СТВО
 
   В предыдущих главах я говорил о том, что жизнь - всегда компромисс  между
противоположными  стремлениями,  причем  "хорошая   жизнь"   достигается   в
результате удачного сочетания противоборствующих сил. И неважно,  какое  имя
этому сочетанию дают мода или обычай. В данной книге я  использовал  термины
"автономность личности" и "целостность".
   Если вследствие какой-то особой  восприимчивости  человека  или  давления
общественных требований невозможен жизнеспособный компромисс между обществом
и личностью, то и люди, и общество естественным образом постепенно перестают
существовать На первый взгляд, кажется, что  это  неверно,  поскольку  жизнь
вроде бы идет нормально при различных социальных  устройствах  и  человек  -
существо чрезвычайно пластичное, способное приспосабливаться. Тем не  менее,
когда взаимный  компромисс  не  достигается,  скорость  распада  личности  и
общества зависит от многих обстоятельств и главное из них - насколько упорно
общество или личность отказываются изменяться.
   Если тоталитарное государство навязывает свою власть в такой степени, что
не остается места для удовлетворения  хотя  бы  первоочередных  потребностей
личности, то, как утверждалось в предыдущей главе, единственный путь  выжить
- разрушить (или изменить) данное общество. Следовательно, если  государство
достигает полного господства над личностью, оно ее уничтожает.  Гитлеровское
государство уничтожило только несколько миллионов своих граждан, а  не  всех
лишь потому, что не успело этого сделать.  Само  же  государство  продолжало
существовать, поскольку ему приходилось  идти  на  временные  компромиссы  с
большинством своих граждан, хотя эти компромиссы и были  враждебны  основным
принципам системы.
   Но и многие из самых преданных приверженцев гитлеровского государства, во
всем шедшие на компромисс, были тем не менее уничтожены как личности в нашем
понимании. Примером служат судьбы Рэма [8] и Гесса  -  коменданта  Освенцима
Будучи  истинным  наци,  Гесс  считал  для  себя  обязательным   безусловное
подчинение.  В  результате,  отказавшись  существовать  как  самостоятельная
личность, он превратился в простого исполнителя приказов. С момента принятия
командования над Освенцимом он представлял собой живой труп.  Гесс  не  стал
"мусульманином" только потому, что его хорошо  кормили  и  одевали.  Но  ему
пришлось в такой степени лишить себя  самолюбия  и  самоуважения,  чувств  и
характера, что он, практически, уже мало  отличался  от  машины,  начинающей
работать только после щелчка командного переключателя.
   Руководящий принцип, на котором основано тоталитарное государство, - жить
и принимать решения разрешается только одной личности - лидеру. Но  так  как
государству  необходимы  преданные  помощники,  следовать   этому   принципу
абсолютно строго было  невозможно,  особенно  вначале,  хотя  от  этого  его
сущность не менялась. Чем выше в иерархии стоял человек, тем  меньше,  а  не
больше влиял он на решения и тем в большей  степени  он  жил  волей  лидера.
Высшие деятели нацистского государства были марионетками Гитлера. Многие  из
них в такой степени подчинились, что жили только своим лидером, и,  в  конце
концов, они уже не знали как жить, а только как умереть.
   Нацистское государство, объединявшее миллионы немцев, представляло  собой
весьма разнородное общество. Это обстоятельство правители  считали  основным
препятствием на пути к успеху, хотя в действительности именно  оно  помогало
государству  удержаться.  "Маленькие"  немцы  отстаивали   свое   право   на
компромисс во многом против логики системы. Их терпели  якобы  до  тех  пор,
пока  подрастало  новое,  воспитанное  системой,  поколение.  После   этого,
наконец, и должно было выйти на арену настоящее тоталитарное государство, не
сдерживаемое более необходимостью допускать хотя  бы  маленькие  компромиссы
даже со своими лояльными гражданами.
   Я убежден как раз в обратном. Только большое количество людей, с которыми
государству приходилось идти на компромисс, и  позволяло  ему  существовать.
Тоталитарное государство, где все граждане  полностью  подчинены  лидеру,  в
результате состоит из накормленных, обутых, одетых,  хорошо  функционирующих
трупов, знающих только как умирать, а не как жить. Но  такое  государство  и
его граждане должны быстро исчезнуть.
   Конечная цель тоталитарной системы -  деперсонализация,  причем  политика
уничтожения логически следует из этой цели.  Подобная  политика  -  наиболее
отталкивающее и наиболее характерное выражение сути системы. По  документам,
найденным после  войны,  можно  проследить  процесс  дегуманизации,  крайней
точкой  которого  стали  лагеря  смерти.  В  настоящее   время   эти   факты
общеизвестны, я хотел бы прокомментировать только некоторые моменты.
   Отдельные расовые и  евгенические  представления  гитлеровских  идеологов
начали проявляться в лагерях уже  в  1937  году.  В  то  время  стерилизации
подверглись не более дюжины заключенных, в основном сексуальные извращенцы и
гомосексуалисты.  Впоследствии  стерилизация,  призванная   улучшить   расу,
постепенно  заменялась  уничтожением  тех,  у   кого   подозревали   наличие
нежелательных генов.
   Первый опыт не вызвал возмущения ни  внутри  Германии,  ни  вне  ее.  Это
прибавило смелости, нацисты  стали  действовать  более  открыто.  Чем  более
усиливался режим,  тем  меньше  он  сталкивался  со  свободным  общественным
мнением. И, в конце концов, государство перешло к  прямой  реализации  своих
принципов путем неограниченной антигуманной практики.
   Наиболее явно  эти  принципы  претворялись  в  жизнь  в  концентрационных
лагерях. С каждым годом становилось все понятнее, как осуществляется  задача
"стирания"  индивидуальности.  Тирании   прошлого,   обрекая   человека   на
страдания, предполагали, что страдания как-то воздействуют на  него  как  на
личность. В нацистских концентрационных лагерях даже мучения и смерть  более
не имели  прямой  связи  с  жизнью  определенного  человека  или  конкретным
событием.
   Например, однажды заключенный, которому полагалась порка, был  освобожден
до ее исполнения. Новенькому заключенному присвоили его номер,  а  затем  он
получил и порку, поскольку вся акция числилась за номером.
   Экзекутор  совершенно  не  интересовался,  за  что  и   кому   полагается
наказание. Пороли просто  "заключенного".  Конечно,  такое  наказание  имело
определенную  цель:  увеличить  число   наказанных,   унизить   и   напугать
заключенных, дать гестапо еще раз почувствовать свою власть. Для таких целей
подходил  любой  заключенный,   поэтому   даже   самые   сильные   страдания
заключенного  вовсе  не  должны  были  быть  связаны  с  ним  как   таковым.
Заключенный умирал, либо потому что евреи стали  ненужными,  либо  оказалось
слишком много поляков или людям на свободе надо было преподать урок.
   Заключенным было трудно понять  все  проявления  процесса  дегуманизации.
Даже СС принимала их с немалыми усилиями.  Например,  будучи  в  лагерях,  я
часто удивлялся одной, как мне  казалось,  особо  глупой  деталью  поведения
охраны.  Почти  ежедневно  какойнибудь  охранник,  играя  своим  пистолетом,
говорил заключенному, что пристрелил бы его, если  бы  пуля  не  стоила  три
пфеннига, и это не было бы для Германии столь разорительно.
   Подобные  заявления  повторялись  слишком   часто   и   слишком   многими
охранниками, чтобы не иметь особого значения или цели. Я  удивлялся,  почему
эти слова должны, по мнению охраны, как-то  особенно  меня  унижать.  Только
потом я понял: заявление, как и многие другие  элементы  поведения,  служило
лишь для обучения охраны.
   Эсэсовцы столь часто повторяли эти  слова,  потому  что  столь  же  часто
слышали  их  на  инструктаже.  Трудные  для   восприятия,   они,   возможно,
производили на эсэсовцев глубокое впечатление.  Для  рядового  солдата  было
трудно считать человеческую жизнь не стоящей  ни  гроша.  Их  поражало,  что
начальники  оценивают  ее  ниже  пустячной  стоимости  пули.   Поэтому   для
самоубеждения они снова и снова повторяли эту мысль, ожидая такой же реакции
от заключенных, хотя, как правило, заключенные находили ее смешной.
   Необходимо было приложить массу  усилий,  чтобы  для  охраны  пуля  стала
дороже человека. В то же время сила государства, запросто расправляющегося с
человеком, внушала благоговейный  страх.  Только  когда  эсэсовцы  принимали
такое отношение к личности - всегда  после  некоторого  колебания  (исключая
"мальчиков-убийц") - они уже могли не видеть в заключенных людей и  начинали
обращаться с ними как с номерами. (...)
   Функциональные решения. Начало войны с Россией положило конец  тому,  что
еще оставалось от официальной идеи  перевоспитания  людей  в  концлагерях  и
открыло путь для уничтожения миллионов людей. Для  ведения  тотальной  войны
была крайне необходима рабочая сила, потому изменилась политика по отношению
к тем людям в лагерях и вне их, кто, как  казалось,  не  имел  ценности  для
государства.  Все  нежелательные,  но  физически  годные  лица  должны  были
работать до полного истощения и смерти. Неспособных к работе надо было убить
сразу. В результате было решено  истребить  в  Европе  всех  евреев,  калек,
сумасшедших и т.п.
   Таким образом, последние годы существования лагерей (с  1942  года  и  до
конца войны) характеризовались тотальным  контролем  над  громадной  рабочей
силой, исчисляемой миллионами. Теоретически она должна была  включать  всех,
кроме  малочисленного  управляющего  класса.  Таким  представлялся   апофеоз
нацистского  государства  -  небольшое   число   лишенных   индивидуальности
руководителей и миллионы лишенных человеческого облика  рабов.  Над  ними  -
божественный  лидер,  единственная  "личность",  единственный  по-настоящему
живой человек.
   С функциональной точки  зрения  использовать,  заключенных  для  рабского
труда было выгоднее, чем просто содержать их,  пусть  даже  в  самых  плохих
условиях. Переход к рабскому труду представлял  собой  важный  шаг  по  пути
дегуманизации. Пока гитлеровское государство хотело переделать  заключенного
в соответствии со своими целями, оно еще в  какой-то  степени  рассматривало
его как личность, которую стоит "спасать". Убивали  при  этом  якобы  только
"неспособных" к обучению.
   Новая политика рабского  труда  и  уничтожения  избавилась  уже  от  всех
понятий ценности жизни,  даже  в  терминах  рабовладельческого  общества.  В
ранних  обществах  рабы  обычно  были  капиталовложением.   Несомненно,   их
эксплуатировали, особо не размышляя о принадлежности рабов  к  человеческому
роду. Но рабы в государстве Гитлера потеряли даже материальную  ценность.  В
этом большое различие между эксплуатацией частными  лицами  и  эксплуатацией
государством в его собственных целях.
   Первой группой, выбранной  для  полного  истребления,  были  цыгане.  Все
цыгане Бухенвальда в 1941  году  были  убиты  с  помощью  инъекций.  Но  это
массовое убийство все же не было еще специально спланировано) или  выполнено
"фабричным" способом. Последний шаг был-сделан в 1942 году созданием лагерей
уничтожения, когда к списку подлежащих  истреблению  прибавились  русские  и
поляки.
   Человек как товар. Концентрационные лагеря, лагеря смерти и  все,  что  в
них происходило, стали доведенным до абсурда воплощением в  жизнь  тезиса  -
труд есть товар. В лагерях товаром становился не только труд человека, но  и
он сам. С людьми "обращались" так, как будто они  были  созданы  только  для
использования.  Их  эксплуатировали  и  меняли  в  соответствии  с  желанием
покупателя, в данном случае государства. Если они становились  бесполезными,
от  них  избавлялись,  стараясь  при  этом  сохранить  все,  что  может  еще
пригодиться из материальных "ценностей".  Для  этих  целей  специально  были
разработаны современные технологии.
   Взгляд  на  человека,  как  на  полезный  предмет,  к  тому  времени  уже
присутствовал в идеологии нацистского государства. Если охрана  убивала  или
собиралась  убить  заключенного,  употреблялось  выражение  fertig   machen,
которое означает  не  "убить"  или  "прикончить",  а  скорее  "закончить"  и
"подготовить".  Это  выражение  часто  использовалось  в  производстве   для
обозначения операций с товаром, предшествующих его поступлению к покупателю.
В немецком языке не было принято обозначать этими словами убийство человека.
   После того,  как  политика  массового  уничтожения  была  санкционирована
сверху, назначенный для руководства ею чиновник приступил к делу и  произвел
инспекцию существующих  объектов  с  целью  внедрения  и  новых  методов,  и
оборудования. До 1940 года каждый  концентрационный  лагерь  был  более  или
менее самостоятельным "предприятием", которое, получая исходный  материал  -
заключенных,  сортировало  их,  использовало  как  рабочую  силу,  а   затем
избавлялось  от  них,  освобождая   или   убивая.   Позднее   была   введена
специализация. В производстве "продукции" стали участвовать по крайней  мере
три  вида  "предприятий":  пересыльные  лагеря,  трудовые  лагеря  и  лагеря
уничтожения. Как  все  современные  предприятия,  каждый  лагерь  имел  свой
"исследовательский"   отдел,   но    везде    заключенный,    будучи    лишь
"исследовательским материалом", рассматривался  как  представитель  массовой
"продукции", допускающий замену на любой другой экземпляр.
   В частности, если допускались ошибки при подсчете, скажем, новых арестов,
разница   восполнялась   путем   дополнительных   арестов   или   ликвидации
необходимого числа арестованных. Ошибки в делопроизводстве  исправлялись  на
живых объектах бюрократических операций, а не в книгах.
   Не обошли вниманием и упаковку. Всех  заключенных  одевали  в  одинаковую
полосатую тюремную одежду, а головы брили. Униформа  каждой  группы  и  даже
подгруппы имела свой  цвет  и  знаки  отличия.  Таким  образом,  индивидуумы
становились похожими друг на друга,  в  то  время  как  группы  различались.
Заключенные,   кроме   того,   нумеровались,   и,   представляясь   лагерным
начальникам, каждый называл свой номер, группу и подгруппу,  но  никогда  не
имя.
   Каждое государство массового подавления стремится  реорганизовывать  свои
структуры до тех пор, пока каждый его член не будет  правильно  причислен  к
своей категории. Если к тому же это  государство  классовое,  то  требуется,
чтобы каждый его член был фиксирован в своем классе возможно  прочнее  и  не
угрожал руководящей элите попытками повысить свой статус. СС хотела бы раз и
навсегда расклассифицировать всех заключенных. Первым шагом на пути  к  этой
цели были цветные знаки отличия и номера, следующим -  запись  категории  на
теле несмываемыми чернилами. В лагерях уничтожения заключенным  уже  ставили
клеймо.
   Это снова пример того, как в лагерях доводились до логического  конца  те
установки, которые в  обществе  существовали  только  как  тенденции.  Идеал
нацистов - пометить всех граждан в соответствии с их статусом. Элита  носила
знаки отличия СС, члены партии - партийную эмблему, евреи -  желтую  звезду.
Иностранных рабочих тоже пытались заставить носить отличительные  знаки,  но
из-за их сопротивления попытки провалились. В случае победы Германия  вполне
могла принудить каждого носить символ своей группы, как это было  сделано  в
концентрационных лагерях.
   Характерно, что многие в СС, даже из лагерной  администрации,  не  любили
свою работу, а занимались ею из чувства долга. Гесс, возглавивший,  в  конце
концов, самый крупный лагерь уничтожения, был прежде членом  полумистической
группы Artamanen. Это была группа, включившаяся в движение "назад-к-земле" с
тем, чтобы спасти  немецких  юношей  и  девушек  от  "коррупции"  городов  и
заводов, вернуть их к простой жизни на фермах, к земле и природе. Вступив  в
СС, Гесс отрекся от всех своих личных убеждений и склонностей и  превратился
в хорошо функционирующее колесико государственной машины.
   Его   назначили   руководить   Освенцимом,   он    хотел    делать    это
квалифицированно,  вести  аккуратное,  эффективное  предприятие,  и  его  не
беспокоило, что оно "обрабатывало" людей, а не сталь  или  алюминий.  Просто
случайно его работой  оказалось  истребление  людей.  Один  из  журналистов,
наблюдавший Гесса на Нюрнбергском процессе,  так  описал  свои  впечатления:
"Гесс, не моргнув глазом, докладывал точные факты о том, как он  "обработал"
примерно два или  три  миллиона  евреев  в  газовых  камерах  и  крематориях
концентрационных  лагерей.  Внешность   и   манеры   Гесса   соответствовали
представлению о человеке, который в любой среде, будь то  правительство  или
бизнес,  имеет  репутацию   чрезвычайно   компетентного   и   ответственного
руководителя,  хотя  и  лишенного  воображения.  Предельно  корректный   как
свидетель, он не произнес ни  слова,  способного  оскорбить.  Он  говорил  о
массовых убийствах, используя технические термины, без ужасных деталей,  без
какого-либо красноречия  моралиста  или  садиста...  Фанатичный  приверженец
напряженной работы,  эффективности,  порядка,  дисциплины  и  чистоты,  Гесс
высказывал недовольство сбоями в снабжении своих жертв  нужным  транспортом,
пищей,  медицинскими  и  санитарными  принадлежностями,  надзирателями.   Он
постоянно  требовал  от  берлинского  начальства  лучшего  снабжения,  менее
развращенного и  жестокого  персонала  и,  главное,  снижения  потока  новых
узников, которое позволило  бы  ему  создать  более  эффективное  хозяйство:
газовые камеры и крематории для не занятых работой, удобства для  работающих
в его трудовых лагерях".
   Деловая корреспонденция Освенцима  похожа  на  переписку  любого  другого
предприятия. Вот несколько отрывков из писем химического треста  "Фарбен"  в
Освенцим:
   "В связи с предполагаемыми опытами с новыми  снотворными  таблетками,  мы
были бы признательны Вам за предоставление некоторого числа женщин".
   "Мы получили Ваш ответ,  но  считаем  чрезмерной  цену  в  200  марок  за
женщину. Мы предлагаем не  более  170  марок  за  голову.  В  случае  Вашего
согласия мы их возьмем. Нам нужно примерно 150".
   "Мы получили Ваше согласие. Подготовьте для  нас  150  наиболее  здоровых
женщин, и как только Вы сообщите о готовности, мы их заберем".
   "Получили заказанных 150 женщин. Несмотря на их истощенное состояние, они
нам подойдут. Будем сообщать Вам о ходе эксперимента".
   "Испытания проведены. Все подопытные умерли. Вскоре мы войдем  с  Вами  в
контакт относительно новой партии".
   Поведение  в  лагерях  уничтожения.  Анализ  поведения  людей  в  лагерях
уничтожения,  при  всем  их  ужасе,  менее  интересен  психологу,  так   как
заключенные в этих лагерях не имели ни времени, ни условий для скольконибудь
заметных изменений.
   Единственный  психологический  феномен,   который,   по-видимому,   имеет
отношение к  этой  книге,  заключается  в  том,  что  заключенные  почти  не
сопротивлялись, хотя и знали о своей неминуемой смерти. Я не принимаю сейчас
во внимание немногие исключения - не более горстки среди миллионов.
   Иногда всего один или два немецких охранника конвоировали  до  четырехсот
заключенных  в  лагеря  уничтожения  по  безлюдной  дороге.  Без   сомнения,
четыреста человек могли справиться с такой охраной. Даже если кого-нибудь  и
убили бы при побеге, большая часть смогла бы присоединиться  к  партизанским
группам. В самом худшем случае эти  смертники  хотя  бы  порадовались  своей
мести безо всякой для себя потери.
   Обычный, не психологический анализ не может  удовлетворительно  объяснить
такое послушание. Чтобы понять, почему  эти  люди  не  сопротивлялись,  надо
учесть, что наиболее активные личности к тому времени  уже  сделали  попытки
бороться с  национал-социализмом  и  были  либо  мертвы,  либо  истощены  до
крайности. Большинство в лагерях  уничтожения  составляли  поляки  и