ых прозвучит, но я всю соз-
нательную жизнь призываю к тому, что "кушать надо". Сколько я слышал
язвительных реплик по этому поводу, и даже читал однажды целый трактат,
посвященный разоблачению псевдоучения Игоря Калинаускаса, весь трактат
был посвящен тому, что я выдаю себя именно в этом месте, когда говорю
"Кушать надо". Проповедь, так сказать, эпикурейства и прочее, - там
страшные слова были. Но мне кажется, что я говорю то же самое, что и
Флоренский, только обыденным языком. Наше возрождение, наша жизнь, наше
существование в этом теле спрятано не в проблемах разрушения морали,
разрушения каких-то тоталитарных идеологий, хотя все это нужно, а в
псевдорелигиозности, в псевдомистицизме. Наше спасение в том, чтобы от
того места, где мы находимся, найти пути к бытию, найти пути к жизни,
найти пути к страсти, и потому Школа работает с огненной энергией. С
тем, что называется огненное тело, огненные доспехи, "лев в пустыне" -
есть еще и такое название.
     Без этого мы не спасем своих детей, своих внуков. Без этого мы не
спасем, не возродим изнасилованную нами природу, и никакие дачные
участки не помогут. Без этого мы не избавимся от фундаментальной основы
нашей лжи.
     Я очень люблю Порфирия Корнеевича Иванова, его жизнь, его как
человека. И для меня в Порфирии Корнеевиче есть воплощение, - редчайший
случай в нашем мире, - воплощение полноты бытийного начала. Но
посмотрите, что из него делают его последователи... Они все больше
превращают Порфирия Корнеевича в его противоположность, то есть
подминают его под себя. Я на наших встречах второй раз вспоминаю этого
замечательного человека босым на снегу, разговаривающего с гитлеровским
генералом. И я понимаю, чем дальше, тем больше, то изумление, которое он
вызвал, изумление такой величины, что его даже не тронули. Потому что
этого уже давно нет. Покажите мне последователя Порфирия Корнеевича,
который бы хоть как-то приблизился к нему в этой приобщенности к бытию.
Ни одного еще не видел. Человек тридцать-сорок, наверное, знаю, и все
они такие же, как все.
     Что такое сегодняшняя диета, как не плохо замаскированная аскеза,
умерщвление плоти своей? Что такое сегодняшние болезни? В большей своей
части - умерщвление плоти своей. Что такое культ футбола? Все
останавливается, все, телевидение транслирует исключительно футбол, по
всему миру. Что это? Господа, что за событие - футбольный матч? Что
такое спортсмен? Что такое стриптиз? Что такое порнография? Все это
плоды хилого сознания, которое никак не может понять, почему оно хилое.
Плесень на теле природы. Агрессивная плесень. Воинственная. Превращающая
в плесень все живое вокруг себя. Вы послушайте этих "ученых", этих "мыс-
лителей", у них даже ни на секунду, ни на мгновение ничего не
останавливается в голове по поводу того, а что будет с природой? Плотью
Земли? Их это совершенно не волнует, никоим образом не входит в их
рассуждения. Таких, как Альберт Швейцер, единицы. Тайяр Шарден с
Вернадским говорили об одном, а что из них сделали? Ноосфера, ноосфера -
сфера разума. Какого разума? Разум-то - это союз духа и плоти, если
говорить строго.
     Это условие для бесконечной реализации каждой правды - правды бытия
и правды смысла. А мы все время пытаемся найти лик в пустоте. Мы все
время забываем великую восточную мудрость, что родиться в человеческом
теле - огромная удача! Ибо благодаря телу дух приобщен к природе, к
бытию. Да, конечно, стихия, страсть может разнести все в щепки. Но и дух
бесплотный, превратившийся в умозрение, может уничтожить все живое, ибо
что ему плоть? - Противник, и все. И мы не вывернемся, никоим образом,
пытаясь найти одно вместо двух. Пока не услышим таких людей, как Фло-
ренский, пока не переживем необходимость соединения в себе бесконечных
этих двух правд, не обретем полноты. Если дальше следовать за Флоренским
как за религиозным мыслителем, то мы приходим к выводу, что, дойдя до
предела бытия, мы поймем, что предел бытия - это истина, и только дойдя
до предела истины, мы поймем, что предел истины - это бытие. И тогда нам
откроется Бог. И тогда мы поймем, что Микеланджело что-то про это знал.
Тогда мы сможем прикоснуться к росписям Сикстинской капеллы. Ибо там
бытие и смысл находят свое отражение в единстве.
     Хотя я слышал и таких "тонких ценителей" искусства Микеланджело:
"Замечательно! Но зачем столько тела? Он не мог разве сделать их
похудее, поутонченнее? Бог здоровый мужик с мускулами и Адам здоровый
мужик с мускулами. Ева там... баба", - тонкий вкус их раздражается,
понимаете ли. Мы немножко перепутали еще в одиннадцатом веке. А уж в
семнадцатом совсем запутались. Мы перепутали страх перед невежеством,
которое, конечно, ужасно, со страхом перед жизнью. И под видом борьбы с
невежеством заодно занялись борьбой с жизнью. А когда мощи нет, -
остаются мощи в качестве идеала человеческого тела. Но никто не задумы-
вал ся над тем, что происходит с этим самым "мыслю", когда оно помещено
в мощи. И когда мы пытаемся вспомнить наиболее идеальное воплощение
святости, кого мы вспоминаем? Мы вспоминаем Франциска Ассизского, у
которого птицы на плечах сидели, животные к нему приходили. Серафима
Саровского, Сергия Радонежского, которые жили в лесу и не испытывали
никаких проблем с якобы враждебным окружением, медведи к ним приходили,
лани, и все замечательно получалось. Я еще раз напоминаю: в Киеве схо-
дите в Софию, посмотрите на первоначальные росписи, сравните с тем, что
сейчас. Была ведь эта полнота. Было ощущение необходимости од-
номоментного сосуществования и взаимного бесконечного развития этих двух
начал - бытия и смысла. И как постепенно уничтожалось бытие. Последний
всплеск- это эпоха Возрождения, когда идея духа соединилась с античной
идеей бытия. Произошла встреча христианства и античности. Получилось
Возрождение. А потом опять страшно стало. И я думаю, что мы как бы в
преддверии своего Возрождения, своего возвращения к полноте бытия.
Своего понимания единства двух великих правд - бытия и смысла. Потому
что если не это, то смерть. Чернобыль. Аральское море.
     Поэтому когда вы общаетесь с теми или иными текстами, читаете слова
великих мудрецов человечества, нужно быть внимательными к себе, чтобы
автоматически не отсекать все, что "не имеет отношения" к духу. От
действительного духа до того, что мы теперь этим называем, - большая
дистанция. Душок такой от нашего духа остался. И вот тогда более или
менее становится ясным это удивительное противоречие: казалось бы,
человек, человечество становится все более сильным, все более знающим,
все более мугущим, - а в действительности все более слабым. Страх заме-
нил радость бытия. А страх и ложь - близнецы-братья, кто более матери
истории ценен? Мы говорим страх - тут же возникает ложь. Мы говорим ложь
- тут же возникает страх.
     Конечно, если говорить позитивно, то есть пытаться ответить на наш
любимый вопрос "А как с этим жить?", то все становится еще сложнее, чем
на уровне осознавания. Осознать это трудно, вы это прекрасно уже
понимаете, а уж реализовать-то тем более. Я не думаю, что мы в течение
жизни одного поколения сумеем сделать сколько-нибудь значительный шаг в
эту сторону, в смысле реализации. Но думается мне, что в течение жизни
нашего поколения, то есть тех, кто сейчас живет, можно сделать
значительный шаг в сторону осознавания. И прежде всего не проповедью, а
собственными усилиями приблизиться в своей обыденной жизни к такому ка-
честву, в котором равноправно присутствуют обе эти правды. Это, конечно,
поначалу очень страшно. Это требует очень больших усилий и квалификации,
дабы каким-то адекватным способом передавать и объяснять другим людям,-
ведь, как известно, при усмотрении истины слова не нужны, слова нужны,
чтобы эту истину передать другому. И следует понять, что такое решение,
такая попытка влечет за собой фундаментальное переустройство всей повсе-
дневной нашей жизни. Фундаментальный пересмотр самого отношения к жизни
и к себе самому. Но беру на себя смелость сказать, что это главный
духовный подвиг нашего времени. Вот я мысленно ставлю рядом своего
Мастера и Флоренского. Один - суфийский Мастер, в своих смешных формах,
смешных для европейского человека, со своей игрой в незнание русского
языка, со своими акцентами и суфийской традицией использовать снижение
до упора. Другой- православный священник, мыслитель, ученый, утонченный
красавец, "византиец", как его поругивали внутри церкви. Один на своем
утонченном, рафинированном, глубоко философском языке формулирует эту
великую правду о человеке, о том, что человек - это две правды: правда
бытия и правда смысла. А другой, пустив чашу по кругу, смеясь, говорит,
когда его спрашивают - "Что самое главное?" - "Жить надо". И они из
одного места.
     В чем, на мой взгляд, красота духовного сообщества? В том, что это
тот социально-психологический мир, в котором встречаются, дружат, и
понимают, и любят друг друга представители самых разнообразных
социально-психологических миров, народов, эпох, мест. И это лучшее
доказательство того, что у человечества есть возможность построить мета-
мир, мир, который включает в себя без напряжения все остальные миры. Во
всяком случае, большую часть человеческих миров. Духовное общество может
это сделать - ведь в нем во все времена сохранялось, говоря языком
Флоренского, знание о двух правдах человеческого существа. Знание о не-
обходимости предельного развития бытия и предельного развития смысла.
Знание о том, что дух и плоть есть неотъемлемые, хоть и противоречивые
сущности человека, человеческой жизни. И потому там или совсем нет, или
почти нет лжи. И там почти нет страха, а в высших реализациях совсем нет
страха. Мне даже трудно сегодня с вами общаться, потому что живая ткань
общения все время нарушается ссылкой на авторитет. Сегодня я не могу
быть перед вами один. Мы втроем - Флоренский, Мирзабай Кимбатбаев и я. Я
не смог их сегодня оставить, идя к вам. И, может быть, в этом есть свой
смысл, своя жизнь. Может быть, это поможет кому-нибудь из вас проникнуть
в природу своих страхов, а значит - в природу своей лжи. А проникнув в
природу своих страхов и своей лжи, вы можете проникнуть в природу страха
и лжи другого человека. Мы все трое разные, но я сделан и из них. Мы
вчера говорили о Матери нашей. А сегодня так получается, что эта беседа
об Отце. Не случайно во всех истинных традициях бытие и смысл, истина и
страсть неразрывны. И то, что объединяет образ человека, в котором они
соединены, и образ человечества, в котором они соединены, это и есть лик
Отца нашего. Это суровый лик, суровый, с нашей точки зрения. Ибо
представьте себе, какой целостностью, тотальностью надо обладать, чтобы
дать через себя бесконечно и одновременно реализоваться этим двум
великим правдам - правде бытия и правде смысла. Какой мощью и какой
мудростью. Чем-то нам еще пока неизвестным, о чем мы пока только еще
начинаем с вами задумываться. Но уже сегодня мы в начале нашего пути,
сложного пути, пути к Отцу.
     Мы ведь все равно решили, что это безумие. Поверьте мне или,
наоборот, не поверьте. Это одно и то же. Мы выросли в таком мире, в
котором ничего этого нет: ни веры в ее полноте, ни любви в ее полноте.
Но уцелела надежда, - правда, еле-еле теплится. И поэтому нам даже
трудно этого захотеть по-настоящему, а достичь- тем более. Но все равно,
это есть у нас как потенция, ибо мы люди. Мы - человеческие существа, мы
ведь содержим в себе это. Независимо от чьего-то желания, это можно
уничтожить только с человеком, эту потенцию. И это наш шанс и основание
для того, чтобы взрастить в себе хотя бы отражение этих двух великих
правд - устремленность и веру. Беспощадная устремленность плюс
беспощадный реализм- вот эта пара может нас привести к воплощению бытия
и воплощению смысла. Но беспощадный по отношению к себе реализм. И
беспощадная устремленность, то есть беспощадное "зачем?". Иначе
беспощадная устремленность без беспощадного реализма - это будет сю-сю
реализм, то есть всевозможные убежища, психологические теплицы и т.д. и
т.п. Беспощадный реализм без беспощадной устремленности - это цинизм.
Знание ради знания, полная потеря остатков любви, убийство себя.
     Слова Флоренского - свидетельство истины, что человеческое содержит
в себе, по сути, две правды - правду бытия и правду смысла. В этом
величие человека и в этом источник всех его трагедий. И это прекрасно.
Так открывается то, что называется третьим рождением. Только не впадайте
в псевдосерьезность. Потому что, если вы не будете относиться к этому
эмоционально, если вы не позволите себе это переживать, если вы по
подсказке умозрения начнете это якобы "аналитически исследовать", ничего
не будет. Вытеснится, рационализируется, схематизируется. Как сказал мне
Учитель мой в вечер посвящения, протягивая мне пять страничек текста:
"Или это будет еще одна информация, или начнется новая жизнь". Чтобы эта
информация не превратилась просто в монетки в копилке - эмоционируйте,
переживайте, плачьте, смейтесь по этому поводу. А не прячьтесь друг от
друга, как вы это делаете со вчерашнего дня. Как же об этом говорить? Да
как угодно! Только не дать этому умереть в могиле нашего умозрения.









     Социально-психологические миры
     (продолжение)

     Сегодня мы вернемся к теме социально-психологического мира, потому
что для практической работы это ключевое понятие. Социально-
психологические миры необходимо в первую очередь четко отделять от
вертикальной структуры общества, от социальных пластов. Потому что, как
показывают наблюдения, человек, сделавший карьеру, начинает тянуть к
себе наверх людей прежде всего из своего социально-психологического
мира. Когда-то в годы "прекрасного застоя" я имел одну небольшую
возможность взглянуть, как живут там, на уровне, скажем, министра рес-
публиканского масштаба. Что интересно, между собой они объединяются не
по принципу социальной иерархии, а по принципу социально-психологических
миров.
     Это первое, что нужно отделить, потому что социально-психоло-
гические миры нельзя делить по принципу выше-ниже. Выше-ниже - это
иерархическая структура самого общества, социальная структура.
Социально-психологические миры можно рассматривать выше-ниже, если вы
используете какой-то критерий принципа самореализации или какие-то
этические конструкции с точки зрения самого себя или с точки зрения
своих идеалов, тогда можно сделать такую классификацию: "это - ниже, а
это - выше". Но сами по себе они не выше и не ниже, это горизонтальное
рассмотрение, они все в одной, собственно говоря, плоскости, и членами
одного и того же социально-психологического мира могут быть люди соци-
ально совершенно разных уровней. Особенно это хорошо наблюдать, когда
едешь на рыбалку, на зимнюю, на льду. Там же никто не знает, кто
генерал, а кто дворник. А вот жаргон, словечки, оценки, стиль поведения
- они объединяют людей.
     Все здесь присутствующие в большей или меньшей степени прикоснулись
к особому миру. Миру, который свои принципы, свой стиль жизни, свою
систему оценок, свою этику, свою мораль берет не из Великого Среднего.
Например, принцип, что всякая форма пуста, то есть любую форму можно, с
точки зрения этих знаний, заполнить любым содержанием. И вот здесь
первая ловушка, вы можете видеть, что у этого человека формы поведения
совпадают с вашими. И на основании этого прийти к заключению, что этот
человек вам близок по миру, и только соприкоснувшись вплотную, вдруг с
сожалением обнаружите, что, оказывается, содержание этой формы совсем
другое... И это момент тренировки, умения видеть сразу не только форму
проявления поведения, взаимодействия, стиля, но и содержание, которым
эта форма заполнена, - вот это, пожалуй, самый главный момент. Скажем,
есть два очень близких мира, один мир условно называют мир "богемы", то
есть это мир людей около искусства и в искусстве, но они не очень в
искусстве, потому что работают они мало, претензии высокой, настоящей на
служение искусству у них нет, но они как-то при искусстве. И почему?
Потому что мир искусства, будучи миром замкнутым, небольшим по объему,
имеет некоторое большее количество степеней свободы в данном социуме в
соответствии с принципом, по которому социум обосабливает специалистов.
Чем меньше количественно мир этих специалистов, тем больше степеней
свободы. Как правило, человек использует только те степени свободы,
которые "свобода от", и только немногие, осознанно или в силу своей
вовлеченности, используют "свободу для". И вот в мире около искусства
можно совершать поступки несколько вызывающие с точки зрения других ми-
ров, и это прощается им, это разрешено. "Артисты! Что с них возьмешь?"
Но в этом якобы пренебрежительном "артист" - в нем же и зависть. Ему
можно, ему разрешено. Если кто-то из нас с вами пьяным упадет на
Крещатике и его там будут поднимать, грузить в машину, а он еще будет
кричать?! Сами понимаете, последствия... А если это будет, скажем,
известный артист, то это совсем другие последствия. Хотя поступок один и
тот же. Ему можно. А нам с вами нельзя. И практически взаимная зависть
миров друг к другу прежде всего опирается на то, что позволено в этом
мире и что не позволено. Есть очень близкий, в определенных аспектах, к
богеме мир. Это мир научных работников. И опять же не тех, кто служит
науке, как моя шефиня, которая говорит, что все, что может позволить
себе настоящий ученый, - это один раз в неделю сходить в кино или театр.
И если он позволяет себе больше, то он ведет светский образ жизни. Так
же, как около искусства, есть люди и около науки. Они уже давно наукой
всерьез не занимаются. там опять же есть определенная степень свободы,
то есть большее количество разрешений, но уже не на улице, а в кабаке,
"на хате", все вроде люди светские, и все люди вроде как бы свои, и есть
свой стиль. И он по форме очень совпадает. Но содержание все-таки чуть-
чуть разное. Как ни странно, даже в каких-то своих самых, казалось бы,
низменных проявлениях, но содержание, внутренность все равно другая.
Есть мир мафии. Не мафии в смысле американском или итальянском с
пистолетами и прочим, а мафии в смысле службы сервиса. Мы - одна из
немногих стран, где обслуживающий персонал сидит на шее у клиента, все
перевернуто. Нужные люди. У них тоже степени свободы, но эти степени
свободы только для своих. Они прячутся от других людей. Они гораздо
более закрыты. А есть мир, который, на наш взгляд, может показаться
совершенно примитивным, его можно назвать патриархальным. В городах тоже
есть такой, как бы немножко похож на крестьянский... И вы можете с
удивлением обнаружить, что там степени свободы почти нет. И он может
произвести очень сильное положительное впечатление, потому что там очень
строгие правила. Там нарушение степени свободы прячется даже от своих,
поэтому там расцветает ханжество. Можно, но чтоб об этом никто не знал.
Значит, лучше всего, на мой взгляд, ориентироваться в новом для вас
социально-психологическом мире прежде всего по степени свободы. Что раз-
решено? И на каких условиях разрешено? Отчего, по отношению к Великому
Среднему, человек в данном мире свободен, или, наоборот, не свободен по
отношению к какому-то вашему среднему представлению о том, что такое
есть свобода. Этот момент для анализа социально-психологического мира,
для практического понимания реакций и поведения человека самый важный.
И, конечно же, внутри этого мира нужно постараться отличить "свободу от"
и "свободу для". Хотя человек, когда ему удается обнаружить какую-то
степень свободы, редко начинает думать, что тут "для", а что тут "от".
Всем сразу хочется быть "свободными от". Очень важен момент, когда
человек хочет покинуть свой социально-психологический мир в силу тех или
иных причин: профессиональной ориентации, отсутствия плюс подкреплений в
своем мире тому, что позволено в другом.
     Есть люди, которые в силу разных обстоятельств всю жизнь движутся
из мира в мир, эти люди как пирог о с