у  был  отправлен  только  один
полк регулярной кавалерии.
   Однако в тех случаях, когда это диктовалось требованиями военного времени
и командиры королевской  армии  считали  это  необходимым,  конные  полки  и
отдельные отряды формировались  на  месте.  В  них  нередко  вступали  люди,
выросшие в колониях; иногда же пополнение набиралось из линейных  полков,  и
солдаты,  отложив  в  сторону  мушкет  и  штык,  учились  владеть  саблей  и
карабином.  Таким  путем  один  вспомогательный  полк  гессенских   стрелков
<Гессенские стрелки. - Большая часть немецких наемных  солдат  в  английской
армии, отправленной в Америку, была из немецкого герцогства Гессен-Касселя.>
превратился в запасный корпус тяжелой конницы.
   Против англичан выступили храбрейшие люди Америки. Кавалерийскими полками
континентальной армии большей частью руководили офицеры с Юга. Патриотизм  и
непоколебимая отвага командиров передавались рядовым - этих людей  заботливо
отбирали, помня о задачах, которые им предстояло выполнить.
   Пока англичане  без  всякой  для  себя  пользы  ограничивались  тем,  что
занимали кое-где большие города или делали  переходы  через  местности,  где
нельзя было добыть никаких  военных  припасов,  легкая  кавалерия  их  врага
действовала  на  всей  территории   страны.   Американская   армия   терпела
беспримерные лишения, но офицеры кавалерии, чувствуя свою силу  и  сознавая,
что они борются за правое дело, всячески старались  обеспечить  свои  войска
всем необходимым. Американская конница имела хороших лошадей, хорошую пищу и
поэтому добивалась выдающихся успехов. Возможно, в то  время  во  всем  мире
нельзя было сыскать армии, которая могла бы сравниться с  немногочисленными,
но  отважными,  предприимчивыми  и  стойкими  отрядами   легкой   кавалерии,
служившей континентальному правительству.
   Солдаты майора Данвуди уже не раз проявляли свою  доблесть  в  схватке  с
неприятелем; сейчас им не терпелось опять ударить  по  врагу,  которого  они
почти всегда побеждали. Это желание  скоро  исполнилось:  едва  их  командир
успел снова сесть на коня, как, огибая подножие холма, закрывавшего долину с
юга, показались враги. Через несколько минут Данвуди смог уже разглядеть их.
В одном отряде он увидел зеленые мундиры ковбоев, в другом - кожаные каски и
деревянные седла гессенцев. По численности они примерно  равнялись  воинской
части, которой командовал Данвуди.
   Дойдя до открытого места близ дома Гарви Б„рча,  неприятель  остановился;
солдаты выстроились в боевом порядке, очевидно готовясь к нападению.  В  эту
минуту в долине появилась и колонна английских пехотинцев; она  двинулась  к
берегу речки, о которой уже упоминалось.
   В решающие минуты  хладнокровие  и  рассудительность  майора  Данвуди  не
уступали его обычной безоглядной отваге. Он  тотчас  же  понял  преимущества
своего положения и не преминул ими воспользоваться. Колонна, которую он вел,
стала медленно отходить с поля, и  молодой  немец,  командовавший  вражеской
конницей,  боясь  упустить  возможность  легкой   победы,   дал   приказ   к
наступлению. Редко какие солдаты бывали такими отчаянными, как  ковбои;  они
стремительно кинулись вперед, не сомневаясь в успехе - ведь враг отступал  и
в тылу стояла своя пехота; за ковбоями следовали гессенцы,  но  медленнее  и
более ровным строем. Вдруг громко и раскатисто затрубпли  виргинские  трубы,
им ответили трубачи отряда, скрывавшегося в засаде, и  эта  музыка  поразила
англичан в самое сердце. Колонна Данвуди в  полном  порядке,  сделав  крутой
поворот, развернулась, а когда была дана команда к  бою,  из  укрытия  вышли
солдаты капитана Лоутона;  командир  ехал  впереди,  размахивая  саблей  над
головой, и его громкий голос заглушал пронзительные звуки труб.
   Такого наступления ковбои выдержать не могли.  Они  рассыпались  по  всем
направлениям и удирали с такой прытью, на какую только были способны их кони
- отборные вестчестерские скакуны. Лишь немногих настигла рука врага, однако
тем, кого поразило оружие их соотечественников-мстителей,  не  суждено  было
выжить, чтобы рассказать, от чьей руки они пали. Главный удар  обрушился  на
бедных вассалов  германского  тирана.  Злополучные  гессенцы,  приученные  к
строжайшему повиновению, храбро приняли  бой,  но  натиск  горячих  коней  и
мощные удары противников разбросали их по доли по, подобно  тому  как  ветер
раскидывает опавшие листья. Многих растоптали в прямом смысле этого слова, и
вскоре Данвуди увидел, что поле очищено от неприятеля.  Близость  английской
пехоты помешала ему преследовать врага,  и  те  немногие  гессенцы,  которым
удалось уцелеть, нашли спасение за ее рядами.
   Более изворотливые ковбои небольшими  группами  рассеялись  по  различным
дорогам и устремились к своей старой стоянке возле Гарлема <Гарлем  -  часть
Манхаттана. Теперь негритянский квартал в Нью-Йорке.>. Немало людей, которые
встретились им на пути, жестоко  пострадали,  лишившись  скота  и  домашнего
скарба, ибо, даже удирая, ковбои приносили только беду.
   Трудно было ожидать, чтобы в "Белых акациях" не заинтересовались  исходом
событий,  разыгравшихся  так  близко  от  них.  Действительно,  беспокойство
переполнило сердца всех обитателей дома, начиная от  кухни  и  до  гостиной.
Страх и отвращение удерживали дам от наблюдения за боем, однако  волновались
они изрядно. Френсис псе еще лежала в той же позе, горячо и бессвязно молясь
за своих, соотечественников, но в глубине души она отождествляла свои  народ
с милым образом Пептона Данвуди. Ее тетка и сестра были менее стойки в своих
симпатиях;  теперь,  когда  Сара  своими  глазами   увидела   ужасы   войны,
предвкушение победы англичан уже не доставляло ей большого удовольствия.
   На  кухне  сидели  четверо:  Цезарь  со  своей  супругой,  их  внучка   -
черная-пречерная девица лет двадцати, и мальчик, о  котором  уже  говорилось
раньше. Негры были последними  из  тех  чернокожих,  что  достались  мистеру
Уортону вместе с усадьбой в наследство  от  предков  по  материнской  линии,
первых колонистов-голландцев. Остальные за эти годы вымерли. Мальчика  -  он
был белым - Мисс Пейтон взяла в дом для исполнения  обязанностей  ливрейного
лакея.
   Став под прикрытие дома,  чтобы  уберечься  от  шальной  пули,  Цезарь  с
любопытством следил за схваткой. Часовой, находившийся в нескольких шагах от
пего на террасе, тонким чутьем дрессированной ищейки учуял появление  негра.
Позиция, благоразумно занятая  Цезарем,  вызвала  у  часового  презрительную
усмешку; он выпрямился и с бравым видом повернулся всем телом в сторону, где
шел бой. Поглядев с невыразимым презрением на  Цезаря,  солдат  невозмутимым
топом сказал:
   - Ну и дорожите же вы своей прекрасной особой, мистер Негритос!
   - Пуля одинаково убивает черного, как и  белого,  -  сердито  пробормотал
негр, бросив довольный взгляд на свое прикрытие.
   - Проверить, что ли? - спросил часовой и, спокойно  вытащив  из-за  пояса
пистолет, прицелился в Цезаря.
   У негра застучали зубы, когда он увидел наведенный на него пистолет, хотя
он и не поверил в  серьезность  намерений  драгуна.  В  эту  минуту  колонна
Данвуди начала отходить, а королевская конница двинулась в атаку.
   - Ага, мистер Кавалерист,  -  порывисто  сказал  негр,  вообразив,  будто
американцы и в самом деле отступают, - почему ваши мятежники  не  дерутся?..
Видите.., видите.. - как солдаты короля Георга гонят майора Данвуди! Хороший
джентльмен, только регулярных ему не разбить.
   - Провались они, твои  регулярные!  -  с  бешенством  крикнул  драгун.  -
Потерпи минутку, черномазый, ты увидишь,  как  капитан  Джек  Лоутон  выйдет
из-за того холма и разгонит ковбоев, словно диких гусей, потерявших вожака.
   Цезарь думал, что отряд Лоутона спрятался за холмом из тех же побуждений,
какие заставили его самого укрыться  за  степей,  но  вскоре  слова  драгуна
подтвердились, и негр с ужасом увидел, что королевская конница в  беспорядке
бежит.
   Часовой стал громко выражать свой восторг по случаю победы виргинцев; его
крики привлекли внимание другого часового, охранявшего Генри Уортона, и  тот
подбежал к открытому окну гостиной.
   - Гляди, Том, гляди, - радостно  крикнул  с  террасы  первый  часовой,  -
капитан Лоутон обратил в бегство кожаные  колпаки,  этих  гессенцев!  А  вот
майор убил лошадь под офицером... Черт подери, лучше  бы  он  убил  немца  и
вставил лошадь в живых!
   Вдогонку за удиравшими ковбоями  гремели  пистолетные  выстрелы,  и  пуля
разбила оконное стекло в нескольких шагах  от  Цезаря.  Поддавшись  великому
соблазну, не чуждому и нашей расе - уйти подальше от опасности, негр покинул
свое ненадежное убежище и тотчас поднялся в гостиную.
   Лужайка, раскинувшаяся перед "Белыми акациями", не была видна  с  дороги;
ее окаймлял густой кустарник,  под  прикрытием  которого  в  ожидании  своих
всадников стояли связанные вместе лошади двух часовых.
   Победители-американцы теснили отступавших немцев, пока  те  не  оказались
под защитой огня  своей  пехоты.  В  это  время  два  ковбоя,  отставшие  от
товарищей, ворвались в ворота "Белых акаций",  намереваясь  скрыться  позади
дома, в лесу. Мародеры почувствовали себя на лужайке в  полной  безопасности
и, увидев лошадей, поддались искушению, перед которым лишь немногие  из  них
могли бы устоять -  ведь  был  такой  удобный  случай  поживишься  скотиной.
Дерзко, с решительностью, которая вырабатывается долгой привычкой, они почти
одновременно  бросились  к  желанной  добыче.  Ковбои  усердно   распутывали
связанные поводья, когда  часовой,  стоявший  на  террасе,  заметил  их.  Он
выстрелил из пистолета и с саблей в руке кинулся к лошадям.
   Стоило Цезарю появиться в гостиной, как стороживший Генри часовой  удвоил
свою бдительность и подошел  к  пленнику  ближе,  но  крики  товарища  снова
привлекли его к окну. Разразившись  проклятиями,  солдат  перевесился  через
подоконник, надеясь своим воинственным видом и угрозами вспугнуть мародеров.
Генри Уортон не мог устоять перед представившейся ему возможностью бежать. В
миле от дома находились три сотни его  товарищей,  во  все  стороны  мчались
лошади без седоков, и Генри, схватив своего ничего не подозревавшего  стража
за ноги, выбросил его из окна на лужайку. Цезарь выскользнул из  комнаты  и,
спустившись вниз, задвинул засов входной двери.
   Солдат упал с небольшой высоты; он быстро оправился и обрушил  весь  гнев
на пленника. Однако влезть через окно обратно в комнату,  имея  перед  собой
такого противника, как Генри, было невозможно, а когда он подбежал к входной
двери, то обнаружил, что она заперта.
   Его  товарищ  громко  звал  на  помощь,  и,  забыв  обо  всем  остальном,
ошеломленный солдат бросился ему на выручку.  Одна  лошадь  была  немедленно
отбита, но вторую ковбой уже успел привязать к своему седлу, и  все  четверо
скрылись за домом, свирепо размахивая саблями и проклиная друг друга на  чем
свет стоит. Цезарь отпер дверь  и,  указывая  на  лошадь,  которая  спокойно
щипала траву на лужайке, крикнул:
   - Бежать.., сейчас же бежать, масса Генри.
   -  Да,  -  воскликнул  молодой  человек,  вскакивая  в  седло,  -  теперь
действительно время бежать, мой друг.
   Он торопливо кивнул отцу, который в  безмолвной  тревоге  стоял  у  окна,
протянув руки к сыну, словно благословляя его.
   - Храни тебя господь,  Цезарь,  поцелуй  сестер,  -  добавил  Генри  и  с
быстротой молнии вылетел за ворота.
   Негр со страхом следил за ним, видел, как он выскочил на проезжую дорогу,
свернул вправо и, бешено проскакав вдоль отвесной скалы, вскоре исчез за  ее
уступом.
   Теперь Цезарь снова запер дверь и, задвинув засов за засовом,  до  отказа
повернул  ключ;  все  это  время  он  разговаривал  сам  с  собой,   радуясь
счастливому спасению молодого господина:
   - Как ловко ездит...  Цезарь  сам  учил  его  немало...  Поцелуй  молодую
леди.., мисс Фанни не позволит старому негру поцеловать свою румяную щечку.
   Когда исход сражения к концу дня  определился  и  пришло  время  хоронить
мертвых, к их числу присоединили двух ковбоев  и  одного  виргинца,  которых
нашли на лужайке за коттеджем "Белые акации".
   На счастье Генри Уортона, в минуту его побега зоркие глаза того, кто  его
арестовал, разглядывали  в  подзорную  трубу  колонну  пехотинцев,  все  еще
занимавших позицию на берегу речки, куда теперь в поисках  дружеской  защиты
устремились остатки гессенской кавалерии. Генри Уортон несся на чистокровном
виргинском скакуне, который мчал его  через  долину  с  быстротой  ветра,  и
сердце юноши уже радостно билось при мысли о  счастливом  освобождении,  как
вдруг в его ушах громко прозвучал знакомый голос:
   - Превосходно,  капитан!  Не  жалейте  кнута  и,  не  доезжая  до  моста,
поверните влево!
   Генри в изумлении оглянулся и  увидел  своего  бывшего  проводника  Гарви
Б„рча: оп сидел на крутом уступе скалы, откуда  открывался  широкий  вид  на
долину. Тюк, сильно уменьшившийся в размерах, лежал  у  его  ног;  разносчик
весело  помахал  шляпой  проскакавшему  мимо  английскому   офицеру.   Генри
воспользовался советом этого загадочного человека и, заметив хорошую  тропу,
которая вела к проезжей дороге, пересекавшей долину, свернул на нее и вскоре
был уже напротив места расположения своих друзей. Через минуту он проехал по
мосту и остановил лошадь возле своего старого знакомого, полковника Уэлмира.
   - Капитан Уортон! - воскликнул удивленно английский  офицер.  -  В  синем
сюртуке и на коне мятежников! Уж не свалились ли вы с облаков в таком виде и
в таком наряде?
   - Слава богу, - с трудом переводя дыхание, ответил ему молодой человек. -
Я цел, невредим и вырвался из рук врагов: всего лишь пять минут назад я  был
пленным и мне грозила виселица.
   - Виселица, капитан Уортон!  О  нет,  эти  изменники  королю  никогда  не
осмелились бы совершить второе убийство.  Неужели  им  мало  того,  что  они
повесили Андре! А за что они грозили вам подобной участью?
   - Меня обвиняют в том же преступлении, что и Андре, - ответил  капитан  и
коротко рассказал собравшимся о том, как он попал в  плен,  какая  опасность
ему угрожала и каким образом ему удалось бежать.
   К тому времени, когда Генри закончил рассказ, позади  колонны  пехотинцев
столпились бежавшие от неприятеля немцы, и полковник Уэлмир громко крикнул:
   -  От  всей  души  поздравляю  вас,  мой  храбрый  друг;   милосердие   -
добродетель, незнакомая этим изменникам,  и  вам  повезло  вдвойне,  что  вы
ускользнули от них целым и невредимым. Надеюсь, вы не откажетесь мне помочь,
а скоро я предоставлю вам возможность с честью поквитаться с ними.
   - Не думаю, полковник, что люди, которыми командует майор Данвуди,  стали
бы оскорбительно обращаться с пленным, - слегка покраснев, возразил  молодой
капитан, - его репутация выше подобных  подозрений;  кроме  того,  я  считаю
неблагоразумным переходить через речку на открытую равнину в виду виргинской
кавалерии, еще возбужденной только что одержанной победой.
   - По-вашему, разгром случайного  отряда  ковбоев  и  этих  неповоротливых
гессенцев - подвиг, которым  можно  Гордиться?  -  с  презрительной  улыбкой
спросил полковник Уэлмир. - Вы так говорите об этом, капитан Уортон,  словно
ваш хваленый мистер Данвуди - ибо какой он майор? - разбил гвардейский  полк
вашего короля.
   - Позвольте заметить, полковник Уэлмир, будь  на  этом  поле  гвардейский
полк моего короля, он столкнулся бы  с  противником,  с  которым  опасно  не
считаться. А мой хваленый  мистер  Данвуди,  сэр,  -  кавалерийский  офицер,
гордость армии Вашингтона, - горячо возразил Генри.
   - Данвуди! Данвуди! - с расстановкой повторил полковник. -  Право  же,  я
где-то видел этого джентльмена раньше.
   - Мне говорили, что вы встретились с ним однажды в городе у моих  сестер,
- скрывая усмешку, сказал Генри.
   - Ах да, припоминаю такого молодого человека. Неужели всемогущий конгресс
этих взбунтовавшихся колоний доверяет командование подобному воину!
   - Спросите командира гессенской конницы, считает  ли  он  майора  Данвуди
достойным такого доверия.
   Полковник Уэлмир был не лишен той гордости, которая  заставляет  человека
отважно держаться перед лицом врага. Он давно служил в английских войсках  в
Америке, но сталкивался лишь с молодыми рекрутами и  местными,  ополченцами.
Они нередко дрались, и даже храбро, но так же  часто  пускались  наутек,  не
спустив курка. Этот полковник имел обыкновение судить обо всем по внешности,
он не допускал и мысли, чтоб американцы могли одержать победу над  людьми  в
таких чистых штиблетах, так мерно чеканящих шаг, умеющих с  такой  точностью
заходить флангом. Ко всему этому они  -  англичане,  и,  значит,  им  всегда
обеспечен успех. Уэлмиру почти не приходилось бывать в боях, не то он  давно
уже расстался бы с этими вывезенными из Англии понятиями - они укоренились в
нем еще глубже благодаря легкомысленной обстановке  гарнизонного  города.  С
надменной улыбкой он выслушал пылкий ответ капитана Уортона и спросил:
   -  Неужели  вы  хотите,  чтобы  мы  отступили   перед   этими   спесивыми
кавалеристами, ничем не омрачив их  славы,  которую  вы,  кажется,  считаете
заслуженной?
   - Я хотел бы только предостеречь вас,  полковник  Уэлмир,  об  опасности,
которой вы подвергаетесь.
   -  Опасность  -  неподобающее  солдату  слово,  -  с  усмешкой  продолжал
британский полковник.
   - И солдаты шестидесятого полка так же мало боятся опасности, как  и  те,
что носят мундир королевской армии!  -  с  запальчивостью  воскликнул  Генри
Уортон. - Отдайте приказ к наступлению, и пусть наши действия  говорят  сами
за себя.
   - Наконец-то я узнаю  своего  молодого  друга!  -  успокоительно  заметил
полковник Уэлмир. - Но, быть может, вы  сообщите  какие-нибудь  подробности,
которые пригодятся нам в наступлении? Вам известны силы мятежников, есть  ли
у них части в засаде?
   - Да, - ответил  молодой  человек,  все  еще  раздосадованный  насмешками
полковника, - на опушке леса справа от нас - небольшой отряд  пехотинцев,  а
кавалерия - вся перед вами.
   - Ну, она долго здесь не продержится! - вскричал полковник и, обращаясь к
офицерам, которые его окружили, сказал:
   -  Джентльмены,  мы  перейдем  через  реку,  выстроившись  в  колонну,  и
развернем фронт на противоположном берегу, иначе нам  не  удастся  заставить
этих храбрых янки подойти  поближе  к  нашим  мушкетам.  Капитан  Уортон,  я
рассчитываю на вашу помощь в качестве адъютанта.
   Молодой капитан покачал головой - здравый смысл подсказывал ему, что  это
опрометчивый шаг; однако он приготовился мужественно исполнить своп  долг  в
предстоящем испытании.
   Пока происходил этот разговор -  неподалеку  от  англичан  и  на  виду  у
американцев, - майор Данвуди собрал рассеявшихся  по  долине  солдат,  велел
заключить под стражу пленных и отошел на позицию, которую занимал до первого
появления неприятеля.  Довольный  достигнутым  успехом  и  рассчитывая,  что
англичане достаточно осторожны, чтобы не дать ему случай разбить сегодня  их
еще раз, он решил вызвать из леса пехотинцев, а затем, оставив на  поле  боя
сильный отряд для наблюдения за неприятелем, отойти со своими  солдатами  на
несколько миль в облюбованное им место для стоянки на ночь.
   Капитан Лоутон с неодобрением слушал рассуждения  своего  начальника;  он
достал свою неизменную подзорную трубу, чтобы посмотреть, нельзя ли все-таки
еще раз успешно атаковать врага, и вдруг вскрикнул:
   - Что  за  чертовщина,  синий  сюртук  среди  красных  мундиров!  Клянусь
Виржинией, это мой переряженный приятель из шестидесятого  полка,  красавчик
капитан. Уортон, - он ускользнул от двух моих лучших солдат!
   Не успел он произнести эти слова, как подъехал драгун - тот, что  остался
в живых после стычки с  ковбоями,  -  ведя  на  поводу  их  лошадей  и  свою
собственную; он доложил о смерти товарища и о бегстве пленника.  Так