о  на  уважение  и
определенные привилегии, которые выражались, прежде всего, в  особом  к  ним
отношении. Члены привилегированных групп  признавали,  что  многие  действия
нацистского государства были необходимы ему, чтобы завоевать поддержку  масс
и держать их в узде, но считали, что все это не может и не  должно  касаться
их самих. Они сами способны рассуждать и решать, что лучше  для  них  и  для
всей нации. "Акции" против этих групп сразу поставили их на колени, показав,
насколько теперь опасно даже для них иметь собственное  мнение  или  ощущать
себя личностью.
   Групповые  акции  оказались  настолько  эффективными,  что  вскоре  стали
использоваться для полного уничтожения  профессиональных  групп,  признанных
ненужными или нежелательными. Вновь первыми в этом  списке  стали  цыгане  -
люди, традиционно сопротивлявшиеся любым покушениям на свободу  передвижения
или поведения. Когда попытки принудить их к оседлости и  подчинить  контролю
провалились, а арест нескольких сотен не привел  в  чувство  остальных,  все
цыгане были отправлены  в  концентрационный  лагерь.  Так  прозвучало  новое
предупреждение: если "прореживание" не дает нужного результата,  вся  группа
целиком будет уничтожена.
   Поэтому  такое  радикальное  решение  уже  не  требовалось   для   других
нежелательных   групп,   таких   как   содержатели   ночных    клубов    или
профессиональные   танцоры.   Именно   танцоры    были    первой    группой,
предупрежденной заранее через газеты и с помощью специально распространяемых
слухов о необходимости сменить профессию на более полезную для  государства.
После того, как некоторые из них были заключены в  концентрационные  лагеря,
оставшиеся сразу показали, что прекрасно  усвоили  урок:  они  "добровольно"
распустили свои организации и нашли себе другую работу.  С  тех  пор  одного
намека на желательность найти  более  "полезное"  занятие  было  достаточно,
чтобы вызвать требуемую для государства переквалификацию.
   Сложнее обстояло дело с  группами,  более  значимыми  для  общества,  чем
содержатели публичных домов, сводники, графологи или ночные танцоры. Труд не
был  еще  жестко  регламентирован.  Рабочий   по-прежнему   обладал   некими
юридическими правами: мог менять место работы,  критиковать  плохие  условия
труда  и  требовать  повышения  жалованья.  Вскоре  и  эти  возможности  для
самоутверждения были  ограничены,  и  не  столько  из-за  мелких  неудобств,
причиняемых ими промышленности или рынку рабочей силы, сколько  из-за  того,
что  они  оставляли  рабочему  некоторую  автономию.   С   другой   стороны,
беспрекословное подчинение государству поощрялось с помощью сложной  системы
различных  подачек,  среди  которых  можно  отметить,  к   примеру,   широко
разрекламированные путевки на отдых, которые  вручались  организацией  "Сила
через радость".
   Население Германии испытывало страх перед  концентрационными  лагерями  с
момента их появления. Однако до введения групповых акций "маленький человек"
мог убеждать себя, что лагеря созданы не для таких незначительных людей, как
он. Не "примеряли" их к себе и члены нацистской партии,  считавшие,  что  их
положение позволит им открыто выражать  недовольство  или  совершать  мелкие
нарушения дисциплины.
   Однако тоталитарное государство неизбежно со временем начинает осознавать
важность   запугивания   своих   же   приверженцев.    Первые    сподвижники
национал-социализма пытались "несвоевременно"  проводить  в  жизнь  принципы
системы  в  соответствии  со  своими  убеждениями  или   другими   способами
отклонялись от "генеральной  линии".  Такие  люди  были  признаны  столь  же
опасными для государства, сколь и его активные противники. Потому что вновь,
как и в других  случаях,  опасность  заключалась  не  в  конкретном  мнении,
которого придерживался какой-то человек, а в том, что он вообще имел  личное
мнение. Групповые акции показали членам партии, что  и  их  жизнь  висит  на
волоске.  Еще  раньше  они  поняли,  как   опасно   отклоняться   от   норм,
установленных гестапо. Теперь же им нужно было осознать, что не менее опасно
вообще иметь личные убеждения [21].
   Террор "наугад". Групповые акции использовались не только для того, чтобы
приструнить  членов  организованных  групп.  Они  служили  также   средством
подавления   любого   неорганизованного   стремления   к   независимости   и
самоутверждению. Взять, к примеру, слушание зарубежных радиостанций. Вначале
просто поощрялось доносительство на людей, слушающих по вечерам радио,  хотя
слушание зарубежных станций  было  запрещено  законом  и  каралось  тюремным
заключением только во время войны. Поскольку в  данном  случае  нельзя  было
рассчитывать на поголовное уничтожение всех нарушителей, и тактика случайной
выборки  также  не  имела  смысла,  собирались  доносы  на  несколько  сотен
"нарушителей" и их всех одновременно отправляли в концентрационные лагеря. И
вновь не имело значения,  что  некоторые  пострадавшие  никогда  не  слушали
зарубежных радиостанций. Эффект  запугивания  остального  населения  был  от
этого ничуть не меньше.
   Акция против "слушателей", проведенная задолго до принятия  закона,  была
широко разрекламирована, и эта реклама увеличивала страх "домашних" доносов.
Казалось, что они случались очень часто и имели ужасные последствия.
   Я хочу подчеркнуть, что  "акции"  карали  тех,  кто  не  нарушал  никаких
законов. Ведь государственному аппарату не  составляло  труда  издать  любой
запретительный закон. Но смысл "акций" не в том, чтобы наказать нарушителей.
Они должны были принудить всех граждан добровольно вести себя так, как  того
требовало  государство.   Без   сомнения,   главной   причиной   конформизма
становилось не стремление следовать букве закона, а страх. Страх, сидевший в
самом человеке и принуждавший его к конформизму. Каким бы несущественным  ни
казалось это различие, оно очень значимо психологически.
   Дело здесь вовсе не в том, есть или нет у "человека с улицы"  юридические
основания для выбора. Юридические тонкости обычно  не  имеют  никакого,  или
почти никакого, психологического эффекта. Решающее  различие  заключается  в
том,  что  когда  закон  опубликован,  каждому  ясно,  на   что   он   может
рассчитывать. В случае же групповых акций  человек  никогда  не  знает,  что
будет  караться  завтра.  Тех,  кто  постоянно  опасался  попасть,  впросак,
групповые акции вынуждали предугадывать желания государства задолго до того,
как они  высказывались.  Страх  рождал  в  воображении  человека  все  новые
"акции", захватывающие все более обширные области поведения,  причем  такие,
какие даже тоталитарное государство на самом деле не могло бы себе позволить
без ущерба для себя. Так что, в результате подданные должны были вести  себя
значительно "правильней", чем того требовали реально проводимые акции.
   Чтобы предугадывать будущие события, человек должен знать  тайные  мысли,
мотивы, желания других людей (или групп). "Человек  с  улицы"  мог  получить
такое "интуитивное" знание лишь одним способом -  путем  полного  слияния  с
государством, с его настоящими и будущими целями.  Именно  непредсказуемость
акций, определявших высшую меру за поступки, которые  человек,  "не  имевший
доступа", считал допустимыми и даже безопасными, вынуждали  его  становиться
человеком, "имеющим доступ". Спасая свою жизнь, и, следовательно,  по  своей
собственной воле он должен был до такой степени стать  частью  тоталитарного
государства, чтобы предугадывать и быть готовым к тому, что  оно,  возможно,
потребует от него завтра.
   Результаты были впечатляющими. Примерно к концу 1939 года число серьезных
диссидентов так упало, что просто слушание зарубежного радио стало столь  же
тяжелым политическим преступлением,  каким  несколькими  годами  ранее  было
печатание и распространение подстрекательских листовок.
   В 1938 году, например, была проведена весьма нашумевшая  кампания  против
так  называемых  "ворчунов",  позволявших  себе  в  кругу   своих   знакомых
критиковать своих начальников или правительство. Кампании против  "ворчунов"
и слушающих зарубежное радио практически  положили  начало  государственному
контролю над поведением человека, нарушили неприкосновенность его дома.
   Следует,  правда,  отметить,  что  еще  раньше  состоялась  акция  против
нарушителей  "расовой  чистоты".  Она  имела  целью  контроль  над  наиболее
интимными, сексуальными отношениями. Но эта  акция  была  направлена  только
против немцев, имеющих  связи  с  евреями  (неграми  и  т.д.).  Поэтому  она
коснулась   лишь   очень   небольшой   группы   граждан.   Кампания   против
гомосексуалистов еще глубже затрагивала личную жизнь человека, однако, из-за
резко отрицательного отношения к ним большинства населения, она также задела
лишь небольшое число "заинтересованных" лиц.
   Преследование "ворчунов" резко изменило  всю  ситуацию.  Теперь  ни  один
немец не мог больше чувствовать себя в безопасности в  своем  доме  -  акции
разрушили неприкосновенность жилища в Германии. К тому  времени  значительно
окреп гитлеровский союз молодежи. Подростки стали достаточно "подкованными",
чтобы, отбросив страх или уважение  к  родителям,  шпионить  за  ними  и  их
друзьями. Дети сообщали в полицию о наиболее интимных разговорах и поступках
родителей или угрожали это сделать.
   Вскоре на первый план вышла война, и под  угрозой  истребления  оказалась
новая группа - люди, которые якобы "подрывали" военные  усилия  страны.  Это
мероприятие  также  было  названо  групповой  акцией  и  коснулось,  главным
образом,  пацифистов,  среди  которых  большинство  составляли  члены  секты
Свидетелей Иеговы.
   Каждый  в  Германии  знал   из   газетных   сообщений   о   существовании
концентрационных  лагерей  и  их  карательном  характере,  однако  подробная
информация   отсутствовала.   Это   только   усиливало    ужас,    поскольку
психологически легче перенести мысль о  самой  страшной  пытке,  если  точно
знать, в чем она состоит. (Иногда удается эту мысль прогнать, придать ей  не
столь угрожающий характер.) Неизвестность действует на нас более устрашающе:
ее не обманешь, она непрерывно преследует нас. Если мы не  можем  справиться
со своим страхом, он  заполняет  нашу  духовную  жизнь,  наше  сознание  или
подсознание, превращая жизнь  в  пытку.  Эти  рассуждения  могут  объяснить,
почему концентрационные лагеря наводили такой ужас не только на  противников
режима, но и на тех, кто никогда не нарушал ни малейшего приказа.
   Однако многие были парализованы страхом не только из-за угрозы угодить  в
концентрационный  лагерь,  но  также  из-за  своей  неспособности  принимать
жизненно важные решения и действовать в соответствии с ними. А ведь речь шла
не  о  самоуважении,  а  о  самой  жизни.  Чем  больше  страх,  тем  сильнее
необходимость действовать. Однако страх истощает. Как я уже говорил в начале
этой главы, совершить  поступок  при  первом  приступе  страха  сравнительно
легко, ибо он является мощным раздражителем и стимулом к действию.
   Кроме страха за жизнь угроза лагеря порождала еще одно  чувство,  которое
может быть названо страхом за свою душу. Перед человеком  неизбежно  вставал
вопрос: если сопротивление государству лишает меня положения  в  обществе  и
семье, лишает меня дома и имущества, смогу ли я жить без всего этого? Только
тот, кто точно знал, что главное  останется  с  ним  несмотря  ни  на  какие
испытания, мог  позволить  себе  бросить  вызов  этому  страху.  Такие  люди
выбирали или борьбу, или бегство из Германии. (...)
   Вызов в гестапо многие воспринимали как  избавление.  У  одних  при  этом
приступ  страха  побеждал,  наконец,  нерешительность  и  вызывал   активные
действия. У других возникало желание поскорее отдаться в руки  гестапо.  Это
означало для них конец  душевной  агонии.  Не  нужно  больше  задавать  себе
мучительный вопрос: "Что придает мне силы? Мои внутренние убеждения или  мое
положение по службе, мое имущество,  которое  я  смог  скопить?"  Постоянное
повторение таких вопросов само по себе оказывало разрушающее воздействие  на
психику. А ведь еще оставались мучительные сомнения - как поведут себя  жена
и дети, если ты лишишься социального положения и благополучия. Можно понять,
почему человек так цеплялся за эти внешние символы, когда стремительно падал
запас его внутренних сил.
   Многие немцы, зная или предполагая,  что  гестапо  рано  или  поздно  ими
займется, обдумывали планы побега. Тем не менее они оставались дома и  ждали
повестки, и когда, наконец, она приходила, у  них  уже  не  было  внутренней
решимости совершить побег. Были  и  другие  причины  парализующего  действия
гестапо на немецкое население. Их мы и обсудим далее.
   Боже,  лиши  меня  речи!  Почти  все  граждане  Германии,  как  и  узники
концентрационных лагерей, должны были выработать защитные  механизмы  против
висящей над ними угрозы со стороны гестапо. В отличие от заключенных, они не
создавали организаций, чувствуя, что это  только  приблизит  арест.  В  этом
смысле  заключенные  имели  "преимущество"  перед  "свободными"  гражданами.
Понимая это,  заключенные  говорили,  что  лагерь  -  единственное  место  в
Германии, где можно обсуждать политические проблемы, не  боясь  немедленного
доноса и тюрьмы. Поскольку  создание  организаций  было  крайне  рискованным
предприятием, немецкие граждане полагались, в основном,  на  психологическую
самозащиту, сродни той, которая  вырабатывалась  у  узников  лагерей,  хотя,
возможно, не столь глубокую и изощренную.
   В частности, у граждан Германии в  первые  годы  было  не  так  уж  много
способов справиться с проблемой лагерей. Пытаться отрицать их  существование
было бессмысленно, так как само гестапо их  рекламировало.  Убедить  себя  в
том, что они не так уж и страшны? Многие немцы старались в это поверить,  но
без особого успеха, поскольку газеты постоянно предупреждали: либо они будут
вести себя "как следует", либо кончат жизнь в концентрационном лагере. Проще
всего было решить,  что  туда  попадают  лишь  отбросы  общества,  и  вполне
заслуженно. Но немногие могли заставить себя поверить в такую версию.
   Тот, кто негодовал по поводу террора со стороны государства,  должен  был
отдавать себе отчет, что правительство его страны порочно, и это еще  больше
подрывало его самоуважение. Каждый человек, для которого имели смысл понятия
совести и достоинства, осознав истинный характер  концентрационных  лагерей,
должен был решить: либо бороться с режимом, породившим их, либо, по  крайней
мере, занять твердую внутреннюю позицию против него.
   В отсутствие эффективно организованного сопротивления (которое появилось,
лишь когда военное поражение Германии стало очевидным), открытая борьба была
бессмысленным самоубийством. Но  находились  люди,  в  частности,  небольшая
группа студентов университета, которые  предпочли  неимоверный  риск  борьбы
компромиссу со своей совестью. Кроме открытой борьбы существовали  и  другие
пути сопротивления, например, помощь или укрывание антифашистов или евреев.
   Выбор молчаливой внутренней оппозиции  все  равно  требовал  от  человека
отказаться  от  карьеры,  рискнуть  своим  экономическим  благополучием  или
эмоциональным комфортом налаженной жизни. И вновь такой риск могли позволить
себе лишь те немногие, кто обладал внутренними  ценностями,  кто  знал,  как
мало значат в действительности благосостояние и положение в обществе, кто не
сомневался в привязанности близких. Пока  большинство  из  нас  не  достигло
такой духовной цельности, необходимой  для  жизни  в  массовом  государстве,
сделать подобный выбор способны лишь единицы.
   Мы видим,  таким  образом,  что  жизнь  в  условиях  тоталитарного  гнета
разрушает цельность и достоинство личности, и, в конце концов, приводит к ее
разложению. Глубокий раскол личности неизбежно уничтожает ее автономию.
   Под  гнетом  террора  каждый  немец,  не  обладавший  твердой  внутренней
позицией, хотел лишиться не  только  дара  речи,  но  и  возможности  делать
что-либо, способное  вызвать  недовольство  властей.  Опять  хочу  вспомнить
поговорку: хорошего  ребенка  можно  увидеть,  но  нельзя  услышать.  Как  и
заключенные в лагерях, немецкие граждане  должны  были  стать  невидимыми  и
неслышимыми.
   Но одно дело вести себя подобно ребенку, если ты  действительно  ребенок:
зависимый, не умеющий предвидеть  и  понимать  события,  окруженный  заботой
взрослых, которые старше и умнее тебя, которые  заставляют  вести  себя  как
следует, хотя иногда тебе удается безнаказанно восстать  против  них.  Здесь
важно ощущение уверенности в том, что со временем,  когда  ты  тоже  станешь
взрослым, справедливость будет восстановлена. Совершенно другое дело, будучи
взрослым, заставлять себя усваивать поведение ребенка, и жить так всю жизнь.
Такая   необходимость   имеет   для   взрослого   глубокие   психологические
последствия.
   Таким образом, жизнь в условиях террора  делала  человека  беспомощным  и
зависимым, и, в конечном  счете,  приводила  к  расколу  личности.  Тревога,
стремление защитить свою жизнь вынуждали его отказываться от необходимой для
человека способности правильно реагировать на события и  принимать  решения,
хотя именно эта способность давала ему наилучшие шансы на спасение.  Лишаясь
ее, взрослый человек неизбежно превращается в  ребенка.  Сознание,  что  для
выживания нужно принимать решения и действовать, и в  то  же  время  попытка
спастись, пряча голову в песок - такая  противоречивая  комбинация  истощала
человека настолько, что  он  окончательно  лишался  всякого  самоуважения  и
чувства независимости.
   Вновь амнезия. После победы над Германией общественное мнение  в  Америке
было изумлено и возмущено тем  отношением  к  лагерям,  которое  преобладало
среди немецкого населения. Оказалось, немцы отрицали какое  бы  то  ни  было
знание о существовании и характере концентрационных лагерей. Офицеры союзных
армий были потрясены увиденным и испытывали ненависть к немцам,  заявлявшим,
что они ничего не знали. Такое отношение  немцев  послужило  основанием  для
военных  властей  союзников  начать  после  войны   кампанию   по   широкому
распространению информации о лагерях. Немецких граждан  насильно  заставляли
посещать и осматривать их. Однако эта  кампания  явно  не  была  результатом
глубокого психологического анализа.
   Обвиняя немцев, чаще всего предполагали, что  они  должны  были  знать  о
существовании и ужасах концентрационных лагерей. Но на самом деле следовало,
видимо, задаться совсем другим вопросом:  могли  ли  они  предотвратить  эти
ужасы, и если могли, то почему они этого не сделали?
   Разумеется, немцы знали о лагерях. Гестапо специально об этом заботилось.
Постоянная угроза очутиться в одном  из  них  принуждала  к  покорности.  Те
немногие, кто рискнул  бороться  в  одиночку,  погибли.  Другие,  пытавшиеся
организовать движение  сопротивления,  оказались  среди  моих  товарищей  по
заключению. Конечно, можно обвинять обычного немца в  том,  что  он  не  был
одним из этих героев. Но часто ли  в  истории  можно  встретить  народ,  чей
средний представитель был бы героем? Да, действительно, очень немногие немцы
отважились на открытую  борьбу  против  гестапо.  Но  я  хорошо  помню,  как
ликовали узники Бухенвальда, когда узнали, что гестаповцы из частей "Мертвая
голова" одалживали форменную одежду в других частях, отправляясь в  соседний
Веймар, так как городские девушки отказывались с ними  знакомиться.  Девушки
дали им прозвище "кровавые мальчики" за их обращение с заключенными. Гестапо
пробовало  угрожать  жителям  Веймара,  но  безуспешно.  Конечно,  поведение
жителей нельзя считать героической  борьбой.  Но  это  было  недвусмысленным
выражением отвращения к гестапо в городе, где нацистская партия победила  на
выборах еще до захвата власти фашистами.
   Мы не