шенной восприимчивости к его  идеологии,  которая
сводилась к юдофобии, восстановлению немецкой великодержавности и расширению
немецкого  "жизненного  пространства"  на   восток.   В   своем   интересном
аналитическом исследовании Йозеф Штерн совершенно справедливо делает вывод о
том,  что  личность  Гитлера  и  готовность  народных  масс  воспринять   те
упрощенные, но понятные каждому картинки,  которые  Гитлер  строил  в  своих
демонически-завлекательных речах из  немногочисленных  плакатных  элементов,
образовали прочное взаимообогащающее единство. Аналогичный  вывод  делает  и
Шпеер, утверждая, что "в том, что Гитлер в конце  концов  уверился  в  своих
сверхчеловеческих  качествах,  повинно  и  его  окружение.  Даже   человеку,
обладающему  большей  скромностью  и  большим  самообладанием,  чем  Гитлер,
грозила  бы  опасность  утратить  масштаб   самооценки   под   аккомпанемент
несмолкающих гимнов и оваций". По мнению Биниона, "в основе страшной  личной
власти Гитлера над немцами лежало то, что  он  сумел  привести  свою  личную
ярость,  вызванную  капитуляцией  Германии  в  1918  голу,  в   созвучие   с
национальной  травматической  потребностью".  В  то  же  время   Томас   Айх
справедливо полагает, что необходимым условием "для возникновения  массового
гипноза и/или массового показа является наличие массового  человека".  Такой
массовый   человек    представляет    собой    "некритичный,    подверженный
идеологическому  влиянию,  эмоционально   неустойчивый   человеческий   тип,
вырванный индустриализацией из системы традиционных связей и нуждающийся для
стабилизации своего Я, в особенности во времена  экономических  кризисов,  в
сильном психическом наркотике, которым и снабдил его Гитлер". Поскольку  все
психоаналитические и глубинно-психологические  понятия  позволяют  построить
лишь теоретическую схему характера и в высшей степени своеобразной  личности
Гитлера, мы приведем ниже слова Андре Франсуа-Понсе, который с 1931 по  1938
годы был послом Франции  в  Берлине  и  мог  наблюдать  Гитлера  в  процессе
непосредственного личного общения Его описание Гитлера отличается яркостью и
необычайной способностью психологического проникновения.  Отрывок  из  книги
Франсуа-Понсе, опубликованной в 1949 году,  мы  цитируем  по  монографии  де
Боора. Этот  отрывок  создает  перед  нами  рельефный  образ  этого  жуткого
человека, увиденный глазами  весьма  наблюдательного  современника:  "Такого
человека, как Гитлер, невозможно уложить в простую формулу... Лично  я  знал
три его лица, соответствовавшие трем аспектам его натуры. Первое из них было
очень бледным, черты размыты и цвет лица тусклый. Глаза, лишенные выражения,
немного навыкате, с мечтательным блеском  придавали  этому  лицу  как  будто
отсутствующее,   далекое   выражение   -   непроницаемое   лицо,   вселяющее
беспокойство, подобно лицу  медиума  или  лунатика.  Второе  его  лицо  было
возбужденным,   с   яркими   красками,   страстно-подвижное.   Крылья   носа
вибрировали... глаза извергали молнии, в нем сквозила сила, воля  к  власти,
протест против любого принуждения, ненависть к противнику,  циничная  удаль,
дикая энергия, готовая все смести на своем пути - лицо,  отмеченное  печатью
бури  и  натиска,  лицо  одержимого.  Третье  лицо   принадлежало   обычному
повседневному  человеку,  наивному,  простоватому,  неуклюжему,  банальному,
которого легко рассмешить и который громко смеется и лупит себя при этом  по
ляжкам - лицо, какое встречается очень часто, лицо  без  особого  выражения,
одно из тысяч и тысяч лиц, которые можно увидеть повсюду. Говоря с Гитлером,
иногда можно было видеть все три его лица по очереди.
   В начале разговора казалось, что он не слушает и не понимает. Он выглядел
равнодушно и отстранение. Перед вами как  будто  был  человек,  который  мог
часами оставаться погруженным в странное созерцание, а после полуночи, когда
товарищи покидали его, вновь впадал в длительное одинокое раздумье -  вождь,
которого    сотрудники    упрекали    в    нерешительности,    слабости    и
непоследовательности... И тут, совершенно внезапно,  как  будто  некая  рука
нажала на кнопку, начиналась страстная речь, он говорил повышенным  голосом,
гневно, нагромождая один  аргумент  на  другой,  многословно,  будто  щелкая
бичом, грубым  голосом,  с  раскатистым  "р",  с  переливами,  подобно  речи
тирольца из отдаленнейших горных долин. Он бесновался и грохотал, как  будто
говорил перед многотысячной  аудиторией.  Затем  в  нем  просыпался  оратор,
великий оратор латинской школы, трибун, говоривший глубоким грудным голосом,
свидетельствовавшим  об  убежденности,   который   совершенно   инстинктивно
использует все риторические фигуры  и  мастерски  переключает  все  регистры
красноречия, не знающий себе равных в остроте иронии и насмешки. А для  масс
это -  нечто  невиданное  и  неслыханное,  ибо  политическое  красноречие  в
Германии в общем и целом и монотонно, и скучно. Если уж  Гитлера  понесло  в
доклад или филиппику, то нечего  было  и  думать,  чтобы  прервать  его  или
возразить ему. Допустивший подобную неосторожность  был  бы  незамедлительно
уничтожен взрывом гнева, подобно тому, как были повержены громом Шушниг  или
Эмиль Гаха, попытавшиеся оказать ему сопротивление. Это  могло  продолжаться
четверть часа, полчаса или три четверти часа. Затем поток вдруг прекращался,
казалось, что он иссяк. Можно было подумать, что у него  сели  аккумуляторы.
Он замолкал и расслаблялся. В этот момент можно было  высказать  возражение,
противоречить ему, предложить другую редакцию, поскольку он уже  не  злился:
он колебался, выражал желание обдумать вопрос еще  раз  и  пытался  отложить
решение. И если в этот момент  собеседник  мог  найти  слово,  будившее  его
чувства, или шутку, которая его полностью расслабляла, то с его лба исчезали
тяжелые морщины и мрачные черты освещались улыбкой.
   Эти смены состояний возбуждения и депрессии, эти кризисы, которым он,  по
словам его окружения, был подвержен и во время  которых  самая  дикая  жажда
разрушений  переходила  в  стон  раненого  животного,  побудила   психиатров
объявить  его  душевнобольным,  страдающим  периодическим  психозом.  Другие
усматривают в нем типичного  параноика.  Очевидно,  во  всяком  случае,  что
нормальным он не был. Его личность была патологической.  Можно  назвать  его
даже безумным, тот тип, который Достоевский  назвал  "одержимым".  Когда  я,
следуя учению Тэна,  пытаюсь  выделить  главную  черту  его  характера,  его
доминирующее качество, то в первую очередь мне приходят на ум высокомерие  и
честолюбие. Однако здесь представляется более уместным прибегнуть к  термину
из словаря Ницше: воля к власти... Власть - ее он жаждал для себя, но и  для
Германии, для него это было одно и то же... С юности  он  был  шовинистом  и
приверженцем великогерманской идеи. Он собственной плотью ощущал страдания и
унижения страны, которую считал своей родиной... Он  поклялся  отомстить  за
себя, отомстив за нее... Поскольку в  соответствии  с  его  натурой  воля  к
власти должна была быть направлена  на  войну  и  завоевания,  он  попытался
превратить  государство  в   государство   милитаристское   и   полицейское,
превратить его в диктатуру... Но волю  к  власти  насытить  невозможно.  Она
постоянно перерастает себя, ибо  только  в  действии  она  находит  счастье.
Поэтому Гитлер не мог остановиться, когда ему удалось создать третий рейх  и
разорвать цепи Версальского договора. Он хотел  создать  в  Европе  "великую
империю", и если бы ему это удалось, то его руки потянулись бы за Северной и
Южной Америкой... Фантазия Гитлера была дикой и романтической. Он подпитывал
ее  элементами,  вычитанными  то  здесь,  то   там.   Его   нельзя   назвать
необразованным человеком, но это плохо усвоенное образование автодидакта. Он
обладал даром сводить вещи к общему знаменателю и упрощать их, что  снискало
ему горячую благодарность поклонников.
   В результате чтения Хьюстона  Стьюарда  Чемберлена,  Ницше,  Шпенглера  и
многих других автором перед его духовным взором возник фантастический  образ
Германии, призванной возродить Священную римскую империю германской нации...
для расы господ, стоящей на здоровой крестьянской основе,  ведомой  партией,
представляющей собой политическую элиту, своего рода рыцарство. После  того,
как эта раса господ навсегда освободит мир от еврейского яда, в котором,  по
мнению Гитлера, содержатся все прочие яды - яд демократии и парламентаризма,
яд марксизма и коммунизма, яд капитализма  и  христианства,  -  она  создаст
новую положительную религию, по широте и глубине  равную  христианству.  Вот
каковы были те бредовые идеи, которым он предавался  в  ночных  мечтаниях...
Иногда этот бред облекался в форму  вагнеровских  гармоний.  Он  видел  себя
героем из  мира  Вагнера  -  Лоэнгрином,  Зигфридом  и,  в  первую  очередь,
Парсифалем, излечившим раны Амфортаса  и  вернувшим  чудесную  силу  святому
Граалю.
   Ошибаются, однако те, кто полагают,  что  у  этого  человека,  жившего  в
фантастическом мире,  отсутствовало  чувство  реальности.  Он  был  холодным
реалистом и фундаментально расчетливым человеком. Будучи по природе инертным
и не способным к регулярному труду, он, тем не менее, всегда был  осведомлен
обо всем, что  происходит  в  рейхе...  Таким  образом,  он  не  может  быть
освобожден от ответственности. Он знал  о  самых  страшных  преступлениях  и
эксцессах, они совершались с его ведома и по его  желанию.  Воля  Гитлера  к
власти  усиливалась  опасными  свойствами   его   характера:   беспредельным
упорством,  безграничной  отвагой,  способностью   принимать   внезапные   и
бесповоротные решения, умением быстро схватывать суть  проблемы,  внутренней
интуицией, не раз предупреждавшей его об  опасности  и  спасшей  его  не  от
одного заговора... Грубости и  жестокости  Гитлера  сопутствовали  хитрость,
лицемерие и лживость.  Оглядываясь  на  пройденный  путь,  приведшей  его  к
власти, не снившейся до него ни одному императору, он пришел  к  мысли,  что
провидение хранит его и делает непобедимым. Неверующий,  враг  христианства,
он возомнил себя избранником Всевышнего и все чаще обращался к Нему в  своих
речах... Он переоценивал свою личность и свою страну и, совершенно  не  зная
заграницы, недооценивал силы своих русских и англосаксонских противников. Он
хотел достичь славы Фридриха II и превзойти славу Наполеона. Его  абсолютизм
и тирания становились все более жестокими.  Его  именем  Гиммлер  и  гестапо
установили в рейхе чудовищный террор...  Непросто  понять,  почему  немецкий
народ столь долго и столь послушно  следовал  за  этим  бесноватым  фюрером.
Одним лишь страхом перед полицией и концлагерями это объяснить невозможно".
   Если на основе приведенного выше блестящего анализа очевидца, а также  на
основе многочисленных  работ  психологов,  психоаналитиков,  специалистов  в
области глубинной психологии и исторической психиатрии,  посвященных  чертам
характера Гитлера, мы попытаемся построить истинную картину личности Гитлера
и его отношений с обществом, то перед нами в первую очередь встанет  вопрос,
который задает Иоахим К. Фест в  начале  написанной  им  биографии  Гитлера:
"Известная нам история  не  знает  явления,  подобного  ему.  Должны  ли  мы
называть его "великим"? ". Действительно,  Джон  Толанд  в  своей  биографии
Гитлера придерживается той позиции, что его значение как  движителя  истории
выше, чем значение Александра Великого или Наполеона. Правда, Уве  Банзен  в
своем предисловии  к  этой  биографии  пишет:  "Действительно,  ни  один  из
правителей нашего времени не стал причиной гибели  стольких  людей.  Тем  не
менее,  для  некоторых  он  продолжал  оставаться  предметом  восхищения   и
почитания... Для тех немногих, кто до  сих  пор  продолжает  оставаться  его
сторонниками, он является героем, падшим мессией. Для  всех  остальных  этот
человек остается "безумным", военным и политическим  авантюристом,  убийцей,
безвозвратно погрязшим во зле, который достиг всех своих успехов преступными
методами".
   Доказать или опровергнуть последнее утверждение можно лишь,  прибегнув  к
методам судебно-психиатрической экспертизы. За решение  этой  задачи  взялся
Вольфганг де Боор, признанный во всем мире  ученыйкриминалист,  автор  книги
"Гитлер: человек, сверхчеловек, недочеловек". В этом исследовании  де  Боору
удалось получить весьма интересные результаты, которые мы  в  краткой  форме
изложим в следующей главе.
   Гитлер - психопат и преступник?
   В  своем  судебно-психиатрическом  исследовании  дела  Гитлера  де   Боор
пользовался в основном двумя научными методами, позволяющими  путем  анализа
различных характерных  признаков  получить  максимально  объективную  оценку
личности с точки зрения преступных наклонностей и проявлений  ее  характера.
Речь   идет   о   теории   "социального   инфантилизма"   и   о   "концепции
моноперцептоза".
   По де Боору, под социальным инфантилизмом, в отличие от  соматического  и
психического инфантилизма, следует понимать аномальное поведение индивидуума
в  поле  социальных  напряжений,  характеризующееся  различными   дефицитами
социальной психики, то есть дефицитами механизмов  контроля  его  социальной
активности.  Если  следовать  определению,  данному   Ф.   Найдхардтом,   то
социализация индивидуума есть процесс, "посредством которого  господствующие
в обществе ценности, нормы и методы жизни индивидуума становятся  известными
индивидууму  и  обязательными  для  него",  и  мы  не  обнаружим  каких-либо
дефицитов, которые бы в детстве оказали непоправимое  влияние  на  первичную
социализацию Гитлера. При всех негативных и  авторитарных  чертах  характера
его отца, именно отец должен был особенно  твердо  внушить  ему  нормативные
представления о законе и порядке.  Есть  полные  основания  считать,  что  и
вторичная фаза социализации, в которой  важнейшим  является  влияние  школы,
прошла у Гитлера без отклонений от нормы. Подтверждением тому служит для  де
Боора  яростный  спор  между  Гитлером  и  строительными  рабочими,  который
произошел в начале венского периода его жизни. В этом споре Гитлер "страстно
защищал практически весь набор буржуазных общественных норм". В то же  время
у  Гитлера  практически  не  могут   быть   обнаружены   признаки   третьей,
заключительной фазы социализации, во время которой происходит  окончательная
персонализация индивидуума, "социально-психический мораторий", по  выражению
Эриксона. Этот социально-психический мораторий затянулся у Гитлера на  целое
десятилетие, и мы не располагаем фактами, которые позволяли  бы  утверждать,
что его личность к концу этого десятилетия  сформировалась  окончательно.  В
этот период (1-905-1914 годы) произошел ряд событий, оказавших  значительное
влияние на последующее развитие личности  Гитлера.  На  это  время  пришлась
смерть его матери, на чем мы  подробно  останавливались  выше.  Это  событие
глубоко  потрясло  его  и,  по  свидетельству  врача-еврея  доктора   Блоха,
сделанному им уже в Америке в 1943 году, явилось,  наверное,  самым  сильным
эмоциональным переживанием в жизни Гитлера. Другим переживанием,  оставившим
глубокие следы, стал провал  при  попытке  поступления  в  венскую  Академию
изобразительного искусства в 1907  году,  последствия  которого  вылились  в
явную неприязнь Гитлера к преуспевающим, социально интегрированным людям, ко
всему, что связано с академиями и университетами.  В  крушении  мечты  своей
жизни - стать художником или архитектором - он винил не себя, а  чванство  и
некомпетентность  академических  профессоров.   Гитлер   почувствовал   себя
отвергнутым  буржуазным  обществом,  что  побудило  его  искать  укрытия   в
анонимности - вначале в убежище для бездомных, позднее в мужском общежитии.
   Итак,  судебно-психологический  анализ  социальнопсихического   моратория
Гитлера не позволяет получить сколько-нибудь конкретных  результатов.  Ясным
остается лишь то, что ряд кризисов идентификации  не  позволил  ему  успешно
идентифицировать себя, и результатом венского  периода  становления  явилась
лишь выработка защитных механизмов, обусловленных  страхом.  С  тем  большей
силой вторглась в психический вакуум Гитлера первая мировая  война,  ставшая
господствующим фактором запечатления и "главным воспитательным переживанием"
его жизни. Война сыграла роль  пускового  механизма  для  позднего  процесса
созревания, и из "аморфного" образа Гитлера начали проступать зримые контуры
личности. При этом мы не располагаем какими-либо фактами, свидетельствующими
о проявлениях склонности Гитлера к  жестокости.  В  период,  непосредственно
следующий за окончанием войны, в жизни Гитлера не произошло события, которое
можно было  бы  назвать  явным  "политически  пробуждающим  переживанием"  и
поэтому сложно  указать  точный  момент  начала  его  политической  карьеры.
Возможно, это произошло, когда он внезапно открыл в себе  дар  политического
оратора: такое событие  вывело  его  из  длительного  кризиса  самооценки  и
послужило  началом  "прорыва   к   себе".   Собственно   момент   завершения
персонализации Гитлера приходится на период его заключения  в  ландсбергекой
крепости,  после  которого  он  решительно   и   окончательно   вступил   на
политическую сцену. Ганс-Юрген Айтнер считает, что в изменении политического
сознания Гитлера тюремное заключение выполнило функцию пускового механизма -
сыграло роль библейского "переживания Иордани".
   В процессе длительной социализации среднего нормального гражданина всегда
происходит формирование  так  называемого  "структурного  барьера",  который
препятствует осуществлению опасных агрессивных действий под влиянием сильных
эмоций. К концу первой мировой  войны  такой  барьер  сохранился  у  Гитлера
практически  в   полной   неприкосновенности.   Прогрессирующая   деформация
структурного барьера  проявилась  лишь  в  момент  начала  его  политической
деятельности, о чем свидетельствует беседа Гитлера с генералполковником  фон
Зеектом в баварском военном министерстве, где Гитлер,  в  частности,  заявил
растерявшемуся генералу: "Мы, национал-социалисты, видим свою задачу в  том,
чтобы марксисты и пораженцы,  сидящие  в  теперешнем  правительстве,  попали
туда, куда следует -  на  фонари".  Однако  последние  механизмы  торможения
отказали только после прихода к власти. Резня главарей СА  в  "ночь  длинных
ножей" 1934  года,  убийство  мешавших  ему  генералов  фон  Бредова  и  фон
Шлейхера, приказ об "эвтаназии" душевнобольных  в  1939  году,  и,  наконец,
приказ об истреблении миллионов евреев и бесчеловечный "приказ Нерон" в 1945
году,  показывают,  что  сужение  структурного  барьера  у  Гитлера  приняло
характер "распада нормативной субстанции подобно тому, как это происходит  у
массовых убийц".
   Другим характерным для Гитлера  явлением  судебно-психиатрического  плана
был выраженный "социальный аутизм", являющийся по де Боору  типичной  чертой
характера шизоидных личностей. У таких личностей,  при  отсутствии  истинной
шизофрении, имеют место характерные для шизофрении  симптомы.  Де  Боор  так
описывает судебно-психиатрические  аспекты  подобного  социального  аутизма:
"Человек испытывает трудности  при  вступлении  в  социальные  контакты  или
вообще неспособен к таковым; тенденция к обособлению  затрудняет  разрешение
психических  конфликтов   в   беседах   с   другими   людьми   и   получение
квалифицированной консультации. Инкапсуляция создает агрессивное напряжение.
Коммуникационный барьер и блокирование  информации  затрудняют  адаптацию  к
реальному  миру".  Эрнст  Кречмер  приводит  дополнительные   характеристики
аутизма шизоидной личности, которые  в  полной  мере  относятся  к  личности
Гитлера: "Холодный и  прямолинейный  эгоизм,  фарисейское  самодовольство  и
безмерно ранимое чувство собственного достоинства, теор