е быть самому. Еще раз человек делает попытку отвести эти руки от
себя. На что он натыкается? Прежде всего на то, что его
самостоятельность определяется его возможностью самому зарабатывать
деньги. Но развитие нашей цивилизации ушло от того момента, когда уже в
четырнадцать-пятнадцать лет человек становился материально самостоятель-
ным. И тут же возникают проблемы уже собственнические, которые, во
всяком случае, советского человека преследуют иногда до конца его дней.
Что такое своя квартира?- из области фантастики. У меня только в этом
году появилась. Что такое своя экономическая независимость, когда не
надо у родителей просить, а даже можно сказать: "Не надо, мама, папа.
Положите себе на книжку на старость". Мы наоборот воспитаны: не только
родителям не помогаем, а почему-то в тридцать лет, в сорок лет говорим:
"А почему мне родители не помогают, уж если не мне, то моим детям?"
     Такая прозаическая тема. А поскольку мы так устроены в жизни, что в
этом месте самостоятельность не получает почти никто, только те, кому не
повезло в житейском смысле, но повезло психологически, то больше
стихийно шансов отводить руки и говорить "Я сам!" у человека нет. Дальше
никаких поводов в процессе социализации нет. Кончилось детство.
     Дальше начинается совместная жизнь якобы взрослеющего человека с
вечным ребенком, которому все время от кого-то что-то надо.
     Только постоянное раздражение от нежелания признаться самому себе,
что никакой я не самостоятельный и даже не самолежательный, порождает в
человеке вечное желание обвинить кого-нибудь в том, что это так. И чем
дальше, тем обычно труднее сделать те шаги, которые ведут к
самостоятельности, потому что нужно сделать то, о чем я говорил вначале:
признаться в собственной иллюзии деятельности. Если же не признаваться,
то очень удобно - виноваты все: виновато государство, что мало платит,
виновата судьба, что не в той семье родился, не в том социальном слое
общества, виноваты те, кому повезло, и они живут хорошо, виноваты
родители, что не так воспитали, виновата школа и институт, что не так
образовали...
     Так начинается доминирование нарочитого внешнего обусловливания над
внутренним. Так появляется знаменитая проблема взрослых детей. Есть у
меня один знакомый - очень талантливый человек. Он сорок четыре года
ждал наследства и не смел сделать ни одного шага в жизни без воли своей
матери, от которой зависело, получит он это наследство или нет. Ну, по
нынешним временам сорок или пятьдесят тысяч, которые он получил, это
вообще явление скромное, а если еще учесть, что пока он дождался, он
психологически и физически сломался, потому что занимался не тем, чем
хотел, то и вовсе ничтожное. Не жил, а развлекался в своей жизни в ожи-
дании наследства. Для меня этот человек - просто символ. Но некоторые,
смотря со стороны, говорят: "Эх, как хорошо живет!" Вечно подающий
надежды.
     Что же можно сделать, чтобы избавиться от постоянного раздражения,
постоянного подспудного недовольства, возникающего от подсознательного
ощущения, что ты не сам, что тобой руководят? Только одно: довериться
своему разуму, понять и согласиться наконец. И не нужно бояться, что
будет "облом", депрессия, пессимизм, цинизм. Если в вас есть любовь,
если в вас есть устремленность, если в вас есть смысл, то вы сумеете
сделать и первый, и второй самостоятельные шаги, разведя все руки,
которые вас поддерживают и направляют, отбросив костыли. Хотя это очень
трудно. И тогда вы узнаете, что такое самостоятельность. И тогда вы уз-
наете, чего же вы все время хотели. Что такое "Я сам!".
     Тогда вы узнаете, как это трудно - оторваться от этой большой ма-
мочки под названием социум. И вот тут-то все и решается: будете вы
взрослым человеком когда-нибудь или нет. Захотите вы быть той рыбой,
которая сама себе делает озеро и воду в нем или все-таки лучше прыгнуть
в готовое и плавать там, резвиться и время от времени говорить: "Ну,
если б дали мне возможность самостоятельно пожить, эх!" Человек очень
балованный. Человеческая жизнь при всех ее неприятностях - очень уютная
оранжерея по выращиванию человеков. И если бы время от времени эта
оранжерея не разрушалась с помощью глобальных катаклизмов, мы бы так и
жили, разделенные на две очень неравные части. Приблизительно сто само-
стоятельных, взрослых людей, под названием "жрецы", приблизительно на
сто миллионов детей. Так ведь и было, с этого ведь все и началось, как
нам ни печально в этом сознаваться. Это уже у обезьян заметили и вообще
у стадных животных - вожаков-то мало. Взрослых. Ну у них там не выбирают
- родился доминантной особью, и все: природа требует, иначе стадо
погибнет. Так что подумайте: а хотите ли вы на самом деле этой самости,
этой самостоятельности? Пожаловаться ведь не на кого будет.
     Второй момент- это то, что мы называем гордыней. Давайте еще раз
попробуем заглянуть в свое детство и выяснить, откуда же она берется.
Вроде как бы оснований-то никаких нет. Вот тут я всегда вспоминаю одного
из героев романа Достоевского "Братья Карамазовы", Снегирева. Знаменитую
сцену, когда Алеша предлагает деньги Снегиреву. Помните? Бедный,
несчастный человек в жутком положении: ребенок болен. И вот совершенно
искренне Алеша Карамазов, склонный к искреннему сочувствию, предлагает
ему деньги, дабы он смог помочь своему ребенку. Помните, что Снегирев
сделал? Он начинает эти деньги топтать ногами, кричать, что мы бедные,
но гордые. Замечательно описан весь инструментарий гордыни, который в
неэкстремальной ситуации обычно у человека мягко завуалирован.
     Мы можем видеть, что гордыня - это оборотная сторона одной и той же
вещи: с одной стороны это самость, а с другой стороны гордыня. И когда
я, обладая сложным аппаратом психической защиты, защищающей в том числе
мое право быть в этом мире, должен сказать: "Помогите!" - хотя давно уже
отверг всякие подпорки, то есть я должен признаться, что я не
самостоятельный: "Научи меня", "Помоги мне", "Спаси меня", "Я здесь,
потому что я ничего не знаю", "Прими меня как труп в руки омывателя
трупов", - вот тут-то и поднимает голову гордыня: как это просить? Как
это быть благодарным? Надорвусь, но не буду зависеть. Когда человек
хотел быть учеником и приходил к шейху, в некоторых суфийских традициях,
он произносил такую фразу: "Прими меня как труп в руки омывателя
трупов". И во всех традициях, в серьезных, на этапе послушничества, есть
проверка, действительно ли человек хочет быть учеником. Прежде всего
выяснялся вопрос: а сможет ли этот человек перешагнуть через свою
гордыню? Действительно ли он осознал свою неспособность самостоятельно
добиться той цели, ради которой он обращается?
     Это самое тонкое место для обоих: и для учителя, и для обращаю-
щегося к нему ученика. Почему? Если учитель или тот, кого принимают за
учителя, в свою очередь, не совершил этот акт признания, о котором мы
говорили вначале, не пережил себя как бездействие, то в нем могла
сохраниться иллюзия даже при всей квалификации, тогда он будет похожим
на одного моего знакомого из Киева, психолога. Университет закончил.
Встречаю его как-то, говорю ему: "Ну, как ты?" - "Нашел работу, работаю
в психологической консультации при НИИ". - "Ну и как там?" - "Ох, я их и
раскручиваю!" Тогда появляется то, что мы, по-моему, замечательно когда-
то назвали: группенфюрер от духовности.
     Ученик - это такое же колоссальное испытание для учителя, как и
учитель для ученика. Только обращение ученика может точно определить,
каков учитель. Это - как истинная вера и любовь к Богу и псевдолюбовь.
Это мы или просто хотим смыться от всех к папе, только самому-самому
папе, идеальному папе, или мы действительно хотим стать "само". Поделюсь
с вами своей интимной проблемой: у меня были сложные отношения со своим
отцом, и в общем-то у меня отец такой коллективный: энное количество
мужчин, которые заменяли мне на моем жизненном пути отца. Замечательные
люди. Но такая проблема существовала - нехватка отцовского начала.
     И вот я приехал к Мастеру, счастливый, что все состоялось. Я очень
хотел учиться, потому что понял, что попадусь в лапы своих пос-
ледователей намертво: у меня было тогда тридцать семь учеников -
"большой мастер". Я уже там чувствовал, что еще немножечко, и они меня
загонят в этот образ намертво. Что скоро я пальцем шевелить сам не
смогу, потому что только я подумаю - и они уже будут делать. Главное,
чтобы сохранить меня в идеальном состоянии: "Это наш такой самый идеаль-
ный".
     Все вроде хорошо. И вдруг часов через восемь-десять думаю: "Что это
ничего не происходит? Что это я чувствую себя очень хорошо?" То есть
все, что я знаю про эту ситуацию - вроде сдаваться приехал, учиться - не
то. И вдруг я понимаю, что, будучи действительно человеком высочайшей
квалификации, Мастер в первые несколько минут поймал меня. И уже с пятой
минуты выдает мне мою же проекцию идеального отца. Я ребенком стал, я
потерял на этом день, пока сообразил, что я уже попался, что урок уже
начался, что во мне еще до "само" далеко. Потому что я уже все: папа,
папа, папа. Идеальный. Я приехал работать, учиться, сделать следующие
шаги, а стал отдыхать...
     Вот такие тонкие формы бывают у такого грубого дела, как гордыня.
Ведь это натуральная гордыня, понимаете? Приехать к Мастеру и попасться
на проекцию идеального родителя - это и есть тонкая форма гордыни. Такая
же, как у якобы учителя, наставника, когда он начинает использовать эту
ситуацию выноса на него проекции родителя...
     Когда дело доходит до тонких форм, когда вы упираетесь в стенку
гордыни тем внутренним буфером, который не позволяет человеку попасть в
такую ситуацию, в которой обнаруживается, что его взрослого - нет, тогда
необходимо прилагать усилия, опираясь на устремленность, тогда пора
понять, что вся наша жизнь до момента вот этого  "само"-сознания - это
огромная соска, что все наши ужасные беды, страдания - соска. Как
говорил тот же Гурджиев: "Ничто так человек не любит и ни с чем так
тяжело не расстается, как со своими страданиями!" А они такие типичные,
как выясняется, у всех одинаковые. Мамка оторвала от груди - о-ой, это
же трагедия. Наши страдания - это страдания человека, который должен по-
гибнуть под машиной, а его вытолкнули, он ударил коленку, ему больно.
     Это и есть жизнь в утробе, в утробе социума. Поэтому я вам на-
поминал вначале о том месте, из которого это видно. Потому что изнутри
этой утробы никакой патологии не видно. Все, что я вам рассказывал, -
это никакая не патология, это жизнь! Она такая! И прекрасна этим. Это
благодаря тому, что она такая, мы все живы. Мы живем, растем,
развиваемся, накапливаем знания благодаря тому, что защищены ее утробой.
     Я благодарен судьбе за то, что смог родиться.
     Я благодарен своей матери.
     Я благодарен своему отцу.
     Желание родиться - до тех пор прекрасное желание, пока вы не хаете
свою мать - нет на ней вины, что вы еще не родились, вы в ней живете,
все мы в ней живем. И изучая, исследуя ее и получая самые утонченные
знания, не имеем мы права на цинизм, на безрассудочное наплевательство.
     И группенфюреры от духовности живут там же, и если бы они на самом
деле родились, то они бы не требовали смерти своей матери, не кричали
бы, что папа, которого они слышат за стенками, - лучше!
     "Сделайте кесарево сечение, пожалуйста, с помощью атомной бомбы".
Но ведь социум - это мать, и благодаря этому мы живы. И имеем шанс. А вы
говорите - гордыня, самость... И я был в этом. Пока не выбрался. И вот
это, может быть, самое главное, самое важное, что я понял в своей жизни
и впервые сегодня произношу вслух. И мне стыдно, что я вместе со всеми,
бывало, часто хаял мать свою. Давно говорят мудрые люди: "Когда идешь к
вратам, от всего отталкиваешься. И только пройдя врата, начинаешь ко
всему притягиваться". Велика мать наша, велика, терпелива и всех детей
любит. Всех тех, кто там, в утробе. Равно. И отец есть у нас. Но это по-
позже. Когда выйдем. И зачаты мы непорочно. Но не в том биологическом
смысле слова. Ну, пожалуй, все, я на этом закончу. Несколько раз я
подходил к тому, чтобы где-то, кому-то это сказать словами, и очень
благодарен вам, потому что вы такие же непосредственные участники этого
говорения, как и я сам, это вы совокупностью своих качеств,
устремленностью привлекли сюда эти слова, эту мысль, это осознание и эту
любовь материнскую.
     Спасибо всем.


     О двух правдах

     Отцу Павлу Флоренскому посвящается

     Отправная точка для сегодняшней беседы связана с замечательным
человеком, отцом Павлом Флоренским. У него есть удивительная работа, она
называется "О культе". В этой работе он совершенно гениально
сформулировал проблему, которая как бы онтологически вскрывает источник
вынужденной лжи, которой заполнена наша обыденная жизнь. Говоря о
"психопатологии обыденной жизни", безусловно, мы не можем миновать такую
проблему, как ложь. Всем знакомую до боли ложь, как проявление
"патологии обыденной жизни", правильнее начать изучать с такого
глубинного онтологического подхода, который предлагает отец П.
Флоренский.
     В чем основная мысль Флоренского? Она состоит в том, что че-
ловеческое существо соединяет в себе две правды.
     Проблема взаимодействия, реализация в человеке этих двух правд
решается только бесконечным развитием каждой из них, вплоть до
абсолютной реализации. И только при абсолютной реализации этих двух
правд происходит духовный синтез и преображение.
     С этой позиции можно рассмотреть человеческую жизнь как взаимо-
действие этих двух правд, какая из них усекается больше, какая меньше,
какие компромиссы между ними строятся. И мне кажется, Флоренский дает
ключ к пониманию процесса развития и движения цивилизации, и особенно
нашей, той, что условно называется западноевропейской.
     Каковы же эти две правды?
     Флоренский формулирует это так: правда бытия и правда смысла. Бытие
как абсолютная мощь жизни, без энергии которой невозможно никакое
свершение. И смысл как лик, как мера, как дух. То есть Флоренский в этой
давно разработанной теме углубляется до первоосновы и всею силою
гениальности своей, свидетельской своей сущностью свидетельствует начала
противоречивые, но обязательные. Мы с вами говорили о трагедии гибели
мира переживания в европейской цивилизации, начиная с семнадцатого века,
то есть с эпохи Просвещения, когда был выдвинут этот замечательный
лозунг "Cogito ergo sum". Теперь мы можем взглянуть на эту ситуацию,
опираясь на подход Флоренского, как на ситуацию превалирования смысла
над бытием. Конечно, это началось раньше. Это началось в средние века,
когда христианское учение превратилось в церковь, - обрело плоть в лице
Церкви, и эзотерическая часть церкви свела всю проблематику к вопросу
победы духа над плотью. А уже в семнадцатом веке это было доведено с
помощью протестантства и лютеранства до предельного воплощения. Эта
история, которая началась еще в десятом-одиннадцатом веках, история
духа, который боится плоти, история смысла, который так боится бытия во-
площенного, - это история нашего с вами сознания. Независимо от того,
философствовали мы когда-либо в своей жизни или нет. Это пронизывает всю
повседневную жизнь человека, живущего в этой цивилизации, до мельчайших
подробностей. Я надеюсь, что в сегодняшней беседе мы сможем увидеть, что
абстрактно-философская проблематика на самом деле является непосредст-
венной, живой тканью нашего сознания и определяет очень многое в повсед-
невной жизни. Самое главное - это причинный источник лжи, заблуждения,
лжи как заблуждения, лжи как самообмана, лжи как идеологии, выдвигаемой
обществом, лжи неустойчивой морали, которая сама же не выдерживает
критики разума, хотя разумом порождена, лжи псевдорелигиозности и
псевдомистицизма. Я думаю, что любой человек, который мучительно ищет
жизнь без лжи, должен преклонить колени перед Флоренским за то, что он
сумел так исчерпывающе точно определить первооснову этой лжи. В чем тут
дело?
     Давайте от абстрактного перейдем к конкретному. Бытие - природа,
плоть - это источник энергии, энергии жить, энергии созидать, разрушать,
энергии, которая не знает границ, которая не знает самоограничения,
энергии стихии, энергии страсти. Флоренский цитирует стихи Брюсова, где
страсть сравнивается со смертью по силе разрушительности своей. Это в
образных системах - энергия Земли.
     Когда мы с вами рассуждаем о первом центре, о витале, о тантре - мы
очень смешны. Потому что если бы мы внезапно всерьез прикоснулись к
этому источнику, если бы мы позволили себе быть этой энергией, этой
страстью, этой жизнью, то, наверное, мы бы сгорели, как мотылек сгорает
в пламени свечи. Мы все с удовольствием читаем, смотрим, когда что-то
такое показывают, на что-то такое намекают, что якобы в нас с вами есть.
Действительно, в нас это есть, пока мы живы. Но, будучи продуктом
западноевропейской цивилизации, мы смертельно боимся этого, нас пугают
десять или одиннадцать веков назиданий о том, что это страшно, что это
грех, что это разрушительная сила, что это зверь, которого необходимо
обуздать.
     Я люблю рассказывать по этому поводу одну историю.
     Была у меня команда, отчаянная, с хорошей подготовкой, и однажды я
говорю: "Ребята, давайте один раз выпустим этого зверя на волю, ну что
же мы все об этом только говорим... Технология у нас есть, умереть не
умрем - подстраховку сделаем, давайте попробуем". - "Давайте!"
     И мы пошли в это дело. И что получилось? Выбежала такая ма-а-
ленькая худенькая мышка и сделала так: "Пи-пи-пи-пи-пи". Все, что
осталось от этого зверя! Поэтому я понимаю художников-концептуалистов, у
которых женщина верхом на тигре. В Риге есть очень интересный художник,
йог. У него есть замечательная картина "Мадонна с тигренком": вместо
дитяти - тигренок. Этот тигр - как воспоминание о бытии, воспоминание о
страсти, воспоминание о мощной энергии жизни. Когда мы в жизни
сталкиваемся с человеком, который волею случая в себе содержит некоторое
количество энергии, превышающее средний уровень, статистическую норму
приобщенности к энергии бытия - мы пугаемся. Хотя уже давно пугаться не-
чего. Это насилие над природой, проявившееся и в человеческой
психологии, и в устройстве социальных конвенций, и в прямом насилии над
природой, то есть экологическое насилие, пренебрежение к природе
пронизывает все наше существо. Мы совершили насилие над миром и над
собой, дурно поняв взаимоотношение духа и плоти. И большая часть нашей
лжи, принимаемая нами как эстафета от наших родителей, и родителей наших
родителей, и передаваемая нами своим детям, происходит отсюда. Ибо это и
есть ложь, изначальная. И великий подвиг в мыслях, в чувствах
Флоренского состоит в том, что он одним из первых сказал: бытие правда,
и смысл - правда. Человек велик именно тем, что в нем соединились и
движутся две великие правды. Но, лишившись своего "противника" - правды
бытия, вторая правда, правда смысла, стала мельчать, укорачиваться,
обрезаться, приспосабливаться к дохлому своему партнеру и выродилась в
прагматическое, мелкое умозрение. Так тигр превращался в мышку, так лик,
как воплощение правды смысла, превращался в лицо, в личину, в душонку. В
результате получилось существо, в котором нет ни разума, ни духа. И это
главный источник духовного кризиса современного западного человечества.
Западного не потому, что оно западное, а потому, что везде, где победно
шествует "Cogito ergo sum", везде, где победно шествует догматическое
утверждение примата духа над плотью, с неизбежностью происходит
вырождение человека, умаление его величия и потеря смысла его
существования. Ибо ложь, как известно, есть дитя - любимое дитя,-
смерти.
     Это настолько глобальная истина, что переварить ее сразу, наверное,
невозможно, потому что возникают те механизмы психологической защиты, о
которых мы с вами говорили, и стремительно вытесняют это в подсознание.
     Может, это кощунственно для некотор