, но этот идеал мало изменился. Ничто так не действует
на воображение толпы всех  категорий,  как  театральные  представления.  Вся
зрительная зала испытывает одни и те же эмоции, и если они  не  превращаются
немедленно в действия, то это потому,  что  даже  самый  бессознательный  из
зрителей не может не знать в данном случае, что он - жертва иллюзии и что он
смеялся и плакал над воображаемыми, а не  истинными  приключениями.  Иногда,
впрочем, внушенные  образами  чувства  бывают  так  сильны,  что  стремятся,
подобно обыкновенным  внушениям,  выразиться  в  действиях.  Много  раз  уже
цитировалась история одного народного театра, где всегда игрались  на  сцене
лишь одни только мрачные драмы. Актер, изображавший  изменника,  подвергался
постоянной опасности при выходе из театра, и его должны были  охранять,  так
как зрители,  возмущенные  его  воображаемыми  преступлениями,  готовы  были
растерзать  его.  Я  полагаю,  что  это  может  служить   одним   из   самых
замечательных указаний умственного состояния толпы и того в особенности, как
легко она поддается внушению. Нереальное действует на нее почти так же,  как
и реальное, и она имеет явную склонность не отличать их друг от друга.
   Могущество победителей и сила  государств  именно-то  и  основываются  на
народном воображении. Толпу увлекают за собой, действуя главным  образом  на
ее воображение. Все великие исторические события  -  буддизм,  христианство,
исламизм, реформа и революция и угрожающее в наши дни нашествие социализма -
являются непосредственным или отдаленным последствием  сильных  впечатлений,
произведенных на воображение толпы. Таким образом, все государственные  люди
всех веков и стран, включая сюда и абсолютных деспотов, всегда  смотрели  на
народное воображение, как на основу своего могущества, и никогда не решались
действовать наперекор ему. "Представившись католиком, -  сказал  Наполеон  в
государственном совете, - я мог окончить  вандейскую  войну;  представившись
мусульманином, я укрепился в Египте, а представившись ультрамонтаном [13], я
привлек на  свою  сторону  итальянских  патеров.  Если  бы  мне  нужно  было
управлять еврейским народом, то я восстановил бы храм Соломона". Никогда еще
со времен Александра и Цезаря  ни  один  человек  не  умел  лучше  Наполеона
действовать на воображение толпы. Он постоянно думал только о  том,  как  бы
поразить ее воображение; он заботился об этом во всех своих победах,  речах,
во всех своих действиях и даже на одре смерти.
   Как действуют на воображение толпы -  это  мы  скоро  увидим.  Теперь  же
ограничимся только тем замечанием, что влиять на толпу нельзя,  действуя  на
ее ум и рассудок,  т.е.  путем  доказательств.  Антонию,  например,  удалось
возбудить народ против убийц Цезаря никак не посредством искусной  риторики,
а посредством чтения его завещания и указания на его труп.
   Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, не
сопровождающимися   никакими   толкованиями,   и   только   иногда   к   ним
присоединяются какие-нибудь чудесные или таинственные факты: великая победа,
великое чудо, крупное  преступление,  великая  надежда.  Толпе  надо  всегда
представлять вещи в цельных образах, не указывая на их происхождение. Мелкие
преступления и несчастные случаи вовсе не поражают воображения толпы, как бы
они ни были многочисленны; наоборот, какой-нибудь крупный несчастный  случай
или преступление глубоко действуют на толпу, хотя  бы  последствия  их  были
далеко не так пагубны, как последствия многочисленных, но мелких  несчастных
случаев и преступлений.
   Эпидемия инфлюэнцы, унесшая несколько лет тому назад в Париже около  5000
жертв, очень мало  подействовала  на  народное  воображение.  Эта  настоящая
гекатомба  не  выразилась  какими-нибудь  явственными  образами,  и  на  нее
указывали лишь еженедельные статистические отчеты.  Но  какой-нибудь  другой
крупный несчастный случай, например, падение Эйфелевой  башни,  причем  если
погибло бы не  5000,  а  всего  500  человек,  но  зато  единовременно  и  в
общественном  месте,  непременно  подействовал   бы   гораздо   сильнее   на
воображение толпы. Предполагаемая гибель одного трансатлантического парохода
на том основании, что о нем долго не получалось  известий,  сильно  поразила
воображение толпы, между тем как официальная  статистика  указывает,  что  в
одном только 1894 году погибло 850 парусных судов и 203 паровых. Эта  гибель
судов, гораздо более важная, если смотреть на  нее  с  точки  зрения  потери
человеческих жизней и товаров, нежели гибель  трансатлантического  парохода,
не произвела ровно никакого впечатления на толпу. Из этого следу ет, что  не
факты сами по себе поражают народное воображение, а то,  каким  образом  они
распределяются и представляются толпе. Необходимо, чтобы, сгущаясь, если мне
будет позволено так выразиться, эти факты представили бы такой поразительный
образ, что он мог бы овладеть всецело умом толпы и наполнить всю область  ее
понятий. Кто  владеет  искусством  производить  впечатление  на  воображение
толпы, тот и обладает искусством ею управлять.
 
   РЕЛИГИОЗНАЯ ЭКЗАЛЬТАЦИЯ ТОЛПЫ
 
   Мы уже говорили о том, что толпа не рассуждает,  что  она  принимает  или
отбрасывает идеи целиком, не  переносит  ни  споров,  ни  противоречий,  что
внушения всецело овладевают  ее  мыслительными  способностями  и  немедленно
стремятся  перейти  в  действие.  Мы  указывали,  что  толпа  под   влиянием
соответствующего внушения готова принести себя в жертву ради  внушенного  ей
идеала и что  ей  свойственны  только  сильные  и  крайние  чувства,  причем
симпатия  у  нее  быстро  превращается  в  обожание,   а   антипатия,   едва
народившись,  тотчас  же  превращается  в  ненависть.  Эти  общие   указания
дозволяют нам предугадывать убеждения толпы.
   Исследуя ближе убеждения толпы как во время эпох веры,  так  и  во  время
великих политических переворотов,  например,  переворотов  предшествовавшего
века, можно видеть, что всегда эти убеждения  принимают  специальную  форму,
которую я не могу лучше определить, как назвав ее религиозным чувством.  Это
чувство характеризуется очень просто:  обожание  предполагаемого  верховного
существа, боязнь приписываемой ему магической силы,  слепое  подчинение  его
велениям, невозможность оспаривать его догматы, желание  распространять  их,
стремление смотреть как на врагов на всех тех, кто  не  признает  их  -  вот
главные черты этого чувства. Относится ли это чувство к невидимому  Богу,  к
каменному или деревянному идолу, или к герою, к политической идее, - с  того
самого момента, как в нем обнаруживаются вышеуказанные черты, оно уже  имеет
религиозную сущность. Сверхъестественное и  чудесное  встречаются  в  нем  в
одинаковой  степени.  Толпа  бессознательно  награждает  таинственной  силой
политическую формулу или победоносного вождя, возбуждающего в данный  момент
ее фанатизм.
   Религиозность обусловливается не  одним  только  обожанием  какого-нибудь
божества; она выражается и тогда, когда все средства ума,  подчинение  воли,
пылкость  фанатизма  всецело  отдаются  на  службу  какому-нибудь  делу  или
существу, которое становится  целью  и  руководителем  помыслов  и  действий
толпы.
   Нетерпимость и фанатизм  составляют  необходимую  принадлежность  каждого
религиозного чувства и неизбежны у тех, кто думает,  что  обладает  секретом
земного или вечного блаженства. Эти черты встречаются в каждой группе людей,
восстающих во имя какого-нибудь убеждения. Якобинцы времен террора были  так
же глубоко религиозны, как и  католики  времен  инквизиции,  и  их  свирепая
пылкость вытекала из одного и того же источника.
   Все убеждения  толпы  имеют  такие  черты  слепого  подчинения,  свирепой
нетерпимости, потребности в  самой  неистовой  пропаганде,  которые  присущи
религиозному чувству; вот почему мы и вправе сказать,  что  верования  толпы
всегда имеют религиозную форму. Герой, которому поклоняется толпа,  поистине
для нее Бог. Наполеон был им в течение пятнадцати лет, и никогда еще ни одно
божество не имело таких преданных поклонников и ни одно из них не посылало с
такой легкостью людей на смерть. Языческие и христианские  боги  никогда  не
пользовались такой абсолютной властью над покоренными ими душами. Основатели
религиозных или политических верований только потому могли достигнуть  цели,
что умели внушить толпе чувство фанатизма,  заставляющее  человека  находить
счастье в обожании и подчинении и с готовностью жертвовать своей жизнью  для
своего идола. Так было во все времена. В своей прекрасной  книге  о  римской
Галлии Фюстель де Куланж указывает, что римская империя держалась не  силой,
а чувством  религиозного  восхищения,  которое  она  внушала.  "Это  был  бы
беспримерный случай в истории, - говорит он не без основания, - когда режим,
ненавидимый народом, держался целых пять веков... Нельзя было  бы  объяснить
себе,  как  тридцать  легионов  империи  могли   принуждать   к   послушанию
стомиллионный народ. Если же эти  миллионы  людей  повиновались,  то  потому
лишь, что император, олицетворявший в их глазах римское величие, пользовался
обожанием с общего согласия, подобно божеству. В самой  маленькой  деревушке
империи императору воздвигались  алтари.  В  душе  народа,  от  одного  края
империи до другого, народилась новая  религия,  в  которой  божествами  были
императоры. За несколько лет до христианской эры  вся  Галлия,  составляющая
шестьдесят городов, воздвигла сообща храм Августу близ Лиона...  Священники,
выбранные собранием галльских  городов,  были  первыми  лицами  в  стране...
Нельзя приписывать все  это  чувству  страха  и  раболепству.  Целые  народы
раболепны быть не могут или, во всяком случае, не  могут  раболепствовать  в
течение трех веков. Императора обожали не царедворцы, а  Рим,  и  не  только
Рим, а вся Галлия, Испания, Греция и Азия".
   В настоящее время великим завоевателям душ не строят больше  алтарей,  но
зато им воздвигают статуи, и культ, оказываемый  им  теперь,  не  отличается
заметным образом от того, который им оказывали в прежние времена.  Философия
истории становится нам понятной лишь тогда,  когда  мы  вполне  усвоим  себе
основные пункты психологии толпы, указывающие, что для толпы надо быть богом
или ничем.
   Не следует  думать,  что  эти  предрассудки  прошлых  веков  окончательно
изгнаны рассудком. В своей вечной борьбе против разума  чувство  никогда  не
бывало  побежденным.  Толпа  не  хочет  более  слышать  слов  "божество"   и
"религия", во имя которых она так долго порабощалась, но никогда еще она  не
обладала таким множеством фетишей, как в последние сто  лет,  и  никогда  не
воздвигала столько алтарей и памятников своим  старым  божествам.  Изучавшие
народное движение последних  лет,  известное  под  именем  буланжизма  [14],
должны были убедиться, с какой легкостью возрождаются религиозные  инстинкты
толпы. Не было ни одной деревенской  гостиницы,  в  которой  не  имелось  бы
изображения  героя.  Ему  приписывалась  сила  уничтожить  все  бедствия   и
восстановить справедливость; тысячи людей готовы были отдать  за  него  свою
жизнь. Какое бы место он мог занять в истории, если бы его характер оказался
на высоте этой легенды!
   Незачем повторять здесь, что толпа  нуждается  в  религии,  так  как  все
верования, политические, божественные и социальные, усваиваются  ею  лишь  в
том  случае,  если  они  облечены  в  религиозную  форму,   не   допускающую
оспариваний. Если бы было возможно заставить толпу  усвоить  атеизм,  то  он
выразился бы в такой  же  пылкой  нетерпимости,  как  и  всякое  религиозное
чувство, и в своих внешних формах скоро превратился бы  в  настоящий  культ.
Эволюция маленькой секты позитивистов любопытным  образом  подтверждает  это
положение. С нею случилось то же, что с тем нигилистом, историю которого нам
рассказывает глубокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрасный день
светом  разума,  этот  нигилист  разбил  изображения  божества   и   святых,
украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты,
заменил уничтоженные изображения творениями  философов-атеистов,  таких  как
Бюхнер и Молешотт, и  снова  благоговейно  зажег  свечи  [15].  Предмет  его
религиозных верований изменился, но можно  ли  сказать  в  самом  деле,  что
изменилось также и его религиозное чувство?
   Некоторые исторические события, и притом наиболее  важные,  только  тогда
становятся понятными, - еще раз повторяю это, - когда мы вполне уясним  себе
ту религиозную форму,  в  которую  всегда  в  конце  концов  облекаются  все
убеждения толпы. Существуют социальные явления, которые надо изучать  скорее
с точки зрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал
революцию только как натуралист, вот почему генезис событий часто  ускользал
от него. Он прекрасно наблюдал факты,  но,  не  зная  психологии  толпы,  не
всегда добирался до их источников. Факты  испугали  его  своим  кровожадным,
анархистским и свирепым характером; он видел в героях  этой  великой  эпопеи
только  стаю  диких  эпилептиков,  повинующихся  без  всяких  преград  своим
инстинктам;  однако  все  насилия   революции,   убийства,   потребность   в
пропаганде, объявление войны всем королям, легко объясняются, если  смотреть
на них просто как на возникновение  нового  религиозного  верования  в  душе
толпы. Реформа, Варфоломеевская ночь, религиозные войны, инквизиция,  террор
-  все  это  явления  тождественные,  совершенные   толпой,   воодушевленной
религиозными чувствами,  которые  необходимым  образом  требуют  истребления
огнем и мечом всего того, что противится упрочению нового верования.  Методы
инквизиции - это методы всех искренно убежденных людей, и эти люди  не  были
бы таковыми, если бы употребляли другие методы.
   Перевороты, аналогичные тем, которые я только что приводил,  не  были  бы
возможны, если бы душа толпы не вызывала их. Ни  один  из  самых  абсолютных
деспотов не  мог  бы  их  вызвать.  Когда  историки  рассказывают  нам,  что
Варфоломеевская ночь была делом короля, то  они  лишь  указывают  этим,  что
психология толпы им так же незнакома, как и  психология  королей.  Подобного
рода манифестации  порождаются  только  душою  толпы;  самый  абсолютный  из
монархов, самый деспотичный может только или ускорить их появление,  или  же
замедлить их. Не короли создали Варфоломеевскую ночь, религиозные  войны,  и
не Робеспьер, Дантон или Сен-Жюст создали  террор.  Во  всех  этих  событиях
действовала душа толпы, а не могущество королей.
 
   ПОДВИЖНОСТЬ НАСТРОЕНИЙ ТОЛПЫ
 
   1. Постоянные верования
   Между  анатомическими  и  психологическими   признаками   живых   существ
наблюдается тесный параллелизм. В анатомических признаках  мы  наталкиваемся
на некоторые элементы, остающиеся неизменными или изменяющиеся так медленно,
что нужны целые геологические эпохи, чтобы вызвать эти изменения. Но рядом с
постоянными, неизменяющимися признаками существуют другие, очень  подвижные,
подвергающиеся изменению  под  влиянием  среды  или  при  помощи  искусства;
скотоводы и садоводы, например, могут по произволу  изменять  эти  признаки,
притом иногда до такой степени, что они совершенно скрывают  основные  черты
от  взоров  не  очень  внимательного  наблюдателя.  В  нравственных   чертах
наблюдается  такое  же  явление.  Рядом   с   неизменными   психологическими
элементами какой-нибудь расы встречаются элементы подвижные и  изменяющиеся.
Вот почему, изучая верования и мнения какого-нибудь народа, мы наталкиваемся
в глубине на очень стойкое основание, на которое наслаиваются мнения,  столь
же подвижные, как и песок, покрывающий какую-нибудь скалу.
   Мнения и верования толпы  образуют,  следовательно,  два  разряда,  резко
отличающиеся друг от друга. К первому  мы  отнесем  все  великие  постоянные
верования, удерживающиеся в течение многих столетий, и на  которых  покоится
вся  цивилизация;   таковы,   например,   идеи   христианства,   феодализма,
реформации, а  в  наше  время  -  принцип  национализма,  демократические  и
социальные идеи; ко  второму  относятся  временные  и  переменчивые  мнения,
проистекающие  большей  частью  из  общих  понятий,  которые  нарождаются  и
исчезают с каждой эпохой - это, например, теории, руководящие искусствами  и
литературой в известные времена, те, которые вызвали  появление  романтизма,
натурализма,  мистицизма  и  т.д.  Эти  теории  большей  частью   столь   же
поверхностны, как и мода, и  подвергаются  таким  же  изменениям,  как  она,
напоминая маленькие волны, которые беспрестанно то появляются,  то  исчезают
на поверхности какого-нибудь глубокого озера.
   Число великих общих верований очень невелико. Нарождение этих верований и
их исчезновение составляют  для  каждой  исторической  расы  кульминационные
пункты ее истории и образуют истинный остов всякой  цивилизации.  Не  трудно
внушить толпе какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудно утвердить в ее
душе прочное верование, и также трудно уничтожить это последнее,  когда  оно
уже установилось. Изменение таких установившихся верований достигается  чаще
всего лишь при помощи очень бурных революций, да и те в состоянии произвести
это только тогда, когда верование почти совсем уже потеряло свою власть  над
душами.  Революция  же  окончательно  сметает  то,  что  и  так  уже  совсем
расшатано, но держится  лишь  благодаря  привычке;  поэтому-то  начинающаяся
революция  всегда  знаменует  конец  какого-нибудь  верования.   Не   трудно
распознать тот день, когда какое-нибудь великое верование отмечается печатью
смерти. Это бывает тогда, когда оно подвергается обсуждению, так как  всякое
общее верование представляет собой только фикцию, которая может существовать
лишь при том условии, чтобы ее не подвергали исследованию.
   Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-таки  учреждения,
основанные на нем, могут долго сохранять свою силу и лишь постепенно  теряют
ее. Когда же оно падет окончательно, то все, что оно  поддерживало,  рушится
вслед за ним. Народ может изменить свои верования не иначе, как при  условии
полного изменения всех элементов своей цивилизации, и  эти  изменения  будут
происходить до  тех  пор,  пока  не  установится  какое-нибудь  новое  общее
верование; пока же этого не произойдет, народ поневоле  будет  находиться  в
состоянии анархии. Общие верования необходимы для поддержки цивилизаций, так
как они дают известное направление идеям и только  они  одни  могут  внушить
веру и создать долг.
   Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верований, инстинктивно
понимая, что исчезновение этих  верований  знаменует  для  них  час  упадка.
Фанатический культ Рима был для  римлян  именно  таким  верованием,  которое
сделало их властелинами мира, и когда верование это исчезло,  Рим  пришел  в
упадок. Варвары же, уничтожившие римскую цивилизацию, только тогда  достигли
некоторой сплоченности и могли выйти из анархии, в которой находились до тех
пор, когда усвоили себе некоторые общие верования.
   Итак, народы не без  основания  защищали  свои  верования  с  такой  ярой
нетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживающая осуждения с  философской
точки  зрения,  в  жизни   народов   составляет   одну   из   необходимейших
добродетелей. Для основания или же поддержания общих верований  воздвигалось
в средние века такое множество костров и так много погибло изобретателей или
новаторов.  Для  защиты  этих  верований   мир   столько   раз   подвергался
потрясениям,  столько  миллионов  людей  легли  костьми  на  полях  битв  и,
вероятно, столько же их погибнет в будущем!
   Очень  трудно  установить  общее  верование,  но  когда  оно  установлено
наконец-то, сила его долгое время бывает непреодолима,  и  как  бы  ни  были
ложны  его  философские  основы,  все-таки  даже  самые   просвещенные   умы