тролируешь все
в нем. Мир - существо органическое. Хотя я с полным правом могу сказать,
что во всяком случае на территории бывшего Советского Союза мир Школы
создан моим импульсом. В определенном смысле я его родитель, но это не
означает, что все в нем мне понятно, ясно, что все именно так я и хотел
и так задумывал. Если бы я так хотел и вообще хотел и задумывал, то ни-
какого бы мира не получилось. Я его нашел с помощью своего Учителя. А
почему я его искал? Я оказался выброшенным из какого-то мира, в котором
должен был быть мой дом. Те, кто тут собрались, - это выброшенные из
своего мира люди. В большинстве подавляющем. Потерянный
человек,бездомный. Найти тот мир, который отзовется. Найти тот мир,
который существовал когда-либо,где-либо, или сейчас даже где-то
существует, а вот рядом - нет. А дальше начать действовать. Действовать
можно только двумя способами - переместиться, если эта проблема сводится
к перемещению в пространстве, либо начинать создавать. То есть искать
таких же бездомных, как и ты, и начать заключать какие-то союзы: дру-
жеские, идейные, деловые, какие угодно. Принять какую-то форму
деятельности, какие-то общества, кружки, театры. Дать ему возможность
роста, воплощения. Он будет удивлять вас, как постоянно удивляет все
живое. Двадцать лет создавался этот мир, а потом мне понадобилось еще
три года, чтобы разобраться, что же это такое, и еще три года, чтобы
понять, что это хорошо, потому что это живое, и если мне в нем что-то не
нравится, то это никакой роли не играет. Если бы в нем было только то,
что мне нравится, мир был бы не мир, а конструкция, произведение
искусства, вычищенный мир. Когда мы становимся на позицию представления
о Боге как о демиурге, т. е. как о Создателе мира, мы говорим о Боге-
Отце. Когда мы ставим перед собой задачу создать мир, хотя бы маленький,
мы уподобляем себя Богу-Отцу. Когда мы просто говорим Отец, мы попадаем
между Богом и Отцом. Ибо тот отец, которого мы слышим из утробы, он уже
Бог. Он как бы есть и его как бы нет, он что-то делает с мамой.
Представьте себе позицию уже обладающего впечатлительностью плода в
утробе, что рядом где-то, но невидимо, существует кто-то еще, кроме
матери. И когда мы рождаемся, уходим из нее, мы знакомимся с Отцом.
Родителей двое. Отец - это немножко инфернальное существо, с которым
надо знакомиться. Который имеет какую-то власть. Потом, попозже, мы
можем заметить, что папа любит маму, но это уже попозже. И вот этот
отец, реальный, биологический или иногда не биологический, но отец, - по
идее он автор мира, в который мы попали, покинув утробу матери. По идее,
потому что в культуре нашей, по принципам социального наследования, по
власти, которой отец располагает, по отношению к нам, закреплен пат-
риархат.
     Это длилось очень долго. Сейчас мы, взрослея, иногда обнаруживаем,
а какое отец к этому имеет отношение? Иногда его из-за этого жалко,
иногда он из-за этого вызывает такое чувство неудовлетворенных ожиданий
наших, почти презрение, скажем так, иногда мы вдруг обнаруживаем, что
мама - она же и папа. И так бывает. И что вообще автором этого мира
является кто-то другой. И тогда у нас получается такая проекция, в
которой Бог предстает в виде идеального отца, то есть всемогущего прежде
всего, ибо он должен быть автором этого мира, создателем. Всепрощающим,
ибо ребенка надо прощать, он не виноват, пока ребенок. Ну, уронил чашку.
Всеведущим, ибо он должен догадываться о том, что мы и высказать не
можем. Всезнающим - на любой вопрос должен давать ответ. То есть -
идеальным отцом. Дальше может получитья уже совсем дикая история, когда
реальный отец и идеальный отец- не тот отец, с отцом не повезло. Но это
все внутри утробы. Кто же тот Отец, который ходит за социальной утробой,
когда мы говорим: жизнь вот эта - это утроба нашей матери, наша мать?
Что он слышит с той стороны? Кто трогает нашу мать, кто ее целует,
обнимает, кому она так радуется, кроме нас, кого она так ждет, кроме
нас? С кем она нам изменяет? Нам, сидящим в утробе. Кому мы так завидуем
уже в утробе и с кем мы конкурируем уже в утробе? Кто он, тот, кто имеет
прав больше, чем мы? Кто он, наш отец? Я сегодня ограничусь только
вопросом, но я бы хотел, чтобы между этой сегодняшней нашей беседой и
завтрашней встречей вы поразмышляли о своем отце. И те, кто считает себя
безотцовщиной, тоже. Был отец. Вы поразмышляйте о том пласте жизненных
впечатлений, которые складываются у ребенка в утробе матери в отношении
к кому-то, это же не осознается, но запечатывается навсегда, это сложное
отношение к отцу. Отношение к отцу никогда не бывает простым. Даже если
это взаимное понимание, но все равно оно не такое, как с матерью. Потому
что без этого какого-то нового осознавания проживания своих отношений с
отцом, с матерью, разницы этих отношений, без нового взгляда на это вы
не обретете живую плоть следующего рождения, следующего отца и следующей
матери. Я бы никогда не решился рассказывать совершенно незнакомым
людям, не зная личную историю каждого, о "патологии обыденной жизни",
если бы не имел предложения позитивного. Потому что ведь можно так
рассказать эту тему, что вы никогда из-под нее не вылезете, до конца
дней своих. Суть в том, чтобы, знакомясь с этой темой, поворачивая ее
под разными углами с того места, с которого ее увидеть возможно, в
результате породить позитивную устремленность. Не зря мы с вами
встретились с Флоренским, не зря мы говорим о Матери и об Отце не только
в аспекте первоначального рождения, но и в аспекте будущего, второго
рождения.


     Брать и давать

     Есть у Крылова замечательная басня "Свинья под Дубом":
     Свинья под Дубом вековым
     Наелась желудей досыта, до отвала;
     Наевшись, выспалась под ним;
     Потом, глаза продравши, встала
     И рылом подрывать у Дуба корни стала.

     Он ей объяснять пытается, что желуди-то на нем растут, ну а она
этот вопрос игнорирует... Почему я о басне? Есть еще одна, в оп-
ределенном смысле жестокая правда о том, что есть два совершенно разных
принципа жизни - принцип производительный и принцип потребительский. В
человеческих отношениях эти принципы тоже действуют. И можно сказать,
что принцип потребительский - это принцип в каком-то смысле
инфантильный, потому что он идет от отношений с матерью, тех первичных
отношений: "Мамка теплая, молоко сладкое, сосу, сосу - и рай". Принцип
же производительный - он скорее отцовский принцип, когда для того, чтобы
заслужить похвалу отца, поощрение с его стороны, любовь с его стороны,
необходимо что-то делать. И в этом плане можно говорить, что по способу
строить отношения люди как бы делятся на две группы: детей, которые ищут
мать в отношениях, ищут первичный способ взаимодействия с матерью,
способ потребления, и они беззаботно, искренне, совсем не по-злодейски
себя ощущают в этом, они просто естественно и органично потребляют и не
знают, что такое благодарность в полном смысле этого слова - ну кто
говорит матери спасибо за материнское молоко? Сталкиваясь с ситуацией,
которая как бы предопределяет благодарность, они испытывают колоссальное
напряжение, фрустрацию, вплоть до истерики, вплоть до страшного желания
избежать такой ситуации. В моей жизни был такой случай. Однажды я спас
своему товарищу жизнь. Ну, так случилось - у него была ситуация, он меня
позвал, и я пошел. В течение недели после этого он сделал все, чтобы
прервались все наши контакты, даже случайно возможные. Обычно мы
расцениваем такую ситуацию как предательство, как непонятное
предательство. И только много лет спустя я до конца понял - нет, в этом
нет умысла. Это инстинкт, инстинкт человека, который в отношениях, не на
уровне материальных, там этот человек замечательный, бескорыстный, мате-
риально всегда мог помочь, поделиться куском хлеба, как говорится, а
именно на уровне эмоциональных, истинно человеческих отношений не в
состоянии ничего дать. У него нет такого места, так сложился его процесс
становления, что он умеет только брать. Его нельзя судить за это. Можно,
конечно, осудить, не зная, что такое бывает, что есть люди, так и
оставшиеся при матери, безотцовщина эмоциональная, они не знают любви к
отцу, любви, которая изначально построена на чувстве благодарности, на
активной деятельности. Как сказано у Соломона: "Помни завет матери своей
и наставленья отца своего" - это принципиальная разница. Мы с вами живем
в такое время, в таком обществе, где институт семьи подвергся всевоз-
можным деформациям. В двадцатые годы была мало кому известная
сексуальная революция в Советском Союзе. Возглавляли ее Клара Цеткин и
Александра Коллонтай. Теория стакана воды, близость между мужчиной и
женщиной - это все равно, что выпить стакан воды, когда очень жарко. Мы-
то думаем, что это с Запада пришло, а это все у нас было, так что мы -
пионеры, дети рабочих и свободной любви.
     Был период, когда в загс можно было забежать, расписаться и в этот
же день к вечеру забежать и развестись. Это была государственная
политика, это было государственное учреждение - загс, т. е. пионеры в
этом плане тоже мы. Это не случайно, потому что вся тенденция - разнести
до основания, а потом на этих развалинах что-то такое построить, - она с
неизбежностью вела к тому, чтоб и это место, т.  е. весь институт семьи,
разнести до основания, а потом на этом месте что-то построить. Что мы
построили, мы все знаем. Я еще мальчишкой был, работая на заводе, застал
разбирательства на комитетах комсомола, профкомах и парткомах жалоб жен
на мужей по поводу супружеской неверности или неисполнения супружеских
обязанностей, и все это вполне серьезно. Я участвовал в комсомольском
собрании цеха, где разбиралась жалоба молодой девицы, якобы соблазненной
и брошенной: "а еще комсомолец". И мы, конечно, стояли на его стороне:
мужской цех, слесарно-сборочный. Но когда он встал и сказал: "Я не
виноват, она меня соблазнила", мы единогласно проголосовали за исключе-
ние его из комсомола.
     Семья стала как бы общественным делом, это сказывается до сих пор.
Это смешно и страшно одновременно. Но суть-то не в этом, а в том, что,
разрушив институт семьи, мы создали безотцовщину и безматеринщину. Есть
люди, которые в сфере эмоциональной жизни, в сфере человеческих
отношений не в состоянии брать. А есть такие, которые отдают, а брать не
умеют, они как бы безматеринские, не знают материнской любви. Они не
могут взять то, что им предлагается, потому что - а что с этим делать?
Хотя это совершенно материнский бескорыстный дар. Это один из серьез-
нейших источников "психопатологии обыденной жизни". Мы часто подрываем
корни того дуба, который нас кормит, пока живой. Мне кажется, что именно
в сфере неформальных человеческих отношений, в сфере отношений близких
людей, детей и родителей, влюбленных, мужей и жен, друзей это очень
острая проблема, ибо это такой существенный дефект эмоционального мира,
который исправить, компенсировать, говоря научным языком, очень трудно.
Чтоб компенсировать эту дисфункцию эмоционального мира, нужно приложить
очень много сознательных усилий и со стороны того, кто хочет исправить,
и со стороны того специалиста, к которому он обратился за помощью. Мы -
большие дети, и мы сами, и человечество в целом. Мы относимся к природе
только как к матери: берем, берем, берем... И она, конечно, дает,
качаясь под тяжестью наших сосущих ртов, поэтому нам так и не хочется
родиться во второй раз, потому что нас там ждет отец, то есть мир,
который сразу предъявит к нам колоссальные требования. Ибо требования -
это и есть главная отцовская любовь. Ибо отец в этом смысле задает гра-
ницы, показывает границы и учит делать, действовать, творить. И второе
рождение - это и есть оказаться наедине с миром. Мать тут, рядом, но уже
есть и отец. Помню, когда-то у меня был любимый вопрос - куда уходят
духовные искатели после тридцати, тридцати пяти лет? До тридцати лет их
полно, а потом, старше - уже единицы. Куда они исчезают вдруг? В матку
они исчезают, в утробу социальную, потому что пора что-то делать, ответ
перед отцом держать, перед миром, ответственность на себя брать, а не
хочется. Пора уже что-то отдавать, производить, хотя бы как дуб желуди
для свиньи. А вдруг она рылом подрывать корни станет? Лучше ничего не
производить - не будет и подрывать. Отцовской любви надо добиться, отец
не может любить так, как мать, и не должен. Его любовь проявляется
сурово и требовательно, ее надо добиться. Я не говорю о тех случаях,
семей таких много, знаю, когда отец сам как ребенок, вроде отец, а вроде
нет, но все равно кто-то будет вместо отца когда-нибудь. А вот здесь,
при втором рождении, от отца никуда не спрячешься. Вот он - мир. Во всей
его красоте и непреложности, во всей его любви и справедливости. И в
определенном смысле мы можем сказать, что вот тогда, когда есть мать и
есть отец, возможно единство, полнота этих двух планов бытия и смысла,
ибо бытие - это все-таки материнская власть, а смысл - это отцовская
мера. И тот, в ком нет отцовского начала, не умеет ни остановить себя
сам, ни организовать себя сам, ни действовать из самопобуждения, т. е. у
него никакого "сам" и быть не может. Ни в первом рождении, ни во втором,
ни в третьем, о котором еще речь впереди. Ибо "сам" всегда имеет границы
себя, "сам" - это значит "отграниченный". И отграниченный, как мы го-
ворили, изнутри. Это граница не как препятствие, налагаемое другими, а
как отграниченность, налагаемая самим собой, т. е. знанием себя в стро-
гом смысле слова. И потому возможна любовь к себе, ибо нельзя любить
безразмерное, без меры, без лица, и когда мы читаем поэтическое
изложение этих мыслей у так называемых древних авторов, то мы не
представляем реальности происшествия. Спроси у любого духовного
искателя: "Ты хочешь второе рождение?" Конечно, он скажет: "И третье
тоже". Как "трижды герой" - "трижды рожденный". Но если ему объяснить,
показать реальность, ожидающую его, если проанализировать его отношения
с его собственным первым отцом, сказать, что тебя ждет еще более
суровый, добиться любви которого во много раз труднее и во много раз
больше труда надо к этому приложить, захочет ли он второго рождения, а
тем более третьего? Еще с первым-то не все ясно. Вот откуда оно: вместо
мужчины - женщина. А мир спросит с каждого: что ты сделал с матерью
своей, с природой, какой ценой бытию ты достался? И чего-то ты так долго
не рождался, а сидел в утробе? И почему ты обидел любимую мою мать? И
надо будет отвечать, и объяснять, и понимать, и выслушивать наставления
отцовские, и учиться уму-разуму, и становиться самим собой, и ставить
свою подпись под деяниями своими. Поэтому знать, копить знания приятно,
увлекательно для многих, престижно, а вот становиться мудрым не хочется.
Поэтому в определенном смысле можно сказать, что человек, не родившийся
из социальной утробы,- безотцовщина, ибо не знает он отца своего. И
когда слышит в утробе о нем, ощущает через мать, то ничего, кроме
страха, не испытывает. И вместо того чтобы через любовь матери к отцу
начать учиться любить отца так, как она его любит, начинается ревность к
матери и попытка отбить мать у отца. Казалось бы, аллегория в духе
Фромма, но разве то, что мы делаем с природой, разве то, что мы пытаемся
доказать как неизбежность во взаимоотношениях с природой, это не есть
попытка отбить мать у отца, отнять природу у мира, лишить ее этой любви?
Да, каждый человек потенциально от Бога, но не для утешения это сказано,
а для ответственности каждого за свою потенциальность, личной
ответственности, ибо это отцовский наказ, а не материнский завет. И тот,
кто ничего не делает, никаких личных усилий для реализации этой
потенциальности не прилагает, как он может рассчитывать на отцовскую лю-
бовь, как он может рассчитывать на то, что ничем не повредит матери, как
он может рассчитывать на любовь, ибо ни через материнскую любовь к отцу,
ни через любовь отца к матери он не проходит, не прикасается, он только
слепо, неистово и агрессивно пытается все это разрушить, ибо эта любовь
- упрек ему, а не радость. Но "Пусть будет не так, как я хочу, а как ты
хочешь", - сказал Иисус Отцу своему. И когда мы говорим : поставить
Закон над собой, Закон, избранный тобой по любви,- это ведь тоже шаг к
Отцу. И когда мы говорим, что граница всякой технологии, всякого знания,
всякой методики - любовь, это ведь тоже шаг к отцу, ибо Отец полагает
границы, материнская любовь, как известно, границ не имеет и не должна
их иметь, если она материнская. И когда мы оправдываем человека,
предающего мать свою и отца своего, не себя ли мы оправдываем? И не про
это ли сказано - увидь сначала бревно в своем глазу, а потом соринку в
глазу ближнего. И когда люди приходят к вам, кто вы, если вы несете
закон, знания миру, лицо, границу? Говорим - Отец, от имени Отца,
точнее. Когда мы говорим о смерти Духа, о разрушении духовности, не об
этом ли мы говорим, что забыты завет матери своей и наказ отца своего?
И, может быть, именно в этом, как ни в чем другом, главный источник
патологий обыденной жизни. В потере отцовского и материнского начала, в
потере соотношения потребления и производства. Это - великая мысль Фло-
ренского о двух правдах: правде бытия и правде смысла. Помните, Сидоров
цитирует древнюю мысль: "Из двух вы станете одним". Я бы поставил
вопросительный знак и спросил у себя и у вас: "Когда из двух мы станем
одним?" И вот когда станем, тогда сможем считать себя взрослыми людьми.
И тогда сможем по мере сил очищать жизнь свою от этой патологии, о
которой мы говорили, в разных ее проявлениях. Есть, конечно, еще одно
старое изречение: "Умножая знание, умножаешь печаль". Конечно, это очень
трудно и непривычно - находиться в постоянном душевном напряжении, в
постоянной душевной работе. Это стихи хорошо читать: "Душа обязана тру-
диться и день и ночь, и день и ночь". Тут три-четыре дня, и то уже,
знаете, хочется уколоться и забыться, музыку погромче включить, выпить
чего-нибудь покрепче, уехать куда-нибудь подальше. Труд души мучителен
до тех пор, пока душа не знает любви. Труд души мучителен, мучительно
осознавание, ибо осознавание, одушевление, точнее говоря, мыслей,
смысла, порождение смысла - это есть труд души, душевный труд, а не
интеллектуальный. И он мучителен, но без него душа не узнает любви. Без
него, кроме волнений тела и некоторого возбуждения мысли под общим наз-
ванием "влюбленность", ничего другого не откроется перед вами. Конечно,
хотелось бы сразу - в полет. Безусловно, хотелось бы, как когда-то,
когда без труда это было. У Цветаевой есть замечательные строчки: "Не
возьмешь мою душу живу, не дающуюся, как пух". Понимаете, никуда не уйти
от завета древних, замечательно выраженного Константином Сергеевичем
Станиславским: "Трудное сделать привычным, привычное - легким, легкое -
красивым". Так обрести "душу живу, не дающуюся, как пух". Цветаева,
конечно, великая женщина, именно женщина, редчайший случай в мировом ис-
кусстве. А хочется, как в детстве: к мамке припал и полетел. Это хорошо,
ежели ты готов из-за этого "хочется" трудиться, творить.
     Чем работа в обыденном смысле этого слова отличается от слова
"работа" для меня? Когда я хочу так, что во имя этого готов трудиться,
тогда получается творческая работа. Трудиться во имя "хочу"... Но
трудиться без "хочу" - это то же самое, что любить без "люблю". И
поэтому в этой, казалось бы, простой фразе - делай только то, что тебе
хочется делать, - заповедь великого подвига. Ибо, пожалуй, нет труднее
на Земле задачи, чем эта. Все твои "хочется", во имя которых ты готов
делать, - они вряд ли повредят людям, а вот те твои "хочется", во имя
которых ты ничего не делаешь, - они будут жить в тебе, как не рожденные
желания, ибо и желаниям нашим нужна мать, материнская любовь, просто
потому, что это мне хочется, и отец, то есть отцовская власть - это надо
сделать, сынок, доченька. Это и есть творчество- расстояние от замысла
до его воплощения, а акт творчества - это и есть соединен