священник  Графтона  Джон  Фрит
охарактеризован как "священник старый и некрепкий в вере;  он  не  может  ни
проповедовать, ни как следует читать, его главным занятием является  лечение
охотничьих соколов, раненых или заболевших; и многие часто обращаются к нему
за этим".
     Судебные следователи епископа Уитгифта бдительно  наблюдали  за  такими
заблудшими; в 1580 г. они прислали Фриту почтовое распоряжение не  заключать
без разрешений браков "между какими-либо лицами  в  периоды  времени,  когда
заключение браков запрещено  церковными  законами",  а  также  не  совершать
никаких бракосочетаний и во все остальное  время,  "не  произведя  в  церкви
торжественного оглашения имен в  течение  трех  воскресных  или  праздничных
дней" {14}.
     Может быть, Шекспир и его нареченная подавали  свои  разрешения  именно
этому нетвердому в вере священнику? В связи с этим можно вновь  вспомнить  о
завещании под черепичной кровлей  дома,  где  родился  поэт.  Книга  записей
прихода Тэмпл-Графтон не  дает  никакого  ключа  к  разгадке,  так  как  она
сохранилась лишь в виде неполной копии некоторых записей, производившихся  с
начала 1612 г.
     Если не в Тэмпд-Графтоые, то где еще могла сочетаться браком наша пара?
В вустерской церкви св. Михаила хорошо сохранились приходские книги, но этот
брак в них не упомянут.  Во  всем  стратфордском  приходе  имелось  еще  две
церкви, не считая церкви св. Троицы, в которых можно  было  заключить  брак.
Одна епископальная, чуть севернее Шотери, и церковь  в  Ладдингтоне,  в  5,5
километрах к западу от Стратфорда.  Однако  приходская  книга  епископальной
церкви св. Петра начинается лишь с  1591  г.,  а  в  церкви  Всех  святых  в
Ладдингтоне сохранилась лишь епископальная копия, начинающаяся с 1612 г.  Во
времена  королевы  Виктории  С.  У.  Фуллом  посетил  Ладдингтон  в  поисках
информации и в своей "Истории жизни Уильяма Шекспира", вышедшей в  1862  г.,
рассказал любопытную историю:

           Этот   [старый]   дом   [приходского   священника]  занят  теперь
      семейством Дайк, пользующимся уважением всей округи. Здесь вам об этом
      браке  сообщат слухи стопятидесятилетней давности. Миссис Дайк слышала
      об  этом браке от Марты Кейсбрук, умершей в возрасте 90 лет. Последняя
      всю  жизнь  прожила  в  этом  селении  и  утверждала, что ей не только
      говорили  в  детстве  об этом браке, заключенном в Ладдингтоне, но что
      она   сама   видела   древний   фолиант,   в  котором  этот  брак  был
      зарегистрирован.  Действительно,  как  мы  выяснили,  посетив соседние
      дома, кое-кто из ныне здравствующих жителей помнит, что этим фолиантом
      владела Пикеринг экономка последнего священника Коулза, которая в один
      из холодных дней сожгла эту книгу, чтобы вскипятить себе чайник! {15}

Хотя указания Фуллома часто эксцентричны {16}, маловероятно, чтобы он создал
на   основании   одного  источника  рассказ,  столь  обезоруживающий  своими
подробностями.  И  все  же,  если  это сообщение верно, странно, что местные
предания   не   сохранили   его.   Так,  например,  словоохотливый  Джорден,
созерцавший  руины  ладдингтонской часовни около 1780 г., не высказывался на
этот  счет.  Однако Джозеф Грей, посещавший Стратфорд в начале XX в., слышал
от Эдварда Флауэра, представителя большого семейства уорикширских пивоваров,
о том, что Ладдингтон как место бракосочетания Шекспира "был признан повсюду
в  здешних  краях в начале прошлого столетия" {17}. На этом мы и оставим эту
тему.
     Независимо  от  того,  где  совершалась  церемония,  факт  беременности
невесты волновал некоторых ранних биографов, скорбно  качавших  головами  по
поводу предполагаемой "добрачной связи"  поэта.  Этот  проступок,  если  его
можно считать таковым,  немногих  в  нашем  более  снисходительном  обществе
заставит поднять брови. Однако в  своих  произведениях,  если  не  в  жизни,
Шекспир, скорее всего,  показал  себя  сторонником  добрачной  сдержанности.
Ромео и Джульетта в ту единственную ночь,  которую  они  провели  вместе,  -
"оба... невинны". "На тот же мох и я прилягу тоже, - говорит Лизандр Гермии,
находясь с ней в лесу в окрестностях Афин. - Одно в нас сердце, пусть одно и
ложе!" Однако та отказывает в близости возлюбленному, за которого собирается
выйти замуж:

                   Нет, нет, Лизандр мой! Я тебя люблю,
                   Но ляг подальше, я о том молю! ...
                   Для юноши с девицей стыд людской
                   Не допускает близости такой...
                   Ляг дальше. Спи спокойно, без забот...
                   {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 3, с. 136.}

Просперо предупреждает Фердинанда:

                    Но если ты кощунственной рукой
                    Ей пояс целомудрия развяжешь
                    До совершенья брачного обряда -
                    Благословен не будет ваш союз.
                    Тогда раздор, угрюмое презренье
                    И ненависть бесплодная шипами
                    Осыплют ваше свадебное ложе,
                    И оба вы отринете его.
                    {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 8, с. 187.}

В  "Зимней  сказке"  Флоризель  сравнивает  свою  любовь с любовью Юпитера и
"лучезарного" Аполлона, чьи

                            превращенья совершались
                    Не ради столь высокой красоты,
                    И не были так чисты их желанья,
                    Как помыслы мои. Ведь я над сердцем
                    Поставил долг, а над желаньем - честь.
                    {Там же, с. 69. Последняя строка дословно звучит: "Мои
                    желания не пышут жарче веры". - Прим. перев.}

Желания  творца  Флоризеля,  кажется,  были  несколько жарче. Следует ли нам
предположить,  что,  пресытившись  до совершения обряда, он сетует вместе со
своей поруганной Лукрецией -

                   Как часто схватишь сладость, а во рту
                   Почувствуешь нежданно кислоту!
                   {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 8, с, 396.}

и   распространяя   на   себя   циничную  народную  мудрость  Пароля:  "Все,
поженившись, пожинают скуку"? {Там же, т. 5, с. 516.} Многие приходят именно
к такому заключению.
     Но истолковать таким образом этот эпизод  в  жизни  Шекспира  -  значит
вновь  соблазниться  результатами  выборочного  цитирования.  Альтернативная
точка зрения состоит в том, что Шекспир вовсе  не  делал  неохотных  уступок
назойливости родни и совести, а фактически сам, не дожидаясь  формальностей,
затянул этот узел до того, как были освящены  узы  брака.  В  елизаветинские
времена  считалось,  что  обряд  обручения   при   свидетелях   имеет   силу
гражданского брака,  хотя  (тогда,  как  и  теперь)  разногласия  по  поводу
нравственных правил порождали самые разные мнения.  Так,  в  начале  XVI  в.
священник собора св. Анны в Олдербери Уильям Харрингтон  настаивал  на  том,
что невесте и жениху следует вступать в брак,  ведя  "чистую  жизнь,  сиречь
будучи безгрешными"; более того, и после  законного  обручения  "мужчина  не
может обладать женщиной как женой, а женщина - мужчиной как  мужем.  Они  не
могут жить совместно, не могут телесно сочетаться до той поры, пока брак сей
не будет  утвержден  и  освящен  обрядом  матери  нашей  святой  церкви;  не
дожидаясь его, они совершают смертный грех" {18}.
     Тем не менее некоторые  пары  "сочетались  телесно"  без  благословения
святой церкви, считая обручение достаточным для того оправданием.  В  такого
рода предварительный союз  "по  данному  слову"  (per  verba  de  praesenti)
вступили в 1585 г. Элис Шоу из  Хэттона  и  Уильям  Холдер  из  Фулбрука.  В
присутствии двух свидетелей в доме будущего свекра  невеста  произнесла:  "Я
признаю, что я ваша жена и что ради вас я оставила всех своих  друзей,  и  я
надеюсь, что вы будете хорошо со  мной  обращаться".  С  этими  словами  она
подала Уильяму руку,  и  он  "произнес,  в  сущности,  те  же  самые  слова,
обращаясь к ней, и взял ее за руку,  и  они  поцеловались".  Уильям  и  Элис
отнеслись друг к Другу не так хорошо, как предполагалось этим ритуалом,  ибо
вскоре после обручения жених возбудил против невесты судебное дело по поводу
брачного контракта. Однако не может быть никаких сомнений, что консисторский
суд считал их мужем и женой {19}.
     Шекспир понимал смысл этих предварительных обручений  достаточно  ясно.
Им придается  важное  значение  в  комедии  "Мера  за  меру",  где  Клавдио,
обвиненный в добрачной связи с Джульеттой, говорит в свою защиту:

                                я обручен с Джульеттой,
                     Но с ней до свадьбы ложе разделил,
                     Ее ты знаешь. Мне она жена.
                     Нам не хватает внешнего обряда.
                     {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 6, с. 170.}

В  соответствии  ли  с этим обычаем Шекспир разделил ложе с Энн Хетеуей, мы,
разумеется,  никак  не можем установить, а раздумывать над такими гипотезами
можно,  лишь  следуя  (как выразился один биограф) "доброму чувству". Однако
доброе  чувство в той же мере претендует на истину, как и недоброе, а обычай
обручения достаточно широко толковался в шекспировской Англии.
     Ритуал ухаживания в каких-то  формах  продолжался  и  после  обручения.
Говоря о третьем акте в семи действиях  человеческой  жизни,  Жак  описывает
любовника, вздыхающего,

                           как печь, с балладой грустной
                       В честь брови милой.
                       {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 5, с. 47.}

Может  быть,  Шекспир и сочинял грустные баллады для Энн Хетеуей, но нам они
неизвестны,  и  образовавшуюся  пустоту  фальсификаторы  поспешили заполнить
балладами  собственного  сочинения,  грустными,  но  в ином смысле. Однако в
цикле  "Сонетов"  имеется  одно любовное стихотворение, мало согласующееся с
содержанием  предыдущих  и  последующих  стихов и достаточно неумелое, - это
дает основание предположить, что оно создано в юности. Это 145-й сонет:

                      "Я ненавижу" - вот слова,
                      Что с милых уст ее на днях
                      Сорвались в гневе, но едва
                      Она приметила мой страх, -

                      Как придержала язычок,
                      Который мне до этих пор
                      Шептал то ласку, то упрек,
                      А не жестокий приговор.

                      "Я ненавижу", - присмирев,
                      Уста промолвили, а взгляд
                      Уже сменил на милость гнев,
                      И ночь с небес умчалась в ад.

                      "Я ненавижу", - но тотчас
                      Она добавила: "Не вас".
     {Там же, т. 8, с. 499.
     Две  последние  строки  сонета: "I hate from hate away she threw // And
sav'd my life, saying "not you" буквально переводятся: "(Слова) "Я ненавижу"
она лишила ненависти//И спасла мне жизнь, сказав; "Не вас". - Прим. перев.}

     В заключительном двустишии сочетание слов hate away,  вполне  возможно,
является  игрой  слов  -  одним  из  тех  натянутых  каламбуров,  в  которых
елизаветинцы  находили  вкус,  где  обыгрывается   фамилия   Hathaway.   Вот
остроумное предположение Эндрю Гурра:  "Будущая  жена  Шекспира,  по  словам
поэта,  лишает  значения   слово   hate   [ненависть],   прибавив   к   нему
соответствующее продолжение, и таким образом дает понять, что она не  питает
неприязни к поэту. Hate away {20}. Словосочетание hate away не совсем  точно
соответствует фонеме hathaway, но ведь и не все рифмы в  этом  сонете  точны
[come  (кам)  -  doom  (дум),  great  (грейт)  -  day  (дей)]  и   тогдашнее
произношение, если его рассматривать  в  контексте  с  учетом  уорикширского
диалекта XVI в., делало игру слов более удачной, чем это может показаться на
современный слух {21}. Это стихотворение действительно могло  быть  написано
поэтом как признание в любви.
     Естественно, мы стремимся мысленно представить себе ту, что привлекла к
себе внимание стольких биографов. Была ли Энн  такой  же  амазонкой-Венерой,
как богиня, преследовавшая очаровательного Адониса в первой поэме  Шекспира?
Или она была полна (несмотря  на  годы)  девической  женственности,  подобно
Марианне, жившей на окруженной рвом ферме, сохраняя  свой  обет  вероломному
Анджело? Если любовник у Жака воспевает бровь возлюбленной,  то  по  крайней
мере один  биограф  решился  поведать  нам  о  "темной  брови  Энн  Хетеуей,
миловидной девы из живописного  селения  Шотери".  Но  пыльные  рукописи  из
архивов не представляют нам никаких свидетельств ни о темных бровях Энн,  ни
о ее миловидности. Однако в одном из экземпляров  третьего  фолио  сочинений
Шекспира 1664 г.  (второе  издание)  в  библиотеке  университета  Колгейт  в
Гамильтоне, штат Нью-Йорк, уцелело выцветшее изображение молодой  женщины  в
головном уборе XVI в. и в платье с круглым плоеным воротником. Приложенные к
портрету стихи, пародирующие хвалебную  надпись  Бена  Джонсона  к  портрету
Шекспира в фолио, устанавливают личность модели:

                         В изображеньи этом ты
                         Жены Шекспира зришь черты.
                         Художник здесь вступает в бой
                         С природой, с жизнею самой.
                         Когда б он в меди до конца
                         Нрав отразил и цвет лица,
                         Затмил бы этот оттиск впредь
                         Все, что досель являла медь.
                         {Надпись Бена Джонсона:
                         Шекспира на портрете ты
                          Зришь благородные черты;
                         Художник здесь вступает в бой
                          С природой, с жизнею самой;
                         Когда б явил из-под резца
                          Он разум, как черты лица,
                         Затмил бы этот оттиск впредь
                          Все, что досель являла медь.
                         Черты, которых в меди нет,
                          Вам явит книга, не портрет.}

Этот рисунок датирован 1708 г. и дает достаточно оснований предполагать, что
он  сделан  в  XVIII  в.  Художником был, по свидетельству правнука Керзона,
Натаниэл Керзон из Кедлстоуна, и его работа, как сказано в Колгейтском томе,
является  копией.  Скопировал ли Керзон портрет, давно исчезнувший, какой-то
молодой,   довольно  привлекательной  женщины  былых  времен  и  шутки  ради
представил  его  в  качестве  imago  vera [правдивого образа] жены Шекспира?
Такое  предположение кажется более близким к истине (имея в виду игривый тон
стихов),  чем  какая-нибудь  теория о намеренной подделке в стиле позднейших
фальсификаций;  или куда более волнующая гипотеза о том, что Керзон каким-то
образом наткнулся на подлинный портрет Энн Хетеуей. Достоверно известно лишь
то, что за год до того, как Николас Роу заявил, что жена поэта "была дочерью
некоего Хетеуэя, который якобы являлся состоятельным иоменом из окрестностей
Стратфорда",  любители  Шекспира  начали проявлять интерес к внешнему облику
его супруги. По времени это совпадает с датой рисунка Керзона, если эта дата
заслуживает доверия {22}.
     Данные о следующем событии в жизни Шекспира по милости судьбы точны. 26
мая 1583 г., на троицу, храмовый праздник стратфордской  церкви,  приходский
священник Генри Хейкрофт крестил первую  внучку  олдермена  Джона  Шекспира.
Родители назвали ребенка  Сыозан.  Той  же  весной,  в  апреле,  два  других
младенца при крещении получили  такое  же  имя,  однако,  привлекая  пуритан
своими ассоциациями, оно было все же достаточно новым в Стратфорде и впервые
появилось в приходской книге в 1574 г. Менее чем через два года  Энн  родила
двойню, мальчика и девочку. Упомянутый приходский священник  перебрался  тем
временем в более богатый приход Роуингтон, в десяти милях от Стратфорда, так
что 2 февраля 1585 г.  двойню  крестил  его  преемник  Ричард  Бартон.  Этот
священник из Ковентри охарактеризован в одном из  инспекционных  пуританских
отчетов как "священник ученый, ревностный и благочестивый и  соответствующий
своему духовному сану" {24}. Шекспиры назвали  своих  близнецов  Гамнетом  и
Джудит в честь соседей  Сэдлеров,  с  которыми  они  поддерживали  дружеские
отношения и которые жили в доме на углу Хай-стрит и Шип-стрит поблизости  от
хлебного рынка. Когда у Джудит и Гамнета Сэдлеров в 1598 г. родился сын, они
назвали его Уильямом.
     После 1585 г.  в  семье  Шекспира  детей  больше  не  было.  До  своего
совершеннолетия Уильям Шекспир  успел  обзавестись  женой  и  тремя  детьми.
Молодые Шекспиры еще не  имели  собственного  дома;  они  приобрели  его  по
прошествии десяти лет и жили,  вероятно,  в  просторном  доме  родителей  на
Хенли-стрит. Нам неизвестно,  сознавал  ли  Уильям,  подобно  мильтоновскому
Адаму, что перед ним весь мир, но вскоре его опрометчивые шаги  привели  его
из Стратфорда на предназначенную ему одинокую стезю. Его жена не пошла с ним
рука об руку, однако он не отвернулся навсегда от эдема своей  юности,  если
здесь применимо такое выражение.


8
        УТРАЧЕННЫЕ ГОДЫ

     Никакими документальными сведениями о жизни Шекспира с 1585  г.,  когда
родилась двойня, и до 1592 г., когда мы  услышим  о  нем  в  несколько  ином
контексте, мы не располагаем {О единственном упоминании  о  нем  в  судебном
деле "Шекспир против Ламберта" см. выше, с.  72-73.}.  Этот  период  времени
называется в шекспироведении "утраченными  годами".  Однако  об  этих  годах
существует  немало  легенд,  возникновению  которых  способствуют   подобные
пробелы.
     Легендарные  герои  испытывают  легендарную  жажду.  Если  верить  этим
легендам, Шекспир пил взахлеб добрый уорикширский темный эль. Он вполне  мог
быть накоротке с местными забулдыгами. В  "Укрощении  строптивой"  Кристофер
Слай, "сын старого Слая из Бертонской пустоши", твердит:

           Да  спросите  вы  Мериан  Хеккет, толстую трактирщицу из Уинкота,
      знает  ли  она  меня.  Если она вам скажет, что я не задолжал по счету
      четырнадцать  пенсов  за  светлый  эль,  считайте  меня  самым  лживым
      мерзавцем во всем христианском мире. Что! Не одурел же я окончательно!
      Вот... Третий слуга: Вот почему скорбит супруга ваша! {Шекспир Уильям.
      Полн. собр. соч., т. 2, с. 189.}

     Конечно, Шекспир знал небольшое селение Бартон на  Хите,  расположенное
на бесплодной земле в 27 км к  югу  от  Стратфорда,  так  как  там  жил  его
преуспевавший родственник Эдмунд  Лэмберт.  Последний  был  женат  на  Джоан
Арден, одной из семи сестер  Мэри  Шекспир.  О  том,  встречался  ли  Уильям
когда-либо с  толстухой  трактирщицей  из  деревушки  Уинкот,  расположенной
примерно  в  9  километрах  к  юго-западу  от  Стратфорда,  история  скромно
умалчивает. Но некие Хеккеты действительно проживали тогда в том приходе.  В
XVIII в. хранитель библиотеки Радклиффа в Оксфорде Фрэнсис Уайте  предпринял
поездку в Стратфорд и его окрестности, чтобы собрать рассказы о поэте. Среди
прочих мест он  посетил  Уинкот,  и  его  изыскания  там  обеспечили  Томаса
Уортона,  профессора  поэзии  в  Оксфордском  университете,  материалом  для
заметки в его глоссарии к изданным под его редакцией произведениям Шекспира:
"Уилнкот - селение в графстве Уорикшир, вблизи Стратфорда, хорошо  известное
Шекспиру. Дом, который держала наша веселая хозяйка, все еще цел, но  теперь
в нем - мельница" {1}.  Комедия  "Укрощение  строптивой"  весьма  привлекает
обилием ассоциаций.
     Признательная публика  впервые  узнала  об  упомянутых  подвигах  юного
Шекспира  из  журнал  "Бритиш  мэгэзин"   в   1762   г.,   когда   анонимный
корреспондент, остановившийся в трактире "Белый лев", находившемся в  начале
Хенлистрит, сочинил "письмо с родины Шекспира". "Веселый  хозяин",  сообщает
корреспонде