для  достижения  цели.  Иногда  они  могут
пойти на нарушение закона.
   Образы достижения обнаруживаются в текстах политических лидеров  в  форме
сравнения государств, наиболее частый пример -  соревнования  с  другими,  а
также  в  упоминаниях  о  новых,  уникальных   достижениях.   Долговременное
вовлечение отражается в упоминаниях об установлении и  расширении  различных
аспектов национального величия.
   Д. Винтер и  А.  Стюарт  подчеркивают,  что  для  президентов  с  высокой
потребностью в достижении характерны быстрые перемены в составе  кабинета  -
как прямого выражения тенденции людей с высокой потребностью в достижении  к
предпочтению работы с экспертами, а  не  друзьями  В  России  это  отчетливо
проявилось в администрации Б Ельцина.
   Д. Винтером и Л.  Карлсоном  обнаружено,  что  потребность  в  достижении
воспитывается, во многом, родителями, являющимися для будущего политического
лидера высокими эталонами.
   Потребность в достижении своих целей  является  для  многих  стержнем  их
политической  карьеры.  Когда   политический   деятель   становится   главой
государства,   то   основная   цель,   казалось   бы,   достигнута.   Однако
внешнеполитическая сфера предоставляет  ему  возможность  ставить  множество
труднодоступных  целей,  достижение  которых   приносит   ему   определенное
психологическое удовлетворение.
   Политическому лидеру приходится строить для себя иерархию  стратегических
и  тактических  целей,  подчиняя  одни  цели  другим.  Здесь,  конечно   же,
сказывается и уровень  притязаний  политика.  Многие  лидеры  проводят  свой
политический курс, исходя из поставленных  целей,  поразному  "вкладываясь".
Одни отличаются страстностью, другие  завидным  хладнокровием.  Чтобы  лучше
понять как самого  лидера,  так  и  его  политику,  необходимо  выявить  его
основные стратегические цели.
   Потребность в достижении своих целей тесно связана с  системой  убеждений
политического лидера. Здесь очень важно знать,  является  ли  принцип  "цель
оправдывает средства" приемлемым.
   Очень часто эта потребность принимает столь гипертрофированный  характер,
что политический лидер идет  на  серьезный  риск.  Подобный  сдвиг  к  риску
приводит  к  неоправданным  внешнеполитическим  действиям,  которые   подчас
препятствуют достижению поставленной цели.
   Потребность политического лидера в аффилиации, то есть в принадлежности к
группе и получении одобрения, проявляется в заботе  политического  лидера  о
близких  отношениях  с  другими  Потребность  в   аффилиации   подразумевает
дружественные, социабельные отношения с  другими  людьми  Но  социабельность
возникает,  по  мнению  Д.  Винтера  и  Л.  Карлсона   только   в   условиях
"безопасности" (то есть с себе подобными, с теми, кто взаимен в этой дружбе)
С непохожими или представляющими хоть какую-либо угрозу людьми, политические
лидеры, обладающие потребностью в аффилиации, часто неустойчивы и склонны  к
обороне. Их взаимодействие, привязанность, сходство или соглашение с другими
людьми являются взаимными  и  подкрепленными,  так  же,  как  их  избегание,
нелюбовь и разногласия. Более вероятно, что они, при наличии таких  свойств,
изберут своими советниками лояльных друзей, а не экспертов.
   Для политических  лидеров  с  высокой  потребностью  в  аффилиации  будет
характерно  предпочтение  диадических  отношений  групповым   Президенты   с
потребностью в аффилиации ищут безопасную дружбу, хотя и не  обязательно  ее
находят.  Поскольку  люди  с  высокой  потребностью  в   аффилиации   бывают
оборонительны и сверхчувствительны в  условиях  риска  или  конкуренции,  то
президенты с такой личностной чертой часто оцениваются обществом  как  менее
популярные, чем те, у кого эта потребность развита менее.
   В любом случае  такие  президенты  обычно  пассивны  и  легко  подвержены
влиянию  других  людей  вообще,  так  и  конкретно  тех,  кто  им   особенно
привлекателен, в частности, качество советов, полученных от привлекательных,
лояльных, но не экспертных советников часто бывает  очень  низким.  Нередко,
благодаря влиянию советников, а также специфики их стиля  принятия  решений,
администрации  президентов  с  высокой  потребностью  в   аффилиации   могут
оказаться  втянутыми  в  политический  скандал.  Одним  из  важных  аспектов
потребности в аффилиации является  поиск  одобрения  со  стороны  других.  У
политического   лидера   такой   поиск   одобрения   проявляется    в    его
внешнеполитической деятельности.
 
   ПСИХОЛОГИЯ ДИКТАТУРЫ
 
   Большая часть известных человечеству режимов были диктаторскими. Конечно,
крайне редко это была полновластная диктатура одного человека.  Чаще  всего,
даже в условиях формально ничем не ограниченной  власти  тирана,  существует
правящая  олигархия,  с  интересами  которой  он  должен  считаться.  Однако
возможность  для  сколько-нибудь  широкого  слоя   управляемых   влиять   на
управляющих, а  тем  более  -  выбирать  их,  до  самого  недавнего  времени
встречалась крайне редко.
   Но и в двадцатом веке, когда идеи  демократического  устройства  получили
широкое  распространение,  вошли  в  конституции  многих  государств   и   в
основополагающие международные документы, диктатуры продолжают существовать.
Более того, во многих странах диктатуры, пусть и на не очень продолжительные
сроки, сменяют демократию. Так было в Германии и в Греции, в  Бразилии  и  в
Чили. В некоторых странах диктатуры существовали  на  протяжении  нескольких
поколений, и люди начинали сомневаться в том, что  в  их  стране  демократия
вообще возможна. Так было в Советском Союзе и в Португалии.
   Диктатор всегда приходит как избавитель, как защитник  простого  человека
от врагов и от хаоса. Но  ни  одной  диктатуре  не  удалось  выполнить  свои
обещания  -  обеспечить  людям  высокий  уровень   жизни,   стабильность   и
безопасность. Успехи всегда оказывались сугубо временными, а расплата,  если
у диктаторов  не  хватало  разума  и  ответственности  вовремя  уступить,  -
страшной. Гитлер построил дороги и  дал  немцам  работу,  но  кончилось  это
военным поражением и  разделом  страны  Португалия  после  пятидесятилетнего
правления профашистского режима  оказалась  самой  бедной  страной  Западной
Европы. В Северной Корее и в Эфиопии, в  Ираке  и  на  Филиппинах  диктатуры
приносили нищету и кровь. Почему  же  до  сих  пор  люди  верят  диктаторам,
поддерживают их и даже погибают за них?
   Диктатуры бывают разными.  Некоторые  из  них  ограничивают  политические
права граждан, не вмешиваясь в экономику или религию. Кому-то из  диктаторов
удается править если и не бескровно,  то,  по  крайней  мере,  без  массовых
репрессий. Но есть диктатуры тоталитарные, стремящиеся  к  полному  контролю
всех аспектов жизни человека и общества, приносящие  в  жертву  своим  целям
миллионы  жизней,  не  останавливающиеся  ни  перед  какими  преступлениями.
Психологическая база подобных диктатур представляет наибольший интерес.
   1. Эмоциональная поддержка диктатуры
   Стабильной может быть только та власть, которая устраивает людей, которая
что-то им дает, или про которую они думают, что  она  им  что-то  дает.  Это
чтото может быть материальным - например,  высокий  жизненный  уровень,  это
может быть ощущение  защищенности  или  вера  в  справедливость  социального
устройства. Это может  быть  радость  от  принадлежности  чему-то  светлому,
могущественному и прекрасному.
   Идеальных обществ не существует. Однако замечание  Черчилля  о  том,  что
демократия, хоть и ужасна, является лучшей из всех возможных форм правления,
по-видимому, разделяется большинством наших современников. По крайней  мере,
даже критически относящиеся к своим правительствам англичане или  американцы
очень редко предлагают установить вместо существующей  и  разочаровавшей  их
системы другую, основанную на принципах, апробированных  в  коммунистическом
Китае или в Германии времен нацизма. Стабильность демократических государств
имеет не только экономическую или историческую, но и психологическую природу
- люди, несмотря на высокий уровень критицизма,  согласны  с  существованием
этой системы, согласны с тем, что при всех своих недостатках она выражает  и
защищает их материальные и духовные интересы лучше, чем  могла  бы  выражать
система, построенная на других началах.
   По-видимому, такое же, если не большее, доверие к государству  существует
и в  рамках  диктатуры.  Лидеры  диктаторских  режимов  прекрасно  понимают,
насколько важно, чтобы граждане верили, что государство выражает  именно  их
интересы. А поскольку, на самом деле, хотя бы в силу отсутствия  эффективных
обратных связей и неизбежно более высокой, чем  в  демократических  странах,
коррупции, диктаторская власть не выражает интересы людей,  для  поддержания
ощущения  единства  власти  и  народа  необходимо   содержать   огромный   и
дорогостоящий идеологический аппарат. Задача этого  аппарата  -  внедрять  в
сознание людей иллюзорную, искаженную картину мира, в которой государство  и
люди составляют единое целое и потому даже сам вопрос о  возможности  поиска
другой,   более   эффективной   системы   правления,    свидетельствует    о
злонамеренности или неадекватности того, кто этот вопрос задает.  Чем  более
жесткой и экономически неэффективной является диктатура, тем  больше  сил  и
средств тратится на регулярное и  обязательное  промывание  мозгов,  которое
начинается с детского сада, а заканчивается лишь  после  смерти  (или  после
ареста  -  диктаторское  государство  почти  не  беспокоится  о   лояльности
обреченных на гибель заключенных - по крайней мере, в лагерях,  без  которых
не обходится ни  одна  диктатура,  интенсивность  идеологической  проработки
всегда существенно ниже, чем на воле).
   Уровень пропагандистского давления в диктаторских  странах  столь  высок,
что, вопреки очевидности, многие люди считают государство  своим,  пекущимся
об их интересах и защищающим их от врагов и  опасностей.  Успеху  пропаганды
способствуют и прямая ложь об ужасах  жизни  в  демократических  странах,  и
сусальные рассказы о скромности и тяжелой работе вождей.  Посмотреть  своими
глазами на мир за пределами священных рубежей или на  жизнь  внутри  заборов
охраняемых государственных резиденций для  подданного  диктаторской  системы
одинаково невозможно - контроль за  информацией  и  передвижениями  является
необходимым условием выживания диктатуры.
   Цель пропагандистского воздействия -  согласие,  достижение  легитимности
диктатуры.  Однако  только  согласия  подданных  для  диктаторского   режима
недостаточно. Согласие - когнитивная конструкция. Для его достижения или для
преодоления несогласия нужно обращаться к разуму человека (по крайней  мере,
и к разуму тоже), приводить аргументы и контраргументы, рассматривать доводы
реальных или воображаемых оппонентов. Даже если пропаганда основана на  лжи,
она стремится принимать  рациональные  формы,  создавая  иногда  даже  целые
научные дисциплины, единственная цель которых - подтвердить  нужную  властям
картину мира. Но поскольку диктатура по сути своей не просто  безразлична  к
человеку,  но   глубоко   ему   враждебна,   то   такой   рациональный   или
псевдорациональный  анализ  рано  или  поздно  может  привести  к  пониманию
реальности, а значит, и к разочарованию в базовых постулатах режима и крайне
нежелательным для него выводам.
   Поэтому  стабильность  диктаторского  режима  подкрепляется   еще   одним
психологическим механизмом, не обязательным для демократий -  эмоциональным.
Само  государство  и  те,  кто  его  персонифицируют,  становятся  объектами
экстатического чувства, чувства любви.  Интересно,  что  если  слово  любовь
практически чуждо политическому словарю демократических стран, то в условиях
диктатуры оно одно из самых распространенных. Например, в  СССР  "любимой  и
родной" была не только Родина (по  отношении  к  своему  Отечеству  подобные
эпитеты используются во многих странах), но и вожди, в том числе и  местные,
правительство, любой государственный институт, например, армия или школа, и,
разумеется, партия как эманация советского государства.
   Диктатура  нуждается  в  значительно  большей  психологической  поддержке
граждан, чем демократия. Президента демократической страны могут не  любить,
могут смеяться над ним, но система будет оставаться стабильной и эффективной
- рациональные механизмы,  заложенные  в  ее  основу,  не  требуют  сильного
аффективного подкрепления. Диктатура  же,  существование  которой  полностью
противоречит интересам подданных, не может выжить  без  любви  и  священного
трепета - только влюбленный может не замечать бьющих в глаза  пороков  своей
избранницы. Диктатор, на которого рисуют карикатуры, обречен.
   Понимание того, что режим стоит не только на страхе перед террором  и  уж
никак  не  на  уважении  граждан  к  законности   и   правопорядку,   а   на
иррациональных  аффектах,   во   многом   определяет   внутреннюю   политику
диктаторских режимов. Любое государство  стремится,  в  известных  пределах,
контролировать поведение граждан - в конце концов, следящая за скоростью  на
дорогах полиция - одно из проявлений такого контроля. Но диктатура стремится
контролировать чувства, наказывая людей за неправильные эмоции и поощряя  за
правильные. Правильные чувства подданных - любовь, восхищение, благодарность
- дают диктаторам ощущение безопасности. Их уже не страшит революция -  лишь
дворцовый переворот. Они могут не так бояться  террористов  -  преданные  им
подданные закроют их своими телами.  И  потому  правильные  эмоции  являются
делом государственной важности.
   Номенклатура обязательных чувств выходит  далеко  за  рамки  безграничной
любви к государству и ненависти к врагам.  Кроме  обязательных  политических
предпочтений,  диктатуры,  особенно  тоталитарные  диктатуры,   предписывают
человеку, какая музыка должна ему нравиться, какие литературные произведения
должны вызывать восхищение, а какие - справедливый гнев. Центральный Комитет
КПСС, например, одновременно выполнявший функции Парламента, Правительства и
Верховного   Суда,   не   только   рассматривал   весь   комплекс    проблем
государственного  управления,  но  и  издавал   специальные   постановления,
направленные на наведение порядка в отечественном искусстве, а  руководители
партии лично давали указания скульпторам и  музыкантам.  Трудно  представить
себе занятого подобным делом Президента США. Однако с  нацистскими  лидерами
Германии  руководители  Советского  Союза  могли  бы,  как   представляется,
обменяться ценным опытом. Все диктатуры имеют общие черты.
   В наиболее жестких диктатурах контроль за чувствами является чуть  ли  не
основным делом органов безопасности. В нашей стране, например,  масса  людей
было репрессирована за  описки  или  оговорки,  типа  "в  связи  с  кончиной
товарища Сталина" вместо "в связи с днем рождения товарища Сталина", или  за
разбитый  портрет  вождя.  Вряд   ли   деятели   НКВД   читали   фрейдовскую
"Психопатологию обыденной жизни",  но  интерпретировали  действия  сограждан
именно в этом направлении. Разбил, значит желает смерти или, как минимум, не
любит. А раз не любит, значит, враг.  Мог  ли  этот  "враг",  проживавший  в
глухой деревне за тысячи  километров  от  Москвы,  причинить  реальный  вред
товарищу Сталину, значения не имело. Аналогичные  факты  есть  и  в  истории
других диктатур. Гитлеровские юристы, например,  объявили  любовь  к  фюреру
юридической категорией. Следовательно, те,  кто  фюрера  не  любили  или  по
поводу кого можно было бы предположить, что они его не любят, нарушали закон
- со всеми вытекающими отсюда последствиями, разумеется.
   Зафиксированы даже случаи репрессий за "неправильные" сновидения. Женщине
приснилось, что она была в постели с маршалом Ворошиловым, одним  из  высших
чинов сталинского государства.  Она  рассказала  об  этом  удивительном  сне
соседке, та - "кому следует". Вечером женщину арестовали.
   Крайне негативное отношение к любви и к сексу, характерное для всех почти
диктаторских  режимов,  тоже  связано  с  попыткой  тотального  контроля  за
чувствами.  Любовь  между  мужчиной  и  женщиной  или  родительская  любовь,
предполагающие, что интересы любимого человека в какой-то момент могут  быть
поставлены  выше  всего  остального  -  чувство,  враждебное   диктаторскому
государству. Именно оно должно было  быть  единственным  объектом  страстной
любви, все остальные отношения допускаются лишь в той степени, в  какой  они
не мешают этому главному чувству.  Не  случайно,  одним  из  главных  героев
официального советского эпоса стал Павлик Морозов - ребенок,  который  донес
на собственного отца.
   Что  же  касается  секса,  то  диктаторская   власть   никак   не   может
легитимизировать   его.   Идеальный   человек,   прославляемый   официальным
искусством диктатуры, сексуальных устремлений не  имеет,  как,  впрочем,  не
имеет и пола, как такового. Теоретики советской педагогики, например, вполне
серьезно говорили об "учащихся шестого  класса"  или  о  "детях  пионерского
возраста", умудряясь ни в одном из учебников не упомянуть, что речь  идет  о
мальчиках  и  девочках,  закономерности   физиологического   и   социального
созревания  которых  весьма  различны.  Викторианская  мораль  в   двадцатом
столетии  была  не  просто  данью   лицемерию   и   ограниченности   вождей.
Тоталитарная власть не может смириться с неподконтрольностью  -  сексуальные
партнеры  сами  выбирают  друг  друга,  радость,  которую  они  друг   другу
доставляют, тоже зависит только от них самих. А значит,  секс  следует  либо
уничтожить, что не удается в жизни, но зато блестяще получается на страницах
высочайше одобряемых романов, либо подчинить государству, как об этом писали
авторы антиутопий. Например,  жена  главного  героя  романа  Орвелла  "1984"
называла  секс  "нашим  долгом   перед   партией"   -   он   необходим   для
воспроизводства  населения,  но  удовольствия  настоящему  члену  партии  не
доставляет.  Герои  замятинского  "Мы"  получали   секс   как   награду   от
государства, которое указывало им их сегодняшнего партнера.
   Диктаторское государство,  основанное  на  лжи  и  насилии,  стабильно  и
могущественно потому, что люди его искренне поддерживают. Этот вывод  крайне
неприятен для тех, кто в разных  странах,  переживших  диктатуру,  хотел  бы
снять со своего народа ответственность за все происходившее, представив годы
диктатуры как непрерывный акт насилия. Но если люди - лишь невинные  жертвы,
если у них не было  сил  сопротивляться,  это  значит,  что  они  не  смогут
предотвратить и будущие  катастрофы  и,  вообще,  не  способны  отвечать  за
собственную судьбу. Вряд ли эта позиция конструктивна. Более  целесообразным
представляется  не  отрицать  факта  эмоциональной  поддержки   диктаторской
власти, а попытаться понять причины и механизм этой поддержки.
   2. Миф о верноподданных
   Конечно, диктаторская власть  не  может  рассчитывать  только  на  любовь
подданных. Надо,  чтобы  люди  не  только  любили,  но  и  боялись.  Поэтому
репрессивный аппарат диктатуры никогда не простаивает,  выявляя  не  столько
тех, кто против режима - они все уже давно обезврежены - но тех, кто мог  бы
быть против. Одновременно осуществляется широкомасштабный  подкуп  тех,  кто
верно служил власти. Это не  так  трудно  сделать  даже  в  абсолютно  нищей
стране, лишь бы государство имело монополию на распределение  всего  и  вся.
Людям ведь не так важно жить хорошо, как жить лучше других.
   К примеру, в советском обществе сложная система  всевозможных  привилегий
была заложена еще при Ленине и с тех пор только расширялась, разделяя  людей
на категории. Каждый, причастный  к  власти,  даже  уборщица,  работавшая  в
здании райкома партии, или шофер  из  обкомовского  гаража,  что-то  имел  -
особую  поликл