енно от анархии к рабству и от рабства к анархии.
   Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе -  это  значит  не
знать ее психологии. Нас вводит тут  в  заблуждение  только  стремительность
этих инстинктов. Взрывы возмущения и стремления к разрешению всегда эфемерны
в  толпе.  Толпа  слишком  управляется  бессознательным  и  поэтому  слишком
подчиняется влиянию вековой наследственности, чтобы не быть  на  самом  деле
чрезвычайно  консервативной.  Предоставленная  самой   себе,   толпа   скоро
утомляется своими  собственными  беспорядками  и  инстинктивно  стремится  к
рабству.  Самые  гордые  и  самые  непримиримые  из  якобинцев  именно-то  и
приветствовали наиболее энергическим образом Бонапарта, когда  он  уничтожал
все права и дал тяжело почувствовать Франции свою железную руку.
   Трудно понять историю, и особенно историю  народных  революций,  если  не
уяснить себе  хорошенько  глубоко  консервативных  инстинктов  толпы.  Толпа
готова менять названия своих учреждений и иногда устраивает бурные революции
для того, чтобы добиться такой перемены, но основы  этих  учреждений  служат
выражением наследственных потребностей расы, и поэтому толпа  всегда  к  ним
возвращается... Изменчивость толпы выражается только поверхностным  образом;
в  сущности  же  в  толпе  действуют  консервативные  инстинкты,  столь   же
несокрушимые, как и у всех первобытных людей.  Она  питает  самое  священное
уважение к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого рода
новшествам, способным изменить реальные условия ее  существования.  Если  бы
демократия обладала таким же могуществом, как теперь, в ту эпоху, когда было
изобретено машинное производство, пар и железные дороги, то реализация  этих
изобретений была бы невозможна, или же она осуществилась бы ценой  повторных
революций и побоищ. Большое счастье для прогресса  цивилизации,  что  власть
толпы начала нарождаться уже тогда, когда были выполнены великие открытия  в
промышленности и науке.
   5. Нравственность толпы
   Если под словом "нравственность" понимать неизменное  уважение  известных
социальных постановлений и постоянное подавление  эгоистических  побуждений,
то, без сомнения, толпа слишком импульсивна и слишком  изменчива,  чтобы  ее
можно было назвать нравственной. Но если мы сюда же  причислим  и  временное
проявление  известных  качеств,   например:   самоотвержения,   преданности,
бескорыстия, самопожертвования,  чувства  справедливости,  то  должны  будем
признать, что толпа может  выказать  иногда  очень  высокую  нравственность.
Немногие психологи, изучавшие толпу, рассматривали ее лишь с точки зрения ее
преступных действий и, наблюдая, как часто толпа совершает  такие  действия,
они пришли к заключению, что нравственный уровень  толпы  очень  низок.  Это
верно в  большинстве  случаев,  но  отчего?  Просто  оттого,  что  инстинкты
разрушительной свирепости, составляющие остаток первобытных времен,  дремлют
в глубине души каждого  из  нас.  Поддаваться  этим  инстинктам  опасно  для
изолированного индивида, но когда он находится в неответственной толпе, где,
следовательно, обеспечена ему безнаказанность, он может  свободно  следовать
велению своих  инстинктов.  Не  будучи  в  состоянии  в  обыкновенное  время
удовлетворять эти свирепые инстинкты на  наших  ближних,  мы  ограничиваемся
тем, что удовлетворяем их на животных. Общераспространенная страсть к  охоте
и свирепые действия толпы вытекают из одного и  того  же  источника.  Толпа,
медленно избивающая какую-нибудь беззащитную жертву, обнаруживает,  конечно,
очень подлую свирепость, но для философа в этой свирепости существует  много
общего со свирепостью охотников, собирающихся  дюжинами  для  одного  только
удовольствия присутствовать при том, как их собаки  преследуют  и  разрывают
несчастного оленя.
   Но если толпа способна на убийство, поджоги и всякого рода  преступления,
то она  способна  также  и  на  очень  возвышенные  проявления  преданности,
самопожертвования и бескорыстия, более возвышенные чем даже те,  на  которые
способен отдельный индивид. Действуя на индивида в толпе и  вызывая  у  него
чувство славы, чести, религии  и  патриотизма,  легко  можно  заставить  его
пожертвовать  даже  своей  жизнью.  История  богата   примерами,   подобными
крестовым  походам  и  волонтерам  93-го  года.  Только  толпа  способна   к
проявлению величайшего бескорыстия и величайшей преданности. Как  много  раз
толпа героически умирала за какое-нибудь верование, слова или идеи,  которые
она сама едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, делает  это  не  столько
для того, чтобы добиться увеличения своего скудного заработка,  которым  она
удовлетворяется, сколько для того,  чтобы  повиноваться  приказанию.  Личный
интерес очень редко бывает могущественным двигателем в толпе,  тогда  как  у
отдельного индивида он занимает первое место.  Никак  не  интерес,  конечно,
руководил толпой во многих войнах, всего чаще недоступных  ее  понятиям,  но
она шла на смерть и так же легко принимала ее, как легко дают  себя  убивать
ласточки, загипнотизированные зеркалом охотника.
   Случается очень часто, что даже совершенные негодяи,  находясь  в  толпе,
проникаются временно самыми строгими принципами  морали.  Тэн  говорит,  что
сентябрьские убийцы приносили в комитеты все деньги и драгоценности, которые
они находили на своих жертвах, хотя им легко было утаить все это. Завывающая
многочисленная толпа оборванцев, завладевшая Тюильрийским дворцом  во  время
революции 1848 года, не захватила ничего из великолепных  вещей,  ослепивших
ее, хотя каждая из этих вещей могла обеспечить ей  пропитание  на  несколько
дней.
   Такое нравственное  влияние  толпы  на  отдельных  индивидов  хотя  и  не
составляет постоянного правила, но все-таки встречается довольно часто;  оно
наблюдается даже в случаях менее серьезных, чем те, о которых я  только  что
упомянул. Я уже  говорил,  что  в  театре  толпа  требует  от  героев  пьесы
преувеличенных добродетелей,  и  самое  простое  наблюдение  указывает,  что
собрание,  даже  состоящее  из  элементов   низшего   разряда,   обыкновенно
обнаруживает большую щепетильность в этом отношении. Профессиональный вивер,
зубоскал, оборванец и  сутенер  зачастую  возмущаются,  если  в  пьесе  есть
рискованные сцены и  не  совсем  приличные  разговоры,  которые,  однако,  в
сравнении с их всегдашними разговорами должны бы показаться очень невинными.
   Итак, если толпа часто подпадает под влияние низших инстинктов, то все же
иногда она в состоянии явить  примеры  очень  высокой  нравственности.  Если
считать  нравственными  качествами  бескорыстие,  покорность  и   абсолютную
преданность химерическому или реальному идеалу, то надо признать, что  толпа
очень часто обладает этими качествами в такой степени,  в  какой  они  редко
встречаются даже у самого мудрого из философов. Эти качества толпа прилагает
к делу бессознательно, но что за беда! Не будем слишком сетовать о том,  что
толпа главным образом управляется бессознательными инстинктами и  совсем  не
рассуждает. Если бы  она  рассуждала  иногда  и  справлялась  бы  со  своими
непосредственными  интересами,  то,  быть  может,  никакая  цивилизация   не
развилась бы на поверхности  нашей  планеты,  и  человечество  не  имело  бы
истории.
 
   УБЕЖДЕНИЯ ТОЛПЫ
 
   1. Идеи толпы
   Изучая в первой части этой  книги  ("Психология  народов")  роль  идей  в
эволюции народов, мы указали, что всякая цивилизация вытекает из  небольшого
количества основных идей, очень редко обновляемых. Мы представили,  как  эти
идеи утверждаются в душе толпы, с какой трудностью они  проникают  в  нее  и
какое приобретают могущество после-того, как утвердились в ней.  Мы  видели,
как часто великие исторические перевороты  вытекают  из  изменения  основных
идей толпы.
   Я уже достаточно говорил об этом  предмете,  и  потому  не  буду  к  нему
возвращаться теперь; скажу только несколько слов об идеях, доступных  толпе,
и о том, в какой форме они усваиваются толпой.
   Эти идеи  можно  разделить  на  два  разряда.  К  первому  мы  причисляем
временные  и  скоропреходящие  идеи,  зародившиеся  под   влиянием   минуты;
преклонение перед каким-нибудь индивидом или доктриной, например; ко второму
- все основные идеи, которым среда,  наследственность,  общественное  мнение
дают очень большую устойчивость,  таковы  прежние  религиозные  верования  и
нынешние социальные и демократические идеи.
   Основные идеи можно представить себе в виде массы вод какой-нибудь  реки,
медленно развивающей свое течение, тогда как преходящие идеи - это маленькие
волны, постоянно изменяющиеся и возмущающие поверхность большой  массы  вод;
эти волны не имеют действительного значения,  но  более  заметны  для  глаз,
нежели движение самой реки.
   В настоящее время великие основные идеи, которыми жили наши предки, стали
расшатываться; они потеряли всякую прочность,  и  вследствие  этого  глубоко
поколебались также и все учреждения, опирающиеся на эти идеи.  Мы  наблюдаем
ежедневно образование  мелких  преходящих  идей,  о  которых  я  только  что
говорил, но весьма немногие из этих идей развиваются илее и могут приобрести
выдающееся влияние.
   Каковы  бы  ни  были  идеи,  внушенные   толпе,   они   могут   сделаться
преобладающими  не  иначе,  как  при  условии  быть  облеченными   в   самую
категорическую и простую форму. В таком случае  эти  идеи  представляются  в
виде образов, и только в такой форме они доступны толпе.  Такие  идеи-образы
не  соединяются  между  собой  никакой  логической   связью   аналогии   или
последовательности и могут  заменять  одна  другую  совершенно  так,  как  в
волшебном фонаре одно стекло заменяется другим рукой фокусника,  вынимающего
их из ящика, где они были сложены вместе. Вот почему  в  толпе  удерживаются
рядом идеи самого противоречивого характера. Сообразно случайностям  минуты,
толна подпадает под влияние одной из разнообразных идей, имеющихся у  нее  в
запасе, и поэтому может совершать самые противоположные действия; отсутствие
же критической способности мешает ей заметить эти противоречия.
   Такое явление, однако, не составляет  специального  свойства  толпы;  его
можно заметить у многих изолированных индивидов, и не только у  первобытного
человека, но  и  у  всех  тех,  которые  какой-нибудь  стороной  своего  ума
приближаются  к  нему,  например,  у  последователей   какого-нибудь   резко
выраженного религиозного верования. Я наблюдал это явление у ученых индусов,
воспитанных  в  наших  европейских  университетах  и  имеющих  дипломы.   На
незыблемых основных религиозных или наследственных специальных идеях  у  них
положен был слой западных идей, нисколько не изменивший прежних основ  и  не
имеющий с ними никакой родственной связи. Под влиянием случайностей  минуты,
те или другие из этих идей выступали на поверхность, вызывая соответствующие
поступки и речи, и один и тот же индивид мог на этом  основании  представить
самые резкие противоречия. Впрочем, See эти противоречия  больше  кажущиеся,
нежели действительные, потому  что  лишь  одни  только  наследственные  идеи
обладают такой силой в изолированном индивиде, что  могут  руководить  всеми
его поступками. Только тогда, когда вследствие скрещивания человек  очутился
под влиянием различных наследственных импульсов, его поступки на самом  деле
становятся противоречивыми. Было бы лишне настаивать здесь на этих явлениях,
хотя их психологическое значение и очень важно; но я  думаю,  что  нужно  по
крайней мере десять лет наблюдений и путешествий для того, чтобы  их  понять
как следует.
   Идеи, доступные толпе  лишь  в  самой  простой  форме,  для  того,  чтобы
сделаться популярными, часто должны претерпеть глубокие изменения. В области
философских и научных, более возвышенных, идей в особенности можно  заметить
глубину изменений,  которые  необходимы  для  того,  чтобы  эти  идеи  могли
постепенно спуститься до уровня понятий толпы.  Изменения  эти  находятся  в
зависимости от категории и расы, к  которым  принадлежит  толпа,  но  всегда
имеют упрощающий и понижающий  характер.  Вот  почему,  с  социальной  точки
зрения, не существует в действительности идейной иерархии,  т.е.  более  или
менее возвышенных идей. Уже  одного  факта  проникновения  идеи  в  толпу  и
выражения ее в действиях бывает достаточно, чтобы лишить ее всего того,  что
способствовало ее возвышенности и величию, как бы  она  ни  была  истинна  и
велика при своем начале.
   С социальной точки зрения иерархическая ценность идеи, впрочем, не  имеет
значения, а принимать во внимание надо только ее последствия.  Средневековые
мистические идеи, демократические идеи прошлого века, современные социальные
идеи нельзя назвать очень возвышенными. С философской точки зрения нельзя не
считать их довольно прискорбными заблуждениями, а между тем, их роль была  и
будет очень  велика,  и  они  долго  будут  считаться  самыми  существенными
факторами в поведении государств.
   Но даже когда идея претерпела изменения, сделавшие  ее  доступной  толпе,
она все-таки  действует  лишь  в  том  случае,  если  посредством  известных
процессов, о которых будет речь в  другом  месте,  она  проникла  в  область
бессознательного и стала  чувством,  а  на  это  требуется  всегда  довольно
продолжительное время.
   Не следует думать, что идея производит впечатление,  даже  на  культурные
умы, лишь в том случае, если доказана ее справедливость. Легко  убедиться  в
этом, наблюдая, как мало действуют даже самые непреложные доказательства  на
большинство людей. Очевидность, если она очень бросается в глаза, может быть
замечена каким-нибудь образованным индивидом  в  толпе,  но  новообращенный,
находясь под властью бессознательного,  все-таки  очень  быстро  вернется  к
своим первоначальным воззрениям. Если вы увидитесь  с  ним  через  несколько
дней, то он вам снова представит все свои прежние аргументы и в тех же самых
выражениях,  так  как  находится  под  влиянием  прежних  идей,  сделавшихся
чувствами; эти-то последние  служат  глубокими  двигателями  наших  речей  и
поступков. В толпе происходит то же самое.
   Когда посредством известных процессов идея  проникает,  наконец,  в  душу
толпы,  она  получает  непреодолимую  власть  над  нею   и   порождает   ряд
последствий, которые приходится переносить. Философские  идеи,  приведшие  к
французской революции, потребовали целое столетие для того, чтобы укрепиться
в душе толпы. Известно уже, какую непреодолимую  силу  они  приобрели  после
того, как укрепились. Стремление целого народа  к  приобретению  социального
равенства, к реализации абстрактных прав и вольностей расшатало все троны  и
глубоко  потрясло  западный  мир.  В  течение  целых  двадцати  лет   народы
устремлялись друг на друга, и Европа пережила такие гекатомбы, которые могли
бы  испугать  Чингисхана  и  Тамерлана.  Никогда  еще  миру  не  приходилось
наблюдать в такой степени результаты владычества какой-нибудь идеи.
   Нужно очень долгое время для того, чтобы идеи укрепились в душе толпы, но
не менее времени надо и для того, чтобы они исчезли из нее. Поэтому-то толпа
в отношении идей  всегда  отставала  на  несколько  поколений  от  ученых  и
философов. Все государственные люди  знают  в  настоящее  время,  как  много
ошибочного заключается в основных идеях, о которых я только что говорил,  но
так как влияние этих идей  еще  очень  сильно,  то  государственные  деятели
вынуждены управлять согласно принципам, в истинность которых они сами уже не
верят более.
   2. Рассуждения толпы
   Нельзя утверждать абсолютным  образом,  что  толна  не  рассуждает  и  не
подчиняется рассуждениям. Но аргументы, употребляемые ею, и те,  которые  на
нее действуют, принадлежат с точки зрения логики к такому разряду, что разве
только на основании аналогии их можно назвать рассуждениями.
   Рассуждения  толпы,  несмотря  на  свое  невысокое   достоинство,   также
основываются на ассоциациях, как и рассуждения более возвышенного  рода,  но
они связаны между собой лишь кажущейся аналогией  и  последовательностью.  В
них замечается точно такая же связь, как и в  идеях  эскимоса,  знающего  по
опыту, что лед прозрачен и тает во рту, и выводящего отсюда заключение,  что
и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту;  или  же  в  идеях
дикаря, полагающего, что если он съест сердце мужественного  врага,  то  тем
самым усвоит себе его  храбрость;  или  в  идеях  рабочего,  подвергавшегося
эксплуатации со стороны своего хозяина и выводящего отсюда  заключение,  что
все хозяйства должны быть эксплуататорами.
   Ассоциация разнородных вещей, имеющих лишь  кажущееся  отношение  друг  к
другу, и немедленное обобщение частных случаев - вот характеристичные  черты
рассуждений толпы. Подобного рода аргументация всегда выставляется теми, кто
умеет управлять толпой, и это единственная, которая  может  влиять  на  нее.
Сцепление логических рассуждений совершенно непонятно толпе, вот почему  нам
и дозволяется говорить, что толпа не рассуждает или рассуждает  ложно  и  не
подчиняется влиянию рассуждений. Не раз приходится удивляться, как  плохи  в
чтении речи, имевшие огромное влияние на толпу, слушавшую  их.  Не  следует,
однако, забывать, что эти речи предназначались именно для того, чтобы увлечь
толпу, а не для того, чтобы их читали философы. Оратор, находящийся в тесном
общении с толпой, умеет вызвать образы, увлекающие  ее.  Если  он  успеет  в
этом,  то  цель  его  будет  достигнута,  и  двадцать  томов  речей,  всегда
придуманных потом, зачастую не стоят нескольких удачных фраз,  произнесенных
в должную минуту и подействовавших на умы тех, кого нужно было убедить.
   Считаем лишним прибавлять здесь, что эта  неспособность  толпы  правильно
рассуждать мешает ей критически относиться к чему-либо, т.е. отличать истину
от заблуждений и иметь определенное суждение о чем бы то ни  было.  Суждения
толпы всегда навязаны ей  и  никогда  не  бывают  результатом  всестороннего
обсуждения. Но как много есть людей, которые не возвышаются в данном  случае
над уровнем толпы! Легкость, с  которой  распространяются  иногда  известные
мнения, именно и зависит от того,  что  большинство  людей  не  в  состоянии
составить себе частное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях.
   3. Воображение толпы
   Как  у  всех  существ,  неспособных  к  рассуждению,  воспроизводительная
способность воображения  толпы  очень  развита,  очень  деятельна,  и  очень
восприимчива к  впечатлениям.  Вызванные  в  уме  толпы  каким-нибудь  лицом
образы, представление о каком-нибудь событии или  случае  по  своей  живости
почти равняются реальным образам.  Толпа  до  некоторой  степени  напоминает
спящего, рассудок которого временно бездействует и в уме которого  возникают
образы чрезвычайно живые, но эти образы скоро  рассеялись  бы,  если  бы  их
можно было подчинить размышлению. Для толпы, неспособной ни  к  размышлению,
ни  к  рассуждению,  не  существует  поэтому  ничего  невероятного,  а  ведь
невероятное-то всегда и поражает всего сильнее.
   Вот почему толпа поражается больше всего чудесной и легендарной  стороной
событий.  Подвергая  анализу  какую-нибудь  цивилизацию,  мы  видим,  что  в
действительности настоящей ее опорой  является  чудесное  и  легендарное.  В
истории кажущееся всегда играло более важную роль, нежели действительное,  и
нереальное всегда преобладает в ней над реальным.
   Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к  образам.
Только  образы  могут  увлечь  ее  или  породить  в  ней  ужас  и  сделаться
двигателями ее поступков.
   Театральные  представления,  где  образы  представляются  толпе  в  самой
явственной форме, всегда имеют на  нее  огромное  влияние.  Хлеб  и  зрелища
некогда составляли для римской черни идеал счастья, и она больше  ничего  не
требовала. Века прошли