коллективного  насилия  хорошо  виден  на  примере
превращения революционной армии в армию регулярную. Например,  революционные
армии не имеют униформы и не слишком обременяют себя уставами  и  формальной
дисциплиной. Вскоре после победы все это появляется Но люди в униформе - это
специальные  люди,  это  не  весь  народ.  Солдаты,  занимающиеся   строевой
подготовкой и обязанные отдавать честь старшим по званию, не могут, как  это
делали бойцы революции, свободно выбирать,  на  чьей  стороне  сражаться.  В
результате  революционная  армия  перестает  быть   таковой   и   становится
государственной.
   Процесс   структуризации   затрагивает   и   использование   национальной
символики. Многие революционные армии ее отвергают  -  национальные  символы
находятся в монопольном владении старого режима. Революционеры создают  свою
символику, либо совсем новую, либо апеллирующую к неиспользуемым официальной
властью аспектам национальной истории и культуры. После победы революционные
символы становятся общенациональными, старая символика отвергается  и  даже,
как будто, забывается. Однако со  временем  она  возрождается  и  постепенно
входит в символический код новой власти. Так,  например,  произошло  у  нас,
когда во время Великой Отечественной войны были учреждены ордена Суворова  и
других великих полководцев Российской империи, а форма офицеров стала  почти
такой же, какой она была в царской армии.
   Легитимность многих режимов  связана  с  представлениями  о  легитимности
революции  и  с  убеждением,  что  революционеры  действовали  и  продолжают
действовать  от  имени  всего  народа.  Процесс  структуризации   институтов
насилия, отделяя солдат и работников органов правопорядка от остальной массы
народа, подрывает это ощущение легитимности и порождает серьезные проблемы в
отношениях между народом и  новой  властью.  Осознавая  это,  многие  режимы
стремятся  каким-то  образом  сгладить  процесс  структуризации   институтов
насилия. Например, лидеры сохраняют форму или стиль одежды времен революции,
т.е. того периода, когда они были представителями не  государства,  а  всего
народа.  Наиболее  известным  примером  такого  решения  являются  борода  и
экстравагантная одежда Фиделя Кастро.
   Структуризация  обычно  направлена  вовнутрь,  т.е.  она   начинается   с
обеспечения  внутренней  безопасности,  и  целью  ее   является   достижение
внутреннего  единства.  Сначала   структуризируются   службы   безопасности,
направленные против внутренних врагов, а уже после  этого  структуризируется
армия,  которая  направлена  на  отражение  внешней  агрессии.  В  принципе,
возможно  и   обратное   движение   -   от   институтов   структурированного
коллективного насилия к институтам  неструктурированного  насилия.  Примером
могут служить попытки создания  нацистского  сопротивления  после  оккупации
Германии в 1945 г., когда на базе подразделений  СС  и,  частично,  на  базе
юношеских организаций нацисты пытались создать на оккупированной  территории
партизанские отряды. Собственно, деструктуризация  происходит  всегда  после
гибели  режима  или  временного  отступления  режима.   Остатки   институтов
политического насилия  пытаются  продолжать  действовать,  но  уже  в  менее
структурированном варианте.
   2.3. Структурированное индивидуальное насилие
   Примером  структурированного  индивидуального   насилия   могут   служить
феодальные отношения между вассалом и сюзереном. Эти отношения  предполагают
личную лояльность и право сюзерена на насилие по отношению к своему вассалу.
   По всей вероятности, механизмы структурированного индивидуального насилия
являются     необходимой     составляющей      реализации      коллективного
структурированного насилия, т.е. личная лояльность, допустим, телохранителей
по отношению к  охраняемому  ими  лицу,  по-видимому,  является  необходимой
составляющей  для  того,  чтобы   создавались   соответствующие   социальные
институты, например, армия. Не случайно в любой армии мира считается  особым
подвигом, когда солдат жертвует жизнью, спасая  командира.  Фактически,  при
этом, он защищает не Родину в целом - он защищает другого человека, но  этот
другой человек важнее, ценнее, чем он сам.
   Участие в структурированном индивидуальном насилии, так же, как и участие
в  коллективном  структурированном   насилии,   позволяет   не   чувствовать
ответственности за последствия своих действий, отделять себя  от  той  роли,
которую ты в данный момент исполняешь.
   Общество, регулируя структурированное индивидуальное насилие, максимально
четко определяет, что, по отношению к кому и в каких  условиях  возможно,  а
что - нет. Архаические общества открыто признавали  разные  права  и  разную
ценность  людей.  Это  фиксировалось  как  право  первой  ночи,  как  разные
наказания за одни и те же насильственные действия в зависимости от того, кто
является субъектом и объектом насилия и т.д. Например, убийство князя,  если
оно совершено князем же, наказывалось иначе, чем убийство князя смердом.
   В современных обществах, декларирующих полное равенство  людей  и  равную
ценность любой человеческой жизни, тем не менее, существуют разные права  на
индивидуальное насилие, и эти права  подробно  регламентированы.  Работникам
службы  охраны  порядка  позволено  использовать  насилие  по  отношению   к
преступникам.  Сопротивление  полиции  и   нанесение   вреда   полицейскому,
находящемуся при исполнении служебных обязанностей, является более серьезным
преступлением, чем, например, насилие по отношению к этому же  полицейскому,
но когда он не в форме, или к другому гражданину, не  имеющему  отношения  к
полиции.
   2.4. Неструктурированное индивидуальное насилие
   Неструктурированное индивидуальное насилие охватывает очень широкий  круг
явлений  -  от  бытового  хулиганства  до  издевательства   начальника   над
подчиненным. Оно существует и в виде спонтанных  актов,  таких,  как  пьяная
драка,  и  в  виде  продуманных  преступных  действий,  например,  разбойных
нападений, и, наконец, в виде сверхнормативной  жестокости  в  рамках  актов
структурированного  насилия,  коллективного  или  индивидуального.  Примером
могут служить жестокость сержанта по отношению к солдату или  издевательства
солдат оккупационной армии над мирными жителями.
   Хотя акты индивидуального  неструктурированного  насилия  не  имеют,  как
правило, никаких идеологических  оправданий  и,  в  той  или  иной  степени,
осуждаются обществом, участие в них совсем не обязательно порождает  чувство
вины. Во-первых, человек может атрибутировать всю  ответственность  за  свое
поведение внешним условиям, например, обществу. Так, в письмах преступников,
отбывающих наказание за тяжкие  преступления  против  личности,  практически
никогда не присутствует ощущение вины и  индивидуальной  ответственности.  В
том, что они совершили, виновато несправедливое общество, которое  поставило
их в столь ужасные условия, что они вынуждены были пойти на преступления.
   Во-вторых, он может создавать для себя свой  собственный  моральный  код,
считая, что ему в  силу  определенных  обстоятельств  -  выдающихся  заслуг,
необыкновенных способностей или особого предназначения - позволено  то,  что
не позволено никому другому. Собственно, так погибла старуха-процентщица.
   Индивидуальное неструктурированное насилие  является  наиболее  личностно
детерминированным из  всех  рассмотренных  нами  видов  насилия.  Жестокость
субъекта, уровень его морали и  юридической  грамотности,  самоконтроль  или
психопатия, все это будет определять, совершит  ли  он  акт  насилия.  Есть,
однако,  и  внешние  по  отношению  к  субъекту  факторы,   способные   либо
спровоцировать насильственный акт, либо  предотвратить  его.  Отметим  здесь
лишь один из таких факторов - представление  субъекта  о  возможной  реакции
свидетелей и о возможном наказании за совершенное. Большинство тех, кто идет
на совершение насилия по отношению к другим людям, будь то хулиганы на улице
или "деды" в  армии,  верят  в  собственную  безнаказанность  и  в  то,  что
окружающие, по крайней мере, значимые для них люди, их за  эти  действия  не
осудят. Изменение этого представления может оказаться весьма эффективным для
предотвращения насилия. Так в августе 1991 года мэру Петербурга  (тогда  еще
Ленинграда)  Анатолию  Собчаку  удалось  убедить  генералов   Ленинградского
военного округа в том, что  их  участие  в  путче  может  повлечь  за  собой
уголовную ответственность и что большинство граждан, в  том  числе  военных,
путч осуждает. Генералы, в результате, предпочли в путче не участвовать, и в
Ленинграде обошлось без жертв.
   3. Психология геноцида и политического терроризма
   Современная мораль, осуждая насилие, тем не менее, мирится с ним,  как  с
неизбежным злом, в тех случаях, когда речь идет об обеспечении  безопасности
людей или о принуждении по отношению к тем, кто  представляет  собой  угрозу
для общества. Политическое насилие, однако, довольно часто осуществляется по
отношению к людям,  абсолютно  ни  в  чем  не  виновным,  к  людям,  которые
становятся жертвами насильственных действий в силу принадлежности к той  или
иной национальной или религиозной группе или просто случайно. Мы  рассмотрим
здесь два вида политического насилия такого типа -  геноцид  и  политический
терроризм.
   3.1. Психология геноцида и массовых убийств
   Геноцид  не  является  принадлежностью  только  варварских   времен.   На
протяжении  XX  в.  массовые  убийства,  в  которых  жертвы  выбирались   по
этническому и религиозному признаку, проходили в разных  частях  планеты,  в
том числе -  в  странах  с  сильными  традициями  законности  и  уважения  к
индивидуальности. Убивали армян, курдов, евреев, католиков...
   Массовые убийства и геноцид - особый вид политического насилия. От других
видов террора и репрессий геноцид отличается не только масштабами  (массовые
репрессии против политических противников могут унести не меньше жизней), но
и  степенью  вовлеченности  в  акты  насилия  не  только  властной  элиты  и
сотрудников карательных органов, но и  практически  всего  населения  данной
территории. В отличие от всех других видов насилия, геноцид  осуществляется,
кажется, самим народом. Геноцид  выглядит  восстанием  народа,  возмущенного
притеснениями и обидами  со  стороны  инонационального  или  инорелигиозного
меньшинства.  Геноцид  -  это  преступление,  характеризующееся  не   только
огромным количеством жертв, но и еще большим числом  преступников.  Поэтому,
хотя акты геноцида столь ужасны и бессмысленны,  столь  сильно  противоречат
нормам  человеческой  морали,  что  существует  соблазн  объявить   массовые
убийства  делом  больных  людей,  свести  все  к  массовому  помешательству,
помутнению сознания, это было бы  в  корне  неверно.  Большинство  тех,  кто
участвует в актах геноцида, психически здоровые люди.
   Геноцид может быть объяснен экономическими или политическими причинами  -
столкновением  интересов  крупных  экономических  субъектов,  борьбой  элит,
стремлением  нарушить  сложившееся  равновесие  и  т.д.  Но  нас  интересуют
психологические аспекты геноцида. Что  толкает  людей  на  убийства?  Многие
склонны считать, что  преступная  власть  или  экстремисты-демагоги  как  бы
"совращают" общество, "заражая"  людей  безумными  и  жестокими  идеями.  Но
геноцид никогда не  возникает  на  пустом  месте.  Для  того,  чтобы  вполне
нормальные добропорядочные люди вдруг  стали  убивать  своих,  говорящих  на
другом языке или молящихся другому Богу соседей, с которыми  они  до  этого,
пусть и без особой любви, много лет прожили вместе,  недостаточно  появления
преступника или маньяка в президентском дворце.
   Преступники и авантюристы на политической арене есть всегда, и призывы  к
убийству и насилию в той или иной форме  существуют,  практически,  в  любой
стране, везде есть экстремистские организации. Важно понять, в каком  случае
средний человек становится сензитивен к безумным кровавым призывам.
   Стремясь объяснить явление геноцида, американский  психолог  Ирвин  Стауб
ввел понятие "тяжелых времен", которые, по его мнению,  всегда  предшествуют
геноциду. Тяжелые времена - это  не  обязательно  самый  трудный  или  очень
трудный период социальноэкономического развития страны. Это  психологическое
понятие.  Тяжелые  времена  -   это   ощущение   депрессии,   безнадежности,
окруженности врагами, ощущение несправедливости, совершаемой по отношению  к
"моему народу", "моей религии", "моему городу". Именно этот комплекс чувств,
по Стаубу, является необходимой предпосылкой массовых убийств и геноцида. За
годы "тяжелых времен"  в  обществе  накапливаются  раздражение  и  агрессия,
которые потом находят выход в варварских актах геноцида.
   Вторым, совершенно необходимым условием геноцида является наличие  врага,
который, во-первых, ответственен за неприятности и несчастья, и,  во-вторых,
с устранением которого станет лучше. Иначе говоря, геноцид осуществляется не
только  как  мщение.  Опыт  осуществлявшихся   геноцидов   показывает,   что
большинство людей, в геноцидах участвовавших, не только мстят этому врагу за
те проблемы, которые по его, как они считают, вине возникли, но и  надеются,
что устранение врага поможет в решении этих проблем. Не в том (не  только  в
том) дело,  что  "они"  (арабы,  евреи,  армяне,  негры)  виноваты  в  наших
несчастьях, а в том, что, если "их" не станет, то жизнь станет лучше.
   Геноцид невозможен без острого чувства ненависти к  народу  или  религии,
предназначенным на роль жертвы. Эта ненависть должна быть столь сильной, что
позволяет человеку нарушать даже заповедь "не  убий"  и  продолжать  считать
себя вполне достойным Царства Божия. Эта  ненависть  долго  воспитывается  и
развивается. Корни ее - в школьных  учебниках,  где  рассказывается  о  том,
какой замечательной была жизнь моих предков в прошлом,  когда  еще  не  было
"их", каким могущественным и справедливым было мое государство до того,  как
пришли или даже напали "они", о том, какие  ужасные  заговоры  "они"  всегда
строили против моей страны. Корни ненависти  -  в  привычной  и,  как  будто
естественной, бытовой дискриминации - в  скамейках  "только  для  белых",  в
анекдотах про хохлов или москалей, в оскорбительных кличках. Корни ненависти
- в  диких  представлениях,  связывающих  преступность  с  каким-либо  одним
этносом, в псевдонаучных публикациях, обосновывающих то, что иного отношения
"они" и не заслуживают. Все  это  подготавливает  людей  к  участию  в  акте
геноцида, убеждает потенциальных убийц в том, что  жертвы,  в  общем,  и  не
заслуживают другой участи.
   В конце шестидесятых годов канадский психолог  Мелвин  Лернер  разработал
т.н. теорию веры в справедливый мир. Согласно этой теории, люди предпочитают
верить, что мир, в котором они живут, имманентно  справедлив.  Добро  в  нем
вознаграждается, а зло наказывается, честный труд ведет к успеху, а жулик, в
конце концов, остается ни с чем. Следствием этой веры является, в частности,
жестокое отношение к жертвам различных несчастий - если человеку не повезло,
значит, он сам и виноват. Ведь если не повезло  хорошему  человеку,  значит,
мир  несправедлив.  К  сожалению,  дискриминация  тех,  кому   не   повезло,
распространяется и на жертв погромов и массовых убийств. После войны,  когда
мир  узнал  о   преступлениях   гитлеровцев   против   евреев,   в   странах
антигитлеровской коалиции был зафиксирован рост антисемитизма. После погрома
в Сумгаите в 1988 году -  первого  массового  кровопролития  по  этническому
признаку  на  территории  Советского  Союза  после  сталинских  репрессий  -
делались заявления о том, что, хотя погром  -  это,  конечно,  плохо,  но  в
армянах есть что-то  такое,  что  провоцирует  погромщиков.  Иными  словами,
армяне сами виноваты...
   Естественно, не все люди имеют одинаковую склонность участвовать в  актах
геноцида. Вероятность участия повышают авторитарность,  плохое  образование,
низкая самооценка, низкий уровень социальной адаптированности, ощущение себя
аутсайдером и неудачником. Участники погромов - люди, не умеющие работать на
отсроченной мотивации, они требуют результатов  немедленно.  Но  немедленные
изменения - это не реальная жизнь, в ней все меняется постепенно, а чудеса -
сказка, добрая или страшная. Погром и  является  воплощением  такой  сказки,
когда враги исчезнут и все твои проблемы решатся, как по мановению волшебной
палочки.
   Погромщики абсолютно не подготовлены к сопротивлению.  Они  считают,  что
сопротивления оказано не будет,  что  жертвы,  в  принципе,  не  способны  к
сопротивлению и согласны быть жертвами. (Эта ситуация была блестяще  описана
Набоковым  в  его  романе   "Приглашение   на   казнь".)   Представление   о
несопротивлении, с одной стороны, и  о  полной  безнаказанности,  с  другой,
входят и в идеологию геноцида, и в личные ощущения участников погромов.  Они
не думают о том, что могут быть наказаны. Они не верят, что их могут  убить,
защищаясь, те, на кого они  нападают.  Любой  вред,  нанесенный  им  в  ходе
погрома, они воспринимают как агрессию со  стороны  жертв  и  как  нарушение
некой неписаной конвенции. Они абсолютно убеждены  в  том,  что  никогда  не
предстанут перед судом (официальным или общественным). Из-за всего  этого  в
немногих случаях, когда жертвы, несмотря на многократно  превосходящие  силы
нападающих,  начинают  оказывать  сопротивление,  это  сопротивление  бывает
весьма  эффективным.   Это   касается   и   физического   сопротивления,   и
сопротивления морального.
   Примером такого исключительно  успешного  морального  сопротивления  была
демонстрация,  состоявшаяся  в  1942  г.  в  Берлине.  В   ней   участвовали
женщины-немки, чьими мужьями были евреи. В конце  30-х  годов,  несмотря  на
нацистские репрессии по отношению к евреям, те  евреи,  которые  состояли  в
браке с немцами, не арестовывались. Впоследствии репрессии коснулись и  этой
группы евреев, и в 1942 г. их жены вышли  на  улицы  Берлина  с  требованием
вернуть мужей домой. Казалось бы, эта демонстрация не имела шансов на успех,
и, тем не менее, власти, не ожидавшие протеста, настолько  растерялись,  что
требование было удовлетворено, и мужья этих 150 женщин были освобождены.
   Помимо жертвы и погромщика в актах геноцида  есть  и  третий  участник  -
свидетель. Геноцид всегда направлен против меньшинства, и,  если,  например,
поджигают  дом  одного  узбека,  армянина  или  представителя  любой  другой
национальности,  живущего  в  инонациональном  окружении,  то,  естественно,
поджигателей будет всего несколько человек. В то  же  время  толпа,  которая
стоит вокруг и вроде бы никакого насилия сама не  осуществляет,  насчитывает
десятки людей. Известно, что  ни  один  геноцид,  ни  один  случай  массовых
убийств не происходил без такой толпы и бурно выражаемого одобрения тех, кто
не участвует в актах насилия. Погром в Сумгаите был осуществлен примерно  50
бандитами, которые убивали, насиловали и поджигали, переходя от  квартиры  к
квартире. Но эту относительно небольшую группу сопровождала толпа,  примерно
человек 300, которая не принимала участия в  зверствах,  но  бурно  одобряла
все, что совершали погромщики. И все это происходило в городе с населением в
100 тысяч человек, в котором была создана та атмосфера одобрения насилия  по
отношению к армянам, без которой, по всей вероятности, не могбы произойти  и
сам погром.
   Роль  свидетелей  исключительно  важна.  Без  их  одобрения  и  поддержки
массовое насилие невозможно. Люди не делают того, что делать стыдно,  и  те,
кто участвует в актах насилия, нуждаются  в  том,  чтобы  их  действия  были
признаны акциями героическими и  правильными.  Свидетелями,  строго  говоря,
являются и соседи, и сограждане, и мировое  сообщество.  Осуждение  со  всех
этих уровней, псих