эхо  усилит
ваш голос, и мое удовольствие еще увеличится, - заметил Лоутон.
   Получив такое поощрение и считая, что  он  и  вправду  с  большим  вкусом
сочиняет стихи и поет, доктор весьма серьезно  приготовился  выполнить  свою
задачу. Он еще раз откашлялся и как бы  настроил  свой  голос,  а  затем  не
мешкая принялся за дело, к тайной радости Лоутона:

   Когда стрела любви...

   - Тш-шш-шш!.. - внезапно прервал его капитан. - Что это  за  шорох  среди
скал?
   - Наверное, это трепещет мелодия. Мощный голос подобен дыханию  ветра,  -
ответил доктор и продолжал:

   Когда стрела любви...

   - Слушайте!.. - закричал Лоутон, останавливая лошадь.
   Он не успел промолвить и слова, как вдруг к  его  ногам  упал  камень  и,
никому не причинив вреда, скатился с дороги.
   - Это дружеский выстрел! - воскликнул капитан. - Ни снаряд, ни сила удара
не говорят о злых намерениях.
   - Удар камнем обычно причиняет только контузию, - заметил доктор,  тщетно
оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть, чья  рука  метнула  этот  безобидный
снаряд. - Уж не метеорит ли упал с неба? Кругом, кроме нас с  вами,  нет  ни
души.
   - Ну, за этими скалами мог бы спрятаться целый полк, -  возразил  капитан
и, спрыгнув с коня, поднял камень.
   - Э, да тут, кажется, есть  и  объяснение  тайны,  -  сказал  он,  увидев
записку, искусно привязанную к обломку скалы, так неожиданно упавшему к  его
ногам;  развернув  ее,  Лоутон  прочел   следующие   довольно   неразборчиво
написанные строки:

   Пуля летит дальше камня, и в скалах Вест-Честера есть кое-что  поопаснее,
чем целебные травы для раненых  солдат.  А  ведь  и  самый  добрый  конь  не
взберется на крутую скалу.

   - Ты сказал правду, странный  человек,  -  заметил  Лоутон,  -  отвага  и
ловкость не спасут  нас  от  тайных  убийц,  которые  прячутся  в  скалистых
ущельях. - И, снова вскочив на коня, он громко крикнул:
   - Спасибо, неизвестный друг! Мы не забудем твоего предупреждения.
   Из-за выступа скалы на мгновение показалась худая рука и тут же скрылась.
Больше ничего не было ни видно, ни слышно - двух приятелей окружала глубокая
тишина.
   - Вот удивительное происшествие! - сказал изумленный доктор.  -  И  какое
загадочное послание!
   - Ну, это просто глупая шутка какого-нибудь  деревенщины,  вообразившего,
будто двух виргинцев можно запугать подобной  чепухой,  -  ответил  капитан,
спрятав записку в карман. -  Но  позвольте  сказать  вам,  мистер  Арчибальд
Ситгривс, что вы  только  что  собирались  распотрошить  чертовски  честного
пария.
   - Я собирался вскрыть труп разносчика, одного из  самых  опасных  шпионов
нашего врага; и должен заметить, что считаю  великой  честью  для  подобного
человека, если он может послужить на пользу науке.
   - Возможно, что он шпион.., да, вернее  всего,  шпион,  -  сказал  Лоутон
задумчиво, - но сердце у него  не  злопамятное,  а  душа  сделала  бы  честь
истинному солдату.
   Пока капитан произносил  эту  тираду,  доктор  стоял,  устремив  на  него
рассеянный взгляд; между тем зоркие  глаза  Лоутона  уже  успели  разглядеть
впереди группу высоких скал, которые огибала дорога.
   - Преграду, недоступную для конских копыт, могут преодолеть  человеческие
ноги! - воскликнул капитан.
   Снова спрыгнув с седла, он перескочил через невысокую каменную  ограду  и
начал так быстро взбираться на холм, что вскоре  был  уже  на  вершине  и  с
высоты птичьего полета мог рассмотреть упомянутые нами скалы,  со  всеми  их
ущельями. Как только капитан поднялся наверх, он увидел какого-то  человека,
который тотчас скользнул между камней и скрылся по другую сторону холма.
   - Вперед, Ситгривс, пришпорьте копя! - закричал капитан,  бросаясь  вниз,
не разбирая дороги. - Подстрелите негодяя, пока он не сбежал!
   Доктор тотчас исполнил первую часть приказания: не прошло и  минуты,  как
он увидел впереди вооруженного мушкетом  человека,  перебегавшего  дорогу  с
явным намерением укрыться в густом лесу.
   - Остановитесь, мой друг, подождите, пожалуйста, пока не подъедет капитан
Лоутон! - закричал наш доктор, глядя, как тот улепетывает с такой быстротой,
что за ним не угнаться и лошади.
   Однако эти слова, казалось, только усилили страх беглеца, и  он  помчался
еще быстрей, пока не достиг лесной опушки; тут он вдруг обернулся, выстрелил
в своего преследователя и мгновенно пропал в чаще. Пока Лоутон спустился  на
дорогу, вскочил в седло и прискакал к товарищу, беглец уже исчез.
   - В какую сторону он побежал? - спросил офицер.
   - Джон, - ответил спокойно врач, - не забывайте, что я принадлежу к  тем,
кто не участвует и сражениях.
   - Куда сбежал этот негодяй? - закричал Лоутон нетерпеливо.
   - Туда, куда вы не пуститесь за ним, -  в  лес.  Но  повторяю,  Джон:  не
забывайте, что я не участвую в сражениях.
   Раздосадованный капитан, убедившись, что враг исчез, повернулся к доктору
и бросил на него гневный взгляд; но мало-помалу лицо его смягчилось,  сурово
сдвинутые брови распрямились,  резкие  складки  разгладились  и  в  сердитых
глазах снова зажглись искорки смеха,  которые  так  часто  в  них  мелькали.
Доктор с достоинством сидел на лошади, выпрямив свое  тощее  тело  и  высоко
вскинув голову, как человек, возмущенный несправедливым обвинением.
   - Почему вы дали этому негодяю сбежать? - спросил капитан.  -  Если  б  я
только достал его своей саблей, вы получили бы хороший труп для вскрытия.
   - Я ничего не мог поделать, - ответил доктор, указывая на изгородь, перед
которой он остановил свою лошадь. - Мошенник перепрыгнул через ограду,  а  я
остался по эту сторону, как видите. Он не пожелал слушать мои уговоры  и  не
обратил никакого внимания на то, что вы хотели побеседовать с ним.
   - Этакий невежа, что и говорить! Но почему вы не перескочили через  забор
и не задержали его? Смотрите, в нем не хватает нескольких перекладин -  даже
Бетти Фленеган могла бы перебраться через него верхом на корове.
   Только тут  доктор  оторвал  взгляд  от  места,  где  скрылся  беглец,  и
посмотрел на товарища. Однако он все  так  же  гордо  держал  голову,  когда
ответил:
   - По моему  скромному  разумению,  капитан  Лоутон,  ни  миссис  Элизабет
Фленеган, ни ее корова не могут  служить  примером  для  доктора  Арчибальда
Ситгривса: было бы сомнительной честью для науки, если  бы  доктор  медицины
безрассудно  сломал  себе  обе  ноги,  ударившись  о  перекладины   какой-то
загородки.
   И с этими словами доктор вытянул своп нижние конечности, придав им  почти
горизонтальное положение,  -  поза,  в  которой  он  и  вправду  не  мог  бы
преодолеть никакое препятствие; но капитан не стал смотреть на это наглядное
доказательство невозможности действовать и сердито возразил:
   - Какие глупости! Тут вас ничто бы не задержало.
   Я  мог  бы  перескочить  через  этот  забор  с  целым  взводом  в  полна"
вооружении, даже не пришпорив коня. Когда мы ходили в атаку на пехоту, мы не
раз брали барьеры куда опаснее вашего забора!
   - Я попросил бы вас  помнить,  капитан  Джон  Лоутон,  что  я  отнюдь  не
берейтор вашего полка,  не  сержант,  обучающий  солдат,  и  не  взбалмошный
корнет; нет, сэр, говорю это с  должным  уважением  к  чинам,  установленным
Континентальным конгрессом, и я не ветреный капитан,  который  так  же  мало
ценит свою жизнь, как и  жизнь  своих  врагов.  Я  только  бедный,  скромный
ученый, сэр, всего лишь доктор медицины, недостойный  питомец  Эдинбургского
университета и хирург  драгунского  полка;  только  и  всего,  капитан  Джон
Лоутон, смею вас уверить.
   Закончив свою речь, доктор повернул лошадь и двинулся  по  направлению  к
коттеджу "Белые акации".
   - Увы, вы говорите правду, - проворчал капитан.  -  Будь  со  мной  самый
плохонький всадник из моего отряда, я изловил бы мерзавца и  отдал  бы  хоть
одну жертву правосудию. Но право, Арчибальд, ни один человек не может хорошо
ездить верхом, так широко расставив ноги, словно  колосс  Родосский  <Колосс
Родосский - бронзовая фигура греческого бога солнца Гелиоса, изваянная в 280
году до н.э. и имевшая 32 метра высоты, стояла в  Родосской  гавани.  Раньше
полагали, что эта статуя стояла с расставленными над входом в гавань ногами,
образуя как бы ворота, через которые могли проходить корабли.>. Вы не должны
стоять все время на стременах: сжимайте посильнее бока лошади коленями.
   - Хотя я отношусь с должным уважением к вашей опытности, капитан  Лоутон,
- ответил доктор, - однако не считаю себя неспособным  судить  о  мускульной
силе, будь то в коленях или в другой части человеческого тела. И, если  даже
образование у меня довольно скромное, я все же отлично знаю,  что  чем  шире
основание, тем прочнее держится постройка.
   - Значит, вы хотите загородить всю дорогу, на которой могли бы уместиться
шесть всадников в ряд, и потому вытягиваете ноги в стороны подобно косам  на
древних колесницах <В древности иногда к осям  боевых  колесниц  прикрепляли
косы, чтобы резать ими врага при вращении колес.>?
   Упоминание о древнем обычае немного смягчило возмущенного доктора,  и  он
ответил уже не так высокомерно:
   - Вы должны отзываться с почтением об обычаях наших  предков,  ибо,  хотя
они и были несведущи в вопросах науки и особенно в хирургии, им  принадлежит
немало блестящих догадок, которые нам пришлось  только  развивать.  И  я  не
сомневаюсь, сэр, что Гален оперировал воинов, раненных именно теми косами, о
которых  вы  упоминали,  хотя  мы  и  не  встречаем  подтверждения  этому  у
современных писателей. О, эти косы, наверное, наносили ужасные раны  и,  без
сомнения, причиняли немало затруднений медикам того времени.
   - Иногда тело бывало перерезано пополам, и лекарям приходилось  проявлять
все свое мастерство, чтобы соединить куски в одно целое. Но я не сомневаюсь,
что при их учености и великом искусстве им это удавалось.
   - Как! Соединить человеческое  тело,  разрезанное  на  две  части  острым
инструментом, и вдохнуть в него жизнь?
   - Ну да, части тела, разрезанного  косой,  вновь  соединяли  в  одно  для
выполнения военных задач.
   - Но это  невозможно,  совершенно  невозможно!  -  воскликнул  доктор.  -
Напрасно человеческое искусство пыталось бы  бороться  с  законами  природы,
капитан Лоутон. Вы только  подумайте,  дорогой  мой,  ведь  в  таком  случае
разрезали  все  артерии,  все  внутренние  органы,  разрывали   все   нервы,
сухожилия, и вдобавок, что еще существенней...
   -  Довольно,  довольно,  доктор  Ситгривс.  Вы  убедили  бы  даже   члена
враждебной вам школы. Теперь ничто не заставит меня добровольно  подвергнуть
себя подобному непоправимому расчленению.
   - Разумеется, надо  радости  получить  рану,  которая  по  природе  своей
неизлечима.
   - Я тоже так думаю, - сухо заметил Лоутон.
   - А как вы полагаете, что приносит в жизни больше всего радости? -  вдруг
спросил доктор.
   - Как на чей вкус.
   - Вовсе  нет!  -  вскричал  доктор.  -  Всего  радостнее  убеждаться  или
чувствовать, как свет науки, действуя заодно  с  силами  природы,  побеждает
всевозможные болезни. Однажды я нарочно сломал себе мизинец, для того  чтобы
срастить перелом и следить за его излечением. Это был лишь  небольшой  опыт,
вы понимаете, милый Джон, и все же,  с  трепетом  наблюдая,  как  срастается
кость, как искусство человека действует заодно с природой, я  пережил  такую
радость, какой никогда не испытывал в жизни.
   А если б поврежден  был  более  важный  член,  например  нога  или  рука,
насколько сильнее было бы испытанное мной удовольствие!
   - А еще лучше - шея, - заметил капитан.
   Тут они подъехали к усадьбе Уортона, и их  довольно  бессвязный  разговор
прервался. Никто не вышел им навстречу, не пригласил  их  войти,  и  капитан
направился прямо в комнату, где, как он знал, обычно  принимали  гостей.  Он
отворил  дверь,  но  остановился  на  пороге,  удивленный  открывшейся   ему
картиной. Прежде всего его взгляд упал на полковника Уэлмира: наклонившись к
раскрасневшейся Саре, он что-то так  горячо  говорил  ей,  что  они  оба  не
заметили прихода посторонних. Острый взгляд капитана сразу схватил кое-какие
многозначительные подробности этой сцены, и он тут же разгадал тайну молодых
людей. Он уже собирался тихонько удалиться, не выдавая  своего  присутствия,
но тут Ситгривс  отстранил  его  и  стремительно  вошел  в  комнату.  Доктор
направился прямо к креслу Уэлмира и, схватив его за руку, воскликнул:
   - Что это? Пульс учащенный и неровный, лицо красное, глаза блестят. Явные
признаки лихорадки. Надо сразу же принять меры.
   С этими словами доктор, привыкший действовать быстро и  не  раздумывая  -
обычай многих врачей  на  войне,  -  тут  же  вытащил  ланцет  и  взялся  за
приготовления, свидетельствовавшие о том, что он намерен немедля  приступить
к делу.
   Но полковник Уэлмир, быстро  овладев  собой,  встал  со  своего  места  и
надменно сказал:
   - Не беспокоитесь, сэр, в комнате душно, вот почему меня бросило в жар. К
тому же я и так слишком многим обязан вашему искусству и не хочу вас  больше
утруждать. Мисс Уортон подтвердит,  что  я  совсем  здоров,  а  я  могу  вас
заверить, что никогда не чувствовал себя лучше и счастливей.
   Последние слова были сказаны с особым пылом  и,  должно  быть,  доставили
удовольствие мисс Саре, ибо ее щеки снова зарделись.  Доктор,  следивший  за
взглядом своего пациента, тотчас же это заметил.
   - Прошу вас, сударыня, дайте мне руку, -  сказал  он,  подойдя  к  ней  с
поклоном. - Тревога и бессонница, должно быть, отразились на  вашем  хрупком
здоровье, и я вижу кое-какие симптомы, которыми не следует пренебрегать.
   - Простите, сэр, - ответила Сара, как истая женщина быстро справившись со
своим смущением, - тут слишком душно, я выйду и извещу мисс Пейтон  о  вашем
приходе.
   Бесхитростного, вечно погруженного в свои мысли доктора ничего не  стоило
обмануть, но Саре пришлось еще поднять глаза на Лоутона, чтобы  ответить  на
его поклон, когда он, почтительно склонив голову, растворил перед нею дверь.
И этот взгляд ему все объяснил. У Сары хватило выдержки, чтобы со  спокойным
достоинством выйти из комнаты, но едва она осталась  наедине  с  собой,  как
сразу бросилась в кресло и предалась смешанному  чувству  стыда  и  радости.
Слегка  уязвленный  упрямством  английского  полковника,  Ситгривс  еще  раз
предложил ему своп услуги, но снова получил отказ  и  отправился  в  комнату
молодого Синглтона, куда Лоутон ушел еще раньше.

Глава 21

   О Генри, если, ты попросишь,
   Как мне противиться судьбе?
   Как мне согласьем не ответить
   И руку не отдать тебе?
   "Уорквортский отшельник"

   Бывший питомец Эдинбургского университета нашел, что его  пациент  быстро
поправляется и совсем избавился от лихорадки. Изабелла, которая  была,  если
это только возможно, еще бледней, чем в день приезда, не отходила от постели
брата и с любовью ухаживала за ним, а обитательницы  коттеджа,  несмотря  на
множество забот и волнений, не забывали выполнять обязанности  гостеприимных
хозяек. Френсис чувствовала сильное влечение к опечаленной гостье, хотя и не
могла отдать себе отчета, чем вызван этот глубокий  интерес.  В  воображении
она  бессознательно  соединила  судьбу  Данвуди  с  судьбой  Изабеллы  и   с
романтическим пылом  великодушного  сердца  считала,  что  оказывает  услугу
своему бывшему жениху, окружая нежным вниманием его избранницу.  Изабелла  с
благодарностью принимала ее заботы, однако ни одна из  девушек  ни  разу  не
заговорила о тайной причине  своей  грусти.  Мисс  Пейтон,  не  отличавшаяся
большой наблюдательностью, замечала лишь то, что всем бросалось в  глаза,  и
ей казалось, что  положение  Генри  Уортона  вполне  объясняет  и  бледность
Френсис и слезы, часто туманившие ее  взор.  А  отчего  Сара  кажется  менее
озабоченной, чем сестра, это понимала даже ее недальновидная тетка. Любовь -
высокое чувство и, овладев непорочным женским сердцем, озаряет все, чего  ни
коснется. Мисс Пейтон искренне горевала, думая об  опасности,  нависшей  над
племянником, но она знала, что жестокая война - вечная помеха  любви,  и  не
следует упускать минуты счастья, если они порой  выпадают  в  такое  тяжелое
время. Так прошло несколько дней, в течение которых  ничто  не  нарушало  ни
мирной  жизни  обитателей  коттеджа,  ни  обычных  занятий  отряда   драгун,
стоявшего в деревне Четыре Угла. Семейство Уортон поддерживала уверенность в
невиновности Генри и надежда на дружескую поддержку Данвуди, а  в  отряде  с
нетерпением ждали известий о столкновении с врагом, что  могло  произойти  с
часу на час, и приказа о выступлении. Однако капитан Лоутон напрасно  ожидал
этих событий. Как ему сообщал в письме майор Данвуди,  неприятель,  узнав  о
поражении посланного ему в подмогу отряда, отступил к форту Вашингтон, где и
отсиживается, все время угрожая нанести американцам удар в отместку за  свою
неудачу. Майор приказывал Лоутону быть бдительным и в заключение хвалил  его
за верную службу, за рвение и непоколебимую отвагу.
   - Я чрезвычайно польщен, майор Данвуди, - пробормотал капитан и, отбросив
полученное письмо, принялся шагать взад и вперед по комнате,  чтобы  немного
охладить свое раздражение.  -  Что  и  говорить,  вы  подобрали  подходящего
стража! Итак, посмотрим,  в  чем  состоит  моя  служба:  я  должен  охранять
выжившего из ума нерешительного старика, который сам но знает, за нас он или
за наших врагов; четырех женщин, из которых три довольно милы, но отнюдь  не
жаждут моего общества, а четвертая хоть и приветлива, но уже далеко  шагнула
за сорок; нескольких негров; болтливую экономку, у  которой  на  уме  только
золото да побрякушки, суеверия  да  приметы,  и,  наконец,  беднягу  Джорджа
Синглтона. Ну что ж, если товарищ  попал  в  беду,  ему  надо  помочь,  и  я
постараюсь сделать все, что могу.
   Закончив свой монолог, капитан уселся на стул  и  принялся  насвистывать,
чтобы убедить себя, будто ему  на  все  наплевать,  как  вдруг,  неосторожно
протянув ногу в высоком сапоге, он толкнул флягу, в  которой  хранился  весь
его запас водки. Он ловко подхватил флягу  и,  когда  ставил  ее  на  место,
заметил на скамье записку. Распечатав ее,  он  прочитал:  "Луна  не  взойдет
раньше полуночи - вот лучшее время для темных дел". Ошибки  быть  не  могло:
записку писала та же рука, что недавно спасла его от спрятавшегося убийцы, и
капитан глубоко задумался об этих двух  предостережениях,  стараясь  понять,
почему разносчик взялся охранять своего злейшего врага, как он делал это все
последнее время. Лоутону было известно, что  Б„рч  -  английский  шпион.  Он
передал  английскому  главнокомандующему  план  передвижения   американского
отряда - это было точно доказано на  суде  в  присутствии  Лоутона.  Правда,
благодаря  счастливой  случайности  предательство  Б„рча  не  имело  роковых
последствий: Вашингтон отдал приказ об  отводе  этого  отряда  незадолго  до
появления англичан и им не удалось его отрезать,  однако  это  нисколько  не
умаляло преступления. "Быть может,  -  подумал  драгун,  -  разносчик  хочет
заручиться моей дружбой на случай, если его снова поймают? Но так или иначе,
в первый раз он не убил меня, а во второй - спас от смерти. Постараюсь  и  я
быть таким же великодушным и молю бога, чтобы долг никогда  не  противоречил
моим чувствам".
   Капитан не знал, кому грозит беда, о  которой  сообщалось  в  записке,  -
жителям коттеджа или ему самому, - но скорей склонялся к последнему и потому
решил с наступлением темноты  не  ездить  без  некоторых  предосторожностей.
Всякому человеку, живущему в мирной стране, среди тишины и порядка, казалось
бы непонятным равнодушие, с каким капитан обычно относился к угрожавшим  ему
опасностям. Он гораздо больше думал о том, как захватить  врагов,  нежели  о
том, как избежать их ловушек. Однако размышления его были прерваны доктором,
вернувшимся после очередного  визита  в  "Белые  акации".  Ситгривс  п