торами,  царствует  удиви-
тельный гегелевский  язык. Для погружения в
этот язык  требуются определенные  усилия и
это естественно,  поскольку надо стать иным
- мыслящим  понятием. Но  овладевший  таким
языком рискует навечно остаться в его плену
-   в    плену    самозамкнутой    статики,
претендующей на объяснение всего.
  Ситуацию становления,  нестабильности  не
так уж  просто противопоставить положению о
предзаданности и  изначальной  неизменности
бытия.    Сложность    и    неоднозначность
описанного положения дел хорошо представлял
себе один  из первых  критиков гегельянства
С. Киркегор, сказавший,  что "Гегель распял
Бога на треножнике диалектики". Приблизится
к  Богу   и  стать   истинно  верующим,  по
Киркегору,        означает        совершить
неопределяемый    никакими     непрерывными
дискурсивными практиками  скачок в  область
Божественного откровения,  т.е.,  исключить
второй - детерминирующий вектор гегелевской
мысли, или  исключить его  теоретичность. В
делах  веры   не  может   быть  теории.   О


                                        295

подлинном становлении можно говорить лишь в
том  случае,   когда  мы  признаем  наличие
несводимого  ни   к  какому   описанию  по-
средством  последовательных,   непрерывных,
логически  "гладких"  рассуждений  остатка,
который  фиксирует   в  себе  момент  прин-
ципиальной  непредсказуемости  последующего
состояния. Этот  остаток сам  оказывается в
определенном отношении двусмысленным. В нем
содержится    состояние     субъекта     до
становления  (самоорганизации)   и   после;
описание,   которое    невозможно   сделать
непрерывным.
  Если   считать    наличие   такого   рода
сингулярности     одной      из     базовых
характеристик  ситуаций   самовозникновения
нового  состояния,   то   задача   познания
процессов становления  формулируется весьма
нетривиальным образом  . Здесь  мы  уже  не
можем    апеллировать     к    классическим
положениям  естественнонаучного   познания,
где всеобщность  математического  описания,
опирающегося    на    причинно-следственный
контекст, гарантирует "единство связностей"
событий в природе.
  И  что   может  означать  такое  единство
связностей, как  не наличие  - повторим еще
раз -  потенциального единого  наблюдателя,
способного   в   едином   акте   восприятия
синтезировать все структуры мироздания так,
как они даны изначально. Такой наблюдатель,
являющийся ничем  иным как идеализированным
продуктом    методологической     рефлексии
реально  классического  исследователя,  сам
вырабатывает особый  язык описания (являясь
одновременно и гарантом этого языка). Такой
язык,   ведущий   свое   происхождение   от
лейбницевских проектов, призван в том числе


296

реализовывать и  первую из  названных  выше
функций  гегелевского   языка  -   описание
динамических ситуаций становления, "заметая
по ковер"  любые сингулярности. Такой исто-
рически   оправданный   (а   психологически
понятный) "уход"  от  сингулярностей,  или,
другими словами,  неоднозначностей, которые
могут содержать одновременно состояние "до"
и   состояние    "после",   формирует   тот
"концептуальный каркас", который определяет
парадигму  исследовательской  деятельности.
То  есть,   формируется   очередной   "плен
языка". Такая  захваченность  языком  может
быть и  не единственной.  Тогда  появляется
возможность  говорить   о   потенциальности
бытия или о потенциальном бытии, по разному
проявляющаяся в  различных языках описания.
Гипостазирование идеи  потенциального бытия
(или   потенциальных    содержаний   бытия)
обходным путем  закрывает проблему  станов-
ления.
  Идея  потенциальности  и  непроявленности
внутренне  связана   с  проблемой  описания
процессов  становления.  В  своем  наиболее
рафинированном  варианте   она  сводится  к
тому,  что  объект  исследования  не  задан
изначально (не  существует) до  эксперимен-
тальной   процедуры   исследования.   Бытие
конституирует  себя   как  сущее   после  и
посредством контакта  с ним.  В этом смысле
оправдывается  множественность   теорий,  и
каждое  теоретическое  описание  не  только
дополнительно к другому, но и само является
средством   продуцирования   и   порождения
определенных сторон  "молчащего" до сих пор
бытия. Современные  некоммулятивные  версии
исторического движения  знания  в  той  или
иной степени  отсылают к  такому толкованию


                                        297

бытия.  Ньютоновская   механика   вскрывает
столь же  онтологически  равноправный  мир,
сколь   и   мир,   обнаруживаемый   Теорией
Относительности.   Биологическое   описание
действительности, опирающееся  на нередуци-
руемое  далее   представление  о   "жизни",
дополнительно   к   физическому   описанию,
базирующемуся на представлениях о простран-
стве,   времени    и   причинных    связях.
Потенциальность бытия, онтологизирующая акт
познания,    занимает    место    статичных
классических трансценденталий.
  В герменевтическом  подходе  такого  рода
потенциальность      отождествляется      с
традицией. И  все методологически  (в есте-
ственнонаучном    смысле)     неопределимые
понятия    такта,    вкуса,    вживаемости,
аккумулирующие в себе ситуацию становления,
находят  свое  трансцендентальное  место  в
области традиции.  Традиция же осуществляет
свое движение  в и  посредством языка,  со-
ставляющего  ее   онтологический  пласт.  В
современной герменевтике гуманитарные науки
находят   немалую   поддержку   для   своих
претензий    на    описание    становления.
Существуют       плодотворные       попытки
использовать герменевтический  подход и для
описания       исторического       движения
естественнонаучного  знания.   Однако   эти
попытки предварительны в тех случаях, когда
герменевтические приемы  стремятся включить
внутрь  самой  экспериментальной  процедуры
контакта с миром.
  И именно  эта  область  является  "сферой
обитания" эпистемологических проблем нового
междисциплинарного      направления       -
синергетики,  или  теории  самоорганизации.
Появление синергетики  еще  раз  заставляет


298

обратиться к  вопросам о роли наблюдателя и
используемого   им   языка.   Перспективным
подходом  к  этим  вопросам  может  служить
сравнительный    анализ    синергетики    и
квантовой механики, также уделявшей немалое
внимание данным проблемам. Речь идет о том,
чтобы  показать   преемственность  эволюции
синергетики   и    квантовой   механики   в
эпистемологическом   контексте.   А   более
конкретно, чтобы  показать, что наблюдатель
в  синергетике   глубоким  и  всеобъемлющим
образом включен  (или, может  быть  точнее,
вовлечен) в  познаваемую  и,  одновременно,
творимую  им   реальность.  Вообще  говоря,
возможность такого  рода  развития  была  в
свое время  предсказана  В. Паули.  На  нее
также  обращал  особое  внимание  П. Дирак.
Любопытно, однако,  что в  синергетике -  в
отличие от  квантовой механики,  - вопрос о
наблюдателе и  наблюдаемом в явном виде как
эпистемологическая проблема  не  формулиро-
вался. На  этот счет  можно привести разные
объяснения. Одно  из них состоит в том, что
возникновение квантовой  механики  в  конце
30-х годов  совпало с расцветом логического
позитивизма,   авторитет   которого   среди
физиков  был   достаточно  высок,   принцип
наблюдаемости   играл   важную   роль   как
принцип, утверждающий  примат эмпирического
познания    над     теоретическим,    якобы
тяготеющим к  разного  рода  метафизическим
спекуляциям. Кроме  того, следует  иметь  в
виду и особенности развития самой квантовой
механики как фундаментальной физической те-
ории, среди  которых одно  из  первых  мест
занимает ее вероятностный характер, а также
трудности ее  онтологической интерпретации,



                                        299

до   сих    пор    остающиеся    источником
непрекращающихся споров.
  Становление  же   синергетики  совпало  с
крахом монопольных  притязаний  логического
позитивизма,  а   пришедшая  ему  на  смену
постпозитивистская   философия   отодвинула
принцип наблюдаемости  на задний  план. Для
самой  же   синергетики,  имеющей   дело  с
процессами самоорганизации  главным образом
на   макроуровне,   проблема   контакта   с
реальностью, репрезентируемой  ее моделями,
не выступает  в столь  острой форме. Однако
эта проблема таким образом лишь "заметается
под ковер"  и это  при всем  при  том,  что
реальность,   с    которой    имеет    дело
синергетика,      является      реальностью
становления.
  Ранее2, в  качестве первого приближения к
рассмотрению  этой   проблемы,  нами   было
предложено разграничить  синергетику на две
области:     синергетику I,     исследующую
процессы   самоорганизации    во    внешней
природе, и  синергетику II,  имеющую  своим
предметом     синергетически     трактуемые
когнитивные    процессы,    фундаментальное
значение среди  которых отводится процедуре
наблюдения.  Конечно   же,  такое   деление
весьма условно,  и обе области находятся по
отношению друг  к другу  в режиме "круговой
дополнительности".   Причем    в    пределе
подобное разграничение  должно исчезнуть. И
областью,   где   может   произойти   такое
исчезновение,  должен  стать  специфический
____________________
2 Аршинов В.И.,   Свирский Я.И.   Философия
  самоорганизации: новые  горизонты // Сб.:
  Эпистемология и постнеклассическая наука.
  М., 1992. С. 3-26.


300

язык,    единым     образом     позволяющий
рассматривать оба типа процессов, ибо и там
и там  присутствует тот несводимый остаток,
который  характерен   для   всех   ситуаций
становления.
  Собственно,   разработка    такого   рода
специфического языка, открывающего доступ к
событиям и явлениям в мире, характеризуемым
как уникальные,  временные, конечные, может
совпадать,      в       соответствии      с
герменевтической традицией,  с  построением
онтологии  самоорганизации   или  онтологии
становления, органично  включающей в себя и
рассмотрение    позиции    наблюдателя    в
синергетике. Связано это еще и с тем, что к
таким событиям  прежде всего  принадлежат и
акты       сознательной       деятельности,
направленные не  столько  на  усвоение  уже
готового содержания  знания, сколько на сам
факт извлечения  этих содержаний,  на  факт
становления  новой   информации   в   мире.
Следовательно, предполагаемый  язык  должен
иметь   по    крайней   мере   двойственную
направленность:  с  одной  стороны,  с  его
помощью    можно    фиксировать    процессы
становления, "натурально"  имеющие место  в
природе    (и     описываемые,    например,
естественнонаучными дисциплинами); с другой
стороны,  этот  же  язык  должен  порождать
ситуации,     обеспечивающие      понимание
сознательной  деятельности   исследователя.
Разработка   такого    языка   коррелятивна
проекту, сформулированному  М. Мамардашвили
и     направленному      на      построение
неклассического     понятия     наблюдения.
Согласно    этому     проекту,     "понятие
наблюдения, построенное  так, чтобы выявить
импликации сознательных процессов, вошедшие


                                        301

в формулировку законов физических явлений и
процессов  (что   делалось  и  классическим
трансцендентальным  анализом),  должно  при
этом открывать,  оставаясь гомогенным, про-
стор и  для  анализа  и  понимания  тех  же
явлений  сознания   как   состояний   жизни
определенных существ, рождающихся, развива-
ющихся, находящихся в общении, меняющихся и
умирающих"3.
  Рассматривая     проблему      построения
синергетического  языка,  мы  говорим  и  о
погружении, вовлечении  наблюдателя  в  мир
процессов     становления.     При     этом
противопоставление  познающего  субъекта  и
познаваемого объекта  можно представить как
проблему   противостояния    двух,   вообще
говоря, несоизмеримых  языков. Это, с одной
стороны,  язык  описания  сознания,  опери-
рующего некими  смыслами, а с другой - язык
описания "физической материи". Первый - это
в  принципе   язык  философии   (метафизики
сознания),  второй  -  язык  физики.  Таким
образом, речь идет о создании процессуально
ориентированного   "философско-физического"
языка,  преодолевающего  данную  дихотомию.
Действительно,      "связать      сознание,
оперирующее смыслами, с физической материей
можно будет  только  тогда,  когда  для  их
описания будет найден единый язык"4.
  Исходя   из    сказанного    выше,    все
последующие   рассуждения   о   возможности
единого языка  следует вести  как бы в двух
____________________
3 Мамардашвили М.К.     Классический      и
  неклассический   идеал    рациональности.
  Тбилиси, 1984. С. 4.
4 Налимов В.В.    Спонтанность    сознания.
  М., 1989.


302

плоскостях, в  точках пересечения которых и
должны обнаружиться  контуры и качественные
особенности проектируемого  языка. Подобное
положение дел  мы  можем  наблюдать  и  при
обсуждении   процесса    развития    живого
организма. Если последний рассматривать как
частный  случай   самоорганизации,  то   он
тесным образом  связан с  проблемой  языка.
Так,    например,     генетический     код,
определяющий развитие  зародыша во взрослую
особь, представляет  собой не что иное, как
набор   микроописаний   неких   инструкций,
обеспечивающих  становление  биологического
организма, а  также нормы  его  реакций  на
спектр   возможных   внешних   воздействий.
Однако здесь, как и в каждом языке, сталки-
ваются две функции: операциональная функция
и функция  описания; сообщение  о том,  как
строить,  и   о   том,   как   представлять
построенное. Такая  дихотомия, в  принципе,
пронизывает    и    любую    познавательную
деятельность: как  осуществить  эксперимен-
тальную  процедуру   исследования   и   как
описать полученный  результат. На  каком-то
уровне естествоиспытатель вынужден работать
с   некими   "картинками",   образами   или
символами, не  укладывающимися полностью  в
описание операциональных процедур. При этом
такие символы далеко не всегда целиком про-
зрачны для  рационального, научного разума.
Их артикуляция существенным образом зависит
от контекста. План описания операциональной
процедуры можно  уподобить экспликации  ра-
ционально определяемой  работы  с  объектом
(или биологическим материалом, как в случае
генетического     кода,      где     термин
"рациональное", конечно, следует брать пока
в кавычки).  С другой  стороны требуется  и


                                        303

описание результатов  работы (или результа-
тов  становления   на   каком-то   уровне),
апеллирующее к "языку вещей", который может
иметь разную степень наглядности.
  Следует  отметить,   что  в  классической
науке со  времен Лейбница  акцент делался в
основном на  операциональной функции языка.
При этом  сам язык  науки воспринимался как
не  имеющая   "плотности",   самопрозрачная
среда,  которую   следует   освободить   от
"замутнений"    привносимых    естественным
языком  обыденной  жизни  и  которая,  став
стерильной,       адекватным        образом
воспроизводит реальность саму по себе. Язык
как  нечто  стоящее  между  наблюдателем  и
природой   лишался   собственной   субстан-
циональности, активности,  выступая в форме
либо языка  разума (Декарт, Лейбниц, Кант),
либо языка  природы (Локк,  Кондильяк). Как
таковая, проблема  "языковой материи"  была
осознана лишь в конце XIX в. и впоследствии
была    сформулирована     как     проблема
относительности языков  описания,  или  как
проблема теоретической нагруженности опыта.
Такого рода формулировки, в конечном счете,
определяются    пониманием     того     об-
стоятельства, что мир не статичен, не задан
раз   и   навсегда   в   одном-единственном
экземпляре.  Во-первых,  природные  объекты
могут по-разному  открывать себя для разных
языков      описания       (множественность
концептуальных перспектив), во-вторых, один
и тот  же объект  на разных  уровнях своего
развития  нуждается   в  разных   описаниях
("натуральная"  эволюция).  В  этом  случае
язык сам  обретает субстанциональность.  Он
перестает быть  безучастным посредником,  а



304

активным образом  формирует как объект, так
и способ его видения.
  Тем самым,  наряду с обсуждением проблемы
множественности     языков,      появляется
возможность говорить  о  некой  изначальной
самоорганизованности языка,  о его активном
воздействии на восприятие мира. Любопытными
в  этом  плане  представляются  размышления
Р. Барта     о      литературном     языке:
"Классическое искусство  не  способно  было
ощутить себя в качестве языка, ибо оно само
было  языком,   т.е.   чем-то   прозрачным,
находящемся  в  безостановочном  протекании
без осадка,  - способом  идеального слияния
универсального   разума    и   декоративных
знаков, не  обладавших собственной плотью и
не   обязывавших    ни   к   какой   ответ-
ственности...   Известно,   что   к   концу
XVIII в. эта  прозрачность была  замутнена;
литературная форма  развила в себе силу, не
связанную  ни  с  ее  строением,  ни  с  ее
благозвучием;  она   начинает  очаровывать,
смущать,   околдовывать;    она    обретает
весомость... Литературная  форма как объект
обрела   возможность    вызывать   к   себе
экзистенциальные  ощущения,  сопряженные  с
глубинной   сущностью    всякого   объекта:
ощущения      чуждости,      родственности,
отвращения, привязанности,  обыкновенности,
ненависти"5.
  В традиционной  научной практике подобная
"экзистенциальная" окраска  языка уходит  в
глубину    "контекста     открытия",     на
поверхности же остаются лишь "невозмутимые"
____________________
5 Барт Р.          Нулевая          степень
  письма // Семиотика.  М., 1983.   С. 307-
  308.


                                        305

формы относительных  описаний. Но  даже при
таком   аскетическом    подходе    остается
ощущение  личностной   причастности   через
язык,  к   тому,  что   называют   "внешней
реальностью".      Такая       причастность
фокусируется в  том  числе  и  в  качествах
языка,   делающих    последний    средством
преодоления   хаоса    мира,   преодоления,
одновременно         проясняющего         и
околдовывающего,     обездвиживающего     и
оживляющего объекты  становящейся  природы.
Актами наблюдения  и описания  мы не только
обретаем какие-то  статические  проекции  с
мира, но и динамизируем его.
  В каком же смысле здесь речь может идти о
динамизации? Если акт наблюдения и описания
в    каком-то     смысле     упорядочивает,
преодолевает хаос,  делает статичным какой-
то фрагмент  реальности, то  о  динамизации
можно говорить  в том случае, когда этот же
акт, допустим,  хаотизирует другой фрагмент
реальности. В качестве пояснения рассмотрим
следующий      мысленный       эксперимент,
предложенный  В. Лефевром.   Пусть  у   нас
имеется хорошо  известная головоломка "Игра
в 15".  Она представляет  собой  квадратные
фишки, на  одной из сторон которых нанесены
цифры от  1 до 15. Фишки могут двигаться по
игровому  полю,   поскольку  имеется   одно
свободное  место.  Задача  состоит  в  том,
чтобы       упорядочить       фишки       в
последовательность естественного  числового
ряда. Предположим, что игровое поле сделано
из прозрачного  материала,  а  на  обратной
поверхности фишек  также нанесены цифры, но
так,  что  нижняя  цифра  не  соответствует
верхней. Тогда  любое  движение  в  сторону
порядка на  одной  стороне  будет  вызывать


306

беспорядок  на  другой  и  наоборот.  Здесь
также  можно   говорить  не   о  порядке  и
беспорядке, а  о  наличии  двух  несводимых
друг к  другу порядков.  Для  наблюдателей,
располагающихся по  разные стороны игрового
поля и  поочередно делающих  ходы  с  целью
упорядочить свою  сторону, при условии, что
каждый из  них не знает о наличии партнера,
си