}.

     Это чудо обнаружило себя в Лондоне, а не в Стратфорде, и  его  масштабы
были осознаны не тогдашним, а последующими  поколениями.  В  глазах  учителя
Дженкинса другие его ученики могли подавать большие  надежды,  чем  Шекспир.
Разумеется, никто лучше не оправдал этих академических упований, чем  Уильям
Смит, крещенный через полгода после Шекспира, 22 ноября 1564 г., шестой  сын
олдермена Уильяма Смита, галантерейщика,  который  проживал  в  Нью-Хаус  на
Хай-стрит. Семейство  Смитов,  очевидно,  пользовалось  любовью  приходского
священника  Бретчгердла,  который  на  смертном  одре  и  "наказанный  рукой
господней" завещал книги из своей библиотеки пяти мальчикам в этой  семье  и
оставил шиллинг младшему Уильяму (Бретчгердл не упоминает в своем  завещании
никого из Шекспиров). Из двадцати мальчиков, крещенных в  Стратфорде  в  год
рождения  Шекспира,  только  один  -  Уильям  Смит,   получил   впоследствии
университетское образование. Он был зачислен в Уинчестер-Колледж и в 1583 г.
принят в Эксетер-Колледж Оксфордского университета. К  этому  времени  семья
Смитов переехала в  Вустер.  Получив  степень  бакалавра,  Уильям  Смит  жил
некоторое время в Уолтем-Кросс, а затем  поселился  в  Лафтоне,  в  графстве
Эссекс, где получил место школьного учителя. Вот  кто  был  самым  способным
учеником в классе Шекспира.
     В следующем столетии стало известно о другом незаурядном  стратфордском
юноше,  современнике  драматурга.  Сплетник  Обри,  получавший  сведения  от
"некоторых соседей", сообщал; "В то время в городе был другой  мальчик,  сын
мясника, вовсе не уступавший ему [Шекспиру] в природной сообразительности, -
он был сверстником [Шекспира] и  его  знакомым,  но  умер  в  юности"  {29}.
Возможно, столь необычной природной  сообразительностью  был  одарен  Адриан
Тайлер, сын мясника на Шип-стрит,  служившего  констеблем  вместе  с  Джоном
Шекспиром. Сам драматург вспомнил о брате Адриана Ричарде,  когда  составлял
свое завещание, так что семьи, очевидно, поддерживали дружеские отношения  в
течение всех этих лет {30}. Однако рассказ Обри не  является  документальным
биографическим  свидетельством;  он  принадлежит  к  области  мифов,  к  тем
легендам и преданиям, которые обычно связаны  с  именами  знаменитых  людей.
История умалчивает, действительно ли Стратфорд  воспитывал  некоего  второго
барда, который рано умер, и последующим поколениям придется  удовлетвориться
одним Шекспиром.

7
        РАННИЕ ЗАНЯТИЯ И РАННИЙ БРАК

     Мы не можем с уверенностью сказать, как долго Шекспир оставался в Новой
королевской школе в Стратфордена-Эйвоне. В одном из документов начала  XVIII
в. говорится о том, что он не закончил обучения:  стесненные  обстоятельства
Джона Шекспира и "нужда в его [то есть Уильяма] помощи  дома  вынудили  отца
забрать его оттуда". Так писал Николас Роу {1}. Даже если  бы  Уильяму  было
позволено закончить свое школьное образование (если бы  такая  благоприятная
возможность существовала), все равно он,  после  того  как  ему  исполнилось
пятнадцать лет, столкнулся бы с необходимостью зарабатывать себе на жизнь.
     Этих "самых способных и самых примерных учеников, - писал Томас Элиот в
своем знаменитом трактате об образовании в высших сословиях,  -  после  того
как они  овладевали  разговорной  латынью  и  знакомились  с  произведениями
некоторых поэтов, родители забирали из  школ";  они  "либо  отправлялись  ко
двору и становились лакеями  или  пажами,  либо  становились  зависимыми  от
мастера подмастерьями" {2}. Что касается  Шекспира,  то  первая  возможность
казалась чрезвычайно привлекательной  тем  его  биографам,  которые  жаждали
наделить короля поэтов благородными связями. Узурпируя отцовские права,  они
давали его усыновить какому-нибудь аристократическому семейству,  как  будто
столь  возвышенные  литературные  творения  никак  не  могли  возникнуть  на
прозаической буржуазной почве. Вторая возможность  -  стать  подмастерьем  -
более  соответствует  действительности,  и  ее  поддерживают  самые   ранние
исследователи.  Роу  говорит,  что  отец  принял  своего  старшего  сына   в
"собственное дело". В своих  кратких  записях,  сделанных  в  XIX  в.,  Обри
сообщил: "Его отец был мясником,  и  я  слышал  от  некоторых  соседей,  что
мальчиком он занимался отцовским ремеслом, по когда  он  резал  теленка,  то
делал это весьма изящно  и  при  этом  произносил  речь"  {3}.  Гений  может
говорить даже устами подручного у мясника. Хотя  до  Обри  доходили  местные
стратфордские предания (он сам на это указывает), в данном случае он заходит
в своей путанице слишком далеко.
     Перчаточники, как мы видели, не имели возможности приглядывать за убоем
скота, который осуществлялся для их же нужд;  и  эта  картина,  изображающая
одаренного чудо-подростка, подвигнутого на поэтические импровизации зрелищем
бойни, весьма смехотворна. В одной из ранних пьес, во  второй  части  "Генри
VI", Шекспир  вспоминает  с  характерным  сочувствием  к  жертве  жестокость
скотобойни:

                     И как мясник берет теленка, вяжет
                     И тащит за собой к кровавой бойне...
                     И как с мычаньем мечется корова
                     И смотрит вслед невинному тельцу
                     И может только тосковать о нем...
                     {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 1, с. 246.}

     Но для  юноши,  выросшего  среди  фермеров,  такого  рода  опыт  вполне
естествен. Он мог приобрести его в Снитерфилде, где его дядя Генри занимался
сельским хозяйством. Спускаясь  к  Эйвону  от  Хенли-стрит,  он  должен  был
проходить  мимо  боен  в  Мидл-Роу,  за  которыми  находились  мясные  лавки
сварливого Ралфа Коудри. Но можно и иначе интерпретировать  сообщение  Обри.
Нет ли в его рассказе намека на смутное и искаженное воспоминание об участии
юного Шекспира (с  чашей,  ковром,  рогами,  ножом  и  фартуком  мясника)  в
рождественской пьесе-пантомиме об убиении тельца? Эта традиционная пантомима
разыгрывается и в наше время в некоторых английских селениях  {4}.  Впрочем,
это не имеет значения. Во всяком случае, предположение о  том,  что  Шекспир
был подмастерьем в мастерской отца, представляется достаточно обоснованным.
     Воспоминания об этом периоде жизни драматурга исследователи  искали,  и
не напрасно, в собрании его сочинений, и  с  наибольшей  любовью  это  делал
собиратель древностей графства Уорикшир Эдгар Фрипп:

           Уильям  Шекспир  упоминает о коже быков и лошадей, телячьей коже,
      овечьей  коже,  коже  ягненка,  лисы,  собаки и о лайке. Он знает, что
      "воловья  кожа"  идет на башмаки, овечья - на уздечки. "Ведь пергамент
      выделывают,   -  спрашивает  Гамлет,  -  из  бараньей  кожи?"  Горацио
      отвечает:  "Да,  мой принц, и из телячьей также". Поэту было известно,
      что  конский  волос используют для тетивы луков, а "телячьи кишки" для
      скрипичных  струн.  Он упоминает о кожаных фартуках, о мужских кожаных
      куртках  и  кожаных  флягах,  о сумке "из свиной кожи", которую носили
      медники,  и с юмором рассуждает о том, что дубленая кожа не пропускает
      воду.  Он  упоминает  о  "мясе  и  шкуре", о "сальных шкурах овец" и с
      очевидным  удовольствием  говорит  про "белое руно" ягненка. Он знает,
      что  оленья  кожа  дает  лесничему  дополнительный  доход,  и мы можем
      предположить,  что  его  отец  приобретал  оленьи  кожи  у  лесничих в
      окрестностях  Стратфорда.  Лайка  (кожа  козленка)  упоминается весьма
      кстати. Благодаря своей мягкости и эластичности она использовалась для
      изготовления  более  изящных  перчаток.  Шекспир говорит о "податливой
      лайковой  совести",  которая  может  "вместить  дары",  если ее хозяин
      "соблаговолит  растянуть  ее",  и  об  "остроумии"  из "лайки, которая
      растягивается  в  ширину  от  дюйма  до  локтя". Это технический язык,
      заимствованный  Шекспиром  у  отца-перчаточника.  Он упоминает также о
      "лайковой  перчатке",  о  том,  как легко она выворачивается наизнанку
      {5}.

     Будучи подмастерьем, Шекспир  проводил  свои  дни  среди  груд  товара,
производившегося в отцовской мастерской и остро пахнувшего кожей, и  все  же
он находил время и возможность для других занятий.  Должно  быть,  в  долгие
летние вечера 1582 г. он не раз пробирался по узкой тропинке,  которая  вела
на запад от его дома через зеленые поля к небольшому селению  под  названием
Шотери, расположенному на  расстоянии  мили  от  Стратфорда,  где  проживало
большое семейство Хетеуей. Шекспир ухаживал за  старшей  дочерью  фермера  и
соблазнил ее, а возможно, она сама обольстила юношу. И в ноябре им было дано
разрешение на брак. В наши  дни  посетители  идут  той  же  тропой  к  дому,
известному  с  1795  г.  как  дом  Энн  Хетеуей,  но   предместья,   которые
разрастаются быстрее сорняков, уже не позволяют почувствовать  всю  прелесть
пасторальной прогулки.
     Несомненно, женитьба - решающее событие в жизни большинства мужчин, но,
если такое событие происходит в жизни национального поэта,  оно  приобретает
роковое значение {6}. Этот брак породил странные биографические  фантазии  -
романтические,   сентиментальные,    женоненавистнические,    более    всего
напоминающие ту "вымученную паутину учености", которую, по  словам  Фрэнсиса
Бэкона, философы-схоласты плетут из "ограниченного материала и безграничного
возбуждения  ума".  Серьезный  биограф  должен  устранить  эту  паутину,   с
возможной объективностью исследуя те факты, которые  обнаружились  благодаря
счастливой случайности или усердным поискам. Эти факты, по  правде  сказать,
порой озадачивают.
     Брак Шекспира был заключен через посредство  вустерского  епархиального
консисторского суда, и относящиеся к этому событию записи и ныне открыты для
исследователя в архиве этой канцелярии. Сам факт существования  такого  рода
документов  вызывает  интерес,  ибо  во  времена  Шекспира,  как   известно,
свидетельств о браке не существовало. Для заключения  признаваемого  законом
союза, гарантирующего право на приданое и наследственные права,  требовалось
всего лишь трехкратное оглашение имен вступающих в брак, которое должно было
производиться  в  церкви  последовательно  в  течение  трех  воскресных  или
праздничных дней, с тем чтобы всякий, кто был осведомлен об обстоятельствах,
способных помешать этому супружеству, мог выступить с протестом. После этого
происходила церемония бракосочетания в присутствии семьи, друзей и  соседей.
Обычным местом ее проведения была приходская церковь  невесты,  и  запись  о
бракосочетании вносилась в приходскую книгу. Но  данный  брак  заключался  в
особых обстоятельствах. Жених не достиг совершеннолетия  [21  года],  а  его
невеста была беременна. Интересное положение Энн Хетеуей стало очевидно лишь
позднее; ей предстояло рожать не раньше мая, но так или иначе с  заключением
брака нужно было спешить, так как каноническое право  запрещало  просить  об
оглашении имен в течение определенного времени, а именно в период начиная  с
воскресенья, выпадавшего на рождественский пост, и до  окончания  крещенской
недели; в 1582 г. этот промежуток длился со 2 декабря по 13 января. В ноябре
того года последние три дня, удобные для оглашения имен, вступающих в  брак,
приходились на воскресенья 18 и 25 ноября и на день св. Андрея - 30  ноября.
Эта возможность была  упущена.  Может  быть,  юному  Шекспиру  потребовалось
время, чтобы преодолеть сопротивление отца? Во всяком случае, лишь 27 ноября
двое  друзей  семейства  невесты  отправились  в  Вустер,  расположенный  на
расстоянии  21  мили  к  западу  от  Стратфорда,  чтобы   получить   обычное
разрешение, которое запрашивалось в  таких  случаях  в  консисторском  суде,
занимавшем западную часть южного придела вустерского  кафедрального  собора.
Может быть, Уильям тоже ехал с ними, "возможно, с Энн, которая сидела позади
него на коне", как услужливо  предполагает  один  из  биографов.  Но  будучи
несовершеннолетним, он мало чего  мог  добиться  своим  присутствием.  В  те
времена епископом Вустера был  Джон  Уитгифт,  которого  вскоре  перевели  в
епархию Кентербери; он ревностно боролся против церковных злоупотреблений, а
в отношении канонического права был сторонником строгого соблюдения законов.
Консисторский суд возглавляли его чиновники: председатель (в  1582  г.  этот
пост занимал Ричард  Коузин)  и  регистратор  Роберт  Уормстри,  исполнявший
функции его старшего помощника. Власть, которой они были облечены, позволяла
им допускать исключения из обычных правил, определявших  порядок  заключения
брака.
     Такие допущения делались в форме  разрешений,  адресованных  священнику
(иногда  поименованному)  той  церкви  в  которой  должно  было  происходить
бракосочетание  (необязательно  в  том  приходе,  где  жила  пара);  в   них
излагались особые условия, касавшиеся оглашения имен.  В  некоторых  случаях
вступавших в брак "сначала по закону дважды допрашивали, а затем оглашали их
имена"; иногда всего один раз, вероятно на пороге храма во время службы. Нам
даже известно одно  разрешение,  в  котором  сводилось  вовсе  обойтись  без
оглашения. Получение таких разрешений было делом довольно обычным; в 1582  г
вустерский консисторский суд выдал по  меньшей  мере  98  таких  разрешений.
Чтобы получить  разрешение,  просители  должны  были  запастись  несколькими
документами подтверждавшими отсутствие тех несообразностей,  которые  должны
были устраняться посредством оглашения имен. Эти бумаги включали в себя:  1.
Клятвенное заверение, в котором приводилось имя, адрес и род занятий  жениха
и невесты, свидетельство о согласии родителей или опекунов и перечень причин
для освобождения от полного обряда оглашения; 2. Письмо от тех же родителей,
или опекунов, или от лица, непосредственно известного  суду,  в  котором  бы
удостоверялось, иногда клятвенно, что никаких препятствий со стороны  закона
для  заключения  брака  не  существует;  3.  Гарантию   или   обязательство,
освобождающее епископа и его чиновников от ответственности  в  случае,  если
какой-либо судебный иск будет следствием  предоставления  разрешения.  После
того как эти документы были приняты, просители выплачивали вознаграждение от
3 шиллингов 8 пенсов до 10 шиллингов 4  пенсов,  в  зависимости  от  условий
освобождения от оглашения имен. Взамен  им  выдавалось  разрешение,  которое
хранилось, вероятно, у приходского священника или того священника,  которому
оно было адресовано. Судебный клерк фиксировал это разрешение в епархиальной
книге. После этого жених и невеста могли свободно сочетаться браком. Из этих
перечисленных  документов   наибольший   биографический   интерес   мог   бы
представлять первый, но, к несчастью, ни одного клятвенного заверения XVI в.
в вустерской епархии не сохранилось. Не уцелело с тех  времен  и  ни  одного
разрешения. Из брачных документов  Шекспира  у  нас  есть  лишь  гарантия  и
выписка из разрешения. Они отвечают на некоторые вопросы и ставят новые.
     Изложенное  в  сухих  официальных  терминах  подобных  документов,  это
обязательство (датированное 28 ноября) устанавливает, что Уильям  Шекспир  и
"Энн Хетеуей, девица из Стратфорда вустерской епархии", могут, имея согласие
невесты, законным образом совершить  торжественный  обряд  бракосочетания  и
затем жить вместе в качестве мужа и жены,  после  того  как  каждый  из  них
объявит о предстоящем браке, то есть  они  могут  вступить  в  брак  доказав
отсутствие каких-либо препятствий в виде ранее включенных брачных контрактов
или кровного родства или тому подобного.  Если  же  законность  этого  союза
будет впоследствии поставлена под  сомнение,  денежная  гарантия  40  фунтов
стерлингов, представленная  двумя  поручителями,  будет  взыскана  с  них  в
качестве штрафа "в  подтверждение  непричастности  его  преосвященства  сэра
Джона, епископа Вустера, и его чиновников". В те дни  40  фунтов  составляли
значительную сумму, и рискнуть ею было не так-то просто. Интересно, что  Энн
фигурирует  в  документе   как   девица.   Некоторые   вустерские   гарантии
оскорбительным образом различают "девиц" и "одиноких женщин", но епископские
чиновники,  по  всей  вероятности,  не  проявили  чрезвычайного  любопытства
относительно девственности или отсутствия таковой у невесты.
     Поручители Фалк Сэнделс и  Джон  Ричардсон  охарактеризованы  в  данной
гарантии как стратфордские земледельцы ("...Fulconem Sandells  de  Stratford
in  coinitatu  Warwicensi,  agricolam,  et  Johannena   Rychardson,   ibidem
agricolam"). В действительности они занимались сельским хозяйством в Шотери,
селении,  относившемся  к  стратфордскому  приходу,  и  были  друзьями  отца
невесты. Вот все, что мы могли заключить из  завещания  Ричарда  Хетеуея,  в
котором он называет своего "верного" друга и соседа Сэнделса одним  из  двух
наблюдателей (мы бы сказали  -  доверенных  лиц);  Ричардсон  заверил  своей
подписью это завещание. То, что в названной гарантии  не  упомянут  ни  один
представитель семейства Шекспиров, вызывало мрачные подозрения  у  тех,  кто
склонен к подозрениям. "Преимущественное положение земледельцев из Шотери во
время   переговоров,   предшествовавших   браку   Шекспира,   указывает   на
действительное положение дел", - писал вполне авторитетно сэр Сидни Ли:

           Сэнделс    и   Ричардсон,   представлявшие   семейство   невесты,
      несомненно,  захватили инициативу в этом деле, так что Шекспир вряд ли
      имел  возможность избегнуть того шага, который вследствие его близости
      с  дочерью  друга названных лиц представлялся необходимым для спасения
      ее  репутации.  Вероятно,  брак  был  заключен  без согласия родителей
      жениха,  возможно,  даже  без их ведома, вскоре после подписания этого
      акта {7}.

     Более того, священник, совершавший обряд, был  "явно"  "лег