ям, которых трясет  лихорадка!  Женщины,  о
женщины, вы способны погубить искусство самого Гиппократа <Гиппократ (460  -
377 до н.э.) - знаменитый древнегреческий врач.>!
   - Еще чего! - хладнокровно ответила Бетти. - Стоит ли поднимать шум из-за
глотка водки; и дала-то я всего один галлон на двадцать  человек  -  заместо
сонных капель, чтобы бедняги скорей уснули.
   Лоутон и его спутник вошли в дом, и первое, что  бросилось  им  в  глаза,
объяснило загадочный смысл многообещающего заявления Бетти. Посредине "бара"
- самой большой комнаты в доме  -  стоял  длинный  стол,  сбитый  из  досок,
содранных со стены какой-то пристройки, а на нем  красовался  скудный  набор
глиняной посуды. Из кухни, находившейся рядом, доносился запах  кушаний;  по
главной приманкой служила солидных размеров бутыль, которую Бетти  поместила
на возвышении, как предмет, достойный особого внимания. Лоутон  не  замедлил
выяснить, что этот сосуд  до  краев  наполнен  янтарным  соком,  выжатым  из
виноградных лоз, и прислан майору Данвуди  из  "Белых  акаций"  его  другом,
капитаном королевской армии Уортоном.
   -  Поистине  королевский  дар!  -  с  улыбкой  заметил  младший   офицер,
сообщивший, откуда взялось вино. - Майор  угощает  нас  в  честь  победы,  а
главные расходы, как и полагается, несет неприятель. Ей-богу, глотнув такого
напитка, мы в два счета смогли бы прорваться в штаб-квартиру  сэра  Генри  и
самого этого рыцаря захватить в плен.
   Драгунский капитан был не прочь весело завершить так  приятно  начавшийся
для него день. Вскоре его окружили товарищи и стали наперебой  расспрашивать
о последних событиях, а доктор тем временем с замиранием  сердца  отправился
проведать  своих  раненых.  Во  всех  каминах  трещал  огонь;  яркое  пламя,
отбрасываемое пылающими дровами, избавляло от необходимости зажигать  свечи.
Здесь собралось человек двенадцать - все люди молодые, но испытанные в боях;
партизанская грубоватость в обращении и языке странным образом сочеталась  у
них с манерами джентльменов. Одежда на них была опрятная,  хотя  и  простая;
неиссякаемой темой разговора служили подвиги и достоинства их лошадей.  Одни
пытались  уснуть,  растянувшись  на  скамьях,  стоявших   у   стен,   другие
расхаживали по комнатам, третьи сидели и с увлечением спорили о повседневных
делах. Иногда дверь в  кухню  растворялась,  и  шипенье  сковород  вместе  с
соблазнительным запахом еды тотчас же прерывало все занятия; в эти мгновения
даже те, кто дремал, приоткрывали глаза и поднимали  головы,  чтобы  узнать,
как подвигаются приготовления к обеду. Данвуди,  сидевший  в  одиночестве  у
камина, в раздумье смотрел на огонь, и никто из офицеров его не тревожил. Он
заботливо справился у Ситгривса о здоровье Синглтона, и все выслушали  ответ
доктора в почтительном молчании, но, как только доктор замолчал,  а  Данвуди
снова сел, почувствовали себя, как обычно, непринужденно и свободно.
   Миссис Фленеган собирала на стол без  особых  церемоний.  Цезарь  был  бы
глубоко возмущен, если бы увидал, что такому большому обществу  важных  особ
блюда подавались без всякого порядка, да к тому же удивительно похожие  одно
на другое. За стол офицеры, однако, усаживались строго по чинам  -  несмотря
на вольность обхождения, правила военного этикета соблюдались в армии во все
времена чуть ли не с религиозным благоговением. Драгуны  так  проголодались,
что им и в голову не  приходило  привередничать.  Не  то  было  с  капитаном
Лоутоном. Кушанья, поданные маркитанткой, вызывали в нем отвращение.  Он  не
утерпел и бросил вскользь несколько замечаний насчет тупых ножей  и  грязных
тарелок. Добродушие и привязанность к капитану  некоторое  время  сдерживали
Бетти, и она не отвечала обидчику, пока, положив  в  рот  кусок  обугленного
мяса, он не спросил тоном избалованного ребенка:
   - Интересно бы  знать,  что  это  за  животное  было  при  жизни,  миссис
Фленеган?
   - А что вы скажете, коль это была моя буренушка? - отозвалась маркитантка
с горячностью, вызванной  отчасти  неудовольствием  ее  любимца,  а  отчасти
огорчением, что она лишилась коровы.
   - Как!  -  заревел  капитан,  чуть  не  подавившись  куском,  который  он
собирался проглотить. - Старушка Дженни!
   - Черт побери! - воскликнул другой офицер, выронив  нож  и  вилку.  -  Та
самая, что проделала с нами всю джерсийскую кампанию?
   - Она самая, - ответила хозяйка "отеля" с выражением глубокой  скорби  на
лице. - Эта кроткая скотинка  могла  прокормиться  воздухом,  да  и  не  раз
кормилась, когда другой пищи не  было.  Конечно,  это  ужасно,  джентльмены,
сожрать такую верную подружку.
   - И это все, что от нее осталось? - осведомился Лоутон,  показывая  ножом
на стоявшее на столе недоеденное мясо.
   - Нет, капитан, - лукаво ответила маркитантка,  -  я  продала  две  ляжки
солдатам; но не такая я дура, чтоб сказать молодцам, что они купили  старого
друга, и испортить им аппетит.
   - Ну и ведьма! - крикнул Лоутон, притворившись сердитым. - От  такой  еды
мои драгуны свалятся с ног, они будут бояться англичан, как виргинский  негр
- надсмотрщика.
   - М-да, - пробормотал лейтенант Мейсон и, сделав горестную мину,  отложил
вилку и нож, - у меня челюсти более  чувствительны,  чем  у  иного  человека
сердце. Они положительно отказываются жевать останки старой приятельницы.
   - Хлебните-ка маленько этого подарочка, -  примиряюще  сказала  Бетти  и,
налив в чашку солидную порцию вина, стала  медленно  смаковать  его,  словно
выполняя обязанности дегустатора. - Фу  ты,  да  ведь  в  нем  нету  никакой
крепости!
   На этот раз лед был сломан. Данвуди подали стакан вина,  и,  поклонившись
товарищам, он выпил при  общем  глубоком  молчании.  Пока  осушались  первые
стаканы, соблюдался обычный церемониал, произносились патриотические  тосты,
прочувствованные речи... Однако вино оказало свое  неизменное  действие;  не
успел смениться второй часовой, как  веселье  уже  было  в  полном  разгаре,
забылись связанные с ужином огорчения и тревожные мысли.
   Доктор Ситгривс выходил к раненым и опоздал, ему не досталось ни  кусочка
мяса Дженни, но свою долю вина, подаренного капитаном Уортоном, он получил.
   - Спойте же нам,  спойте,  капитан  Лоутон!  -  в  один  голос  закричали
несколько драгун, заметив, что  тот  не  в  таком  хорошем  настроении,  как
обычно. - Тише, капитан Лоутон будет петь!
   - Джентльмены, - сказал Лоутон; от вина его глаза  немного  затуманились,
однако голова оставалась крепкой, - меня не  назовешь  соловьем,  но  так  и
быть, спою, чтоб вас не обидеть.
   - Послушайте, Джек, - сказал Ситгривс, покачиваясь на стуле, -  вспомните
песню, которой я вас научил, и.., но погодите, у меня в кармане  бумажка  со
словами этой песни.
   - Постойте, дорогой доктор, постойте, - возразил  с  полным  спокойствием
драгун, наливая  себе  стакан,  -  я  вечно  путаю  мудреные  имена.  Лучше,
джентльмены, я вам спою песню своего собственного скромного сочинения.
   - Тише, капитан Лоутон будет петь! - закричали сразу несколько человек.
   Капитан запел звучным красивым голосом на  мелодию  известной  застольной
песни:

   Пускай стаканы звенят, звенят,
   Пускай стаканы звенят.
   Опасность близка,
   А жизнь коротка,
   И выпить хочет солдат.

   Пускай вино течет в стакан,
   Сегодня пей и пой,
   Сегодня весел ты и пьян,
   А завтра - снова в бой.
   Сражаясь каждый день с врагом,
   Не знаем мы, когда умрем.
   Старушка Фленеган,
   Скорей наполни мой стакан,
   Мы выпьем и опять нальем,
   За Бетти Фленеган.
   Когда владеет лень тобой,
   Когда покой по вкусу,
   Дрожи, когда грохочет бой,
   И называйся трусом.
   Бесстрашно мчимся мы верхом,
   И нам опасность нипочем.
   Старушка Фленеган,
   Скорей наполни мой стакан,
   Мы выпьем и опять нальем,
   За Бетти Фленеган.
   Нам всем отчизна дорога,
   Мы за нее умрем,
   И чужеземного врага
   Встречаем мы огнем.
   Своей рискуя головой,
   Освободим мы край родной.
   Старушка Фленеган,
   Скорей наполни мой стакан,
   Мы выпьем и опять нальем,
   За Бетти Фленеган.

   Все подхватили припев, да с таким жаром, что шаткий  дом  содрогнулся  от
пола до крыши. Всякий раз, когда упоминалось имя Бетти, она выходила  вперед
и, к великому удовольствию певцов и немалой радости  для  себя,  в  точности
выполняла все, о чем говорилось в песне. Напиток, которым хозяйка запаслась,
был куда более выдержан и приходился ей  больше  по  нраву,  чем  безобидный
подарок капитана Уортона, так что она  без  труда  могла  разделять  веселье
своих гостей. Лоутону все дружно зааплодировали,  за  исключением,  впрочем,
медика; во время первого  исполнения  припева  он  с  негодованием  классика
вскочил со скамьи  и  принялся  расхаживать  по  комнате.  Крики  "браво"  и
"брависсимо" на время все заглушили, потом стали замирать,  а  когда  совсем
смолкли, доктор обратился к певцу:
   - Меня поражает, капитан Лоутон, что джентльмен и храбрый офицер в  такие
тяжелые времена не находит для своей музы более подходящей темы, чем  грубое
обращение к этой пользующейся дурной славой маркитантке,  грязнуле  Элизабет
Фленеган. Мне кажется, богиня свободы  могла  бы  вдохновить  вас  на  более
благородную мысль, а страдания нашей родины подсказать тему более достойную.
   - Вот как! - с угрозой подступая к доктору, вскричала Бетти. - Это кто же
называет меня грязнулей? Ах, вы, мистер Клизма! Мистер Пустомеля!..
   - Довольно, - сказал  Данвуди,  лишь  слегка  возвысив  голос,  однако  в
комнате тотчас воцарилась мертвая тишина. - Уйдите, Бетти! Доктор  Ситгривс,
сядьте, пожалуйста, и не мешайте веселью.
   - Продолжайте, продолжайте, - произнес доктор  и  выпрямился  с  чувством
собственного достоинства. - Я  полагаю,  майор  Данвуди,  что  мне  известны
правила приличия и законы доброго товарищества.
   Бетти быстро отступила в собственные владения, хотя и  не  совсем  крепко
держалась на ногах; она привыкла всегда подчиняться приказаниям начальства.
   - Майор Данвуди окажет нам честь и споет любовную песню, - сказал  Лоутон
и поклонился своему командиру с почтительным видом, который он порой умел на
себя напускать.
   Майор мгновение колебался, но потом очень мило ,исполнил такую песню:

   Одним по вкусу южный зной
   И свет, что льется над землей
   Сверкающим потоком.
   Но ничего прекрасней нет,
   Чем тихий северный рассвет
   И блеск луны далекой.
   Иного радует тюльпан,
   Ему оттенок редкий дан,
   Как пламя золотое,
   Но тот, в чей свадебный венок
   Любовь вплетает свой цветок, -
   Тот, право, счастлив вдвое.

   Голос Данвуди всегда производил большое  впечатление  на  слушателей,  и,
хотя последовавшие аплодисменты были менее бурными, чем те, какими наградили
капитана Лоутона, они казались куда более лестными.
   - Если бы вы еще немного больше  овладели  классическим  стилем,  сэр,  -
сказал доктор, хлопавший вместе со всеми, - то при вашей изысканной фантазии
вы сделались бы недурным поэтом-любителем.
   - Тот, кто  критикует,  должен  уметь  и  творить,  -  улыбаясь,  ответил
Данвуди. - Покажите же нам, доктор, образец стиля, которым вы восхищаетесь.
   - Песню, доктор Ситгривс! Спойте песню! - весело закричали  все  сидевшие
за столом. - Классическую оду, доктор Ситгривс!
   Медик с достоинством поклонился, допил свой стакан вина и  несколько  раз
откашлялся, чем доставил  немалое  удовольствие  трем  или  четырем  молодым
корнетам, сидевшим в конце стола.
   Наконец он приступил к делу и надтреснутым голосом  фальшиво  спел  такую
песню:

   Когда стрела любви коснулась
   Твоей груди украдкой,
   Внезапно сердце встрепенулось
   От этой боли сладкой,
   К любви попал ты в тяжкий плен, -
   Тебя но вылечит Гален.

   - Ура! - крикнул Лоутон. - Арчибальд затмил самих муз. Его стих струится,
как лесной ручеек при лунном свете, а в голосе слышатся и трели  соловья,  и
крики совы.
   - Капитан Лоутон! - вскричал раздосадованный  хирург.  -  Презирать  свет
классических знаний - одно, но вызывать презрение своим невежеством - это уж
совсем другое!
   Тут раздался громкий стук в дверь, и шум сменился полной тишиной; драгуны
инстинктивно схватились за оружие, готовясь к самому худшему. Дверь открыли,
и вошли скиннеры, таща за собой разносчика, сгибавшегося под тяжестью своего
тюка.
   - Кто тут капитан Лоутон? - спросил главарь шайки, с некоторым удивлением
озираясь кругом.
   - Я к вашим услугам! - сухо отозвался драгун.
   - Тогда передаю вам с рук на руки  разоблаченного  изменника:  это  Гарви
Б„рч, разносчик-шпион.
   Лоутон вздрогнул,  посмотрев  в  лицо  своему  старому  знакомому,  потом
опустил глаза и, повернувшись к скиннеру, спросил:
   - А вы кто такой, кто дал вам право так  бесцеремонно  говорить  о  своих
ближних? Прошу прощения, сэр, - он поклонился Данвуди и добавил:
   - Вот наш командир, и извольте обращаться к нему.
   - Нет, - мрачно заговорил скиннер, - я передаю разносчика вам  и  от  вас
требую награды.
   - Ты Гарви Б„рч? - спросил Данвуди, подойдя к разносчику с таким властным
видом, что скиннер немедленно отступил в угол комнаты.
   - Да, я, - спокойно ответил Б„рч.
   - Ты изменил нашей родине, - сурово продолжал майор. - Известно ли  тебе,
что я обязан казнить тебя сегодня ночью?
   - Господь не велел  отправлять  к  нему  души  с  такой  поспешностью,  -
торжественным тоном сказал Б„рч.
   - Ты нрав, - ответил Данвуди. - Тебе продлят жизнь на несколько  коротких
часов, но, так как ты совершил самое гнусное преступление в глазах  солдата,
то и кара будет солдатская; завтра ты умрешь.
   - Да свершится воля божья.
   - Я потратил немало времени, чтоб  схватить  этого  мошенника,  -  сказал
скиннер, подойдя чуть поближе. - Надеюсь, вы дадите мне расписку, чтоб я мог
получить награду, - ведь за него обещали заплатить золотом.
   - Майор Данвуди,  -  обратился  к  командиру  дежурный  офицер,  входя  в
комнату, - патруль доложил,  что  неподалеку  от  вчерашнего  поля  сражения
сгорел дом.
   - Это сгорела лачуга разносчика, - пробормотал вожак бандитской шайки,  -
мы и черепицы на ней не оставили;  теперь  ему  некуда  сунуться.  Давно  бы
спалили мы этот сарай, да он нам  был  нужен  как  приманка,  чтоб  изловить
хитрую лису.
   - Вы, как видно, здорово изобретательный "патриот", - заметил  Лоутон.  -
Капитан Данвуди, я поддерживаю требование  этого  достойного  джентльмена  и
прошу, чтоб мне поручили наградить его и его дружков.
   - Не возражаю. А ты, несчастный, готовься  к  участи,  которая  постигнет
тебя завтра еще до захода солнца.
   - Жизнь мало прельщает меня, - ответил Гарви и,  подняв  глаза,  медленно
обвел взглядом незнакомые лица драгун.
   - Идемте, достойные сыны Америки! - сказал Лоутон. - Идемте за  мной,  вы
получите свою награду!
   Разбойники, нимало не мешкая, последовали за капитаном в  отведенное  для
его солдат помещение.
   Не в характере Данвуди было глумиться над поверженным врагом, и,  подумав
немного, он добавил несколько мягче:
   - Ведь тебя уже судили, Гарви Б„рч,  и  было  доказано,  что  ты  слишком
опасный враг свободы Америки, чтобы можно было оставить тебя в живых.
   - Доказано! - вздрогнув, повторил  разносчик  и  выпрямился,  точно  тюк,
висевший у него за плечами, ничего не весил.
   - Да, доказано!  Тебя  обвиняют  в  том,  что  ты  бродил  поблизости  от
континентальной армии, собирая сведения о ее  передвижениях,  и  сообщал  их
неприятелю, тем самым помогая англичанам расстраивать планы Вашингтона.
   - И вы Полагаете, что Вашингтон подтвердил бы это?
   - Конечно, подтвердил бы; даже правосудие Вашингтона  и  то  обвинило  бы
тебя.
   - Нет, нет и пет! - крикнул разносчик таким голосом и-с таким выражением,
что Данвуди был поражен. - Вашингтон видит, что прячется за  лживой  личиной
тех, кто прикидывается патриотами. Разве сам он не поставил  свою  жизнь  на
карту? Если для меня уготована виселица,  не  угрожала  ли  и  ему  подобная
участь? Нет, нет и нет... Вашингтон никогда не  сказал  бы:  ведите  его  на
виселицу.
   - Может быть, у тебя есть доказательства, несчастный, которые убедили  бы
главнокомандующего в твоей невиновности? - спросил майор, придя  в  себя  от
изумления, вызванного словами разносчика.
   Б„рч дрожал, волнуемый  противоречивыми  чувствами.  Лицо  его  покрылось
мертвенной бледностью. Он вытащил из-за пазухи жестяную коробочку  и  открыл
ее - там лежал маленький клочок  бумаги.  Мгновение  глаза  разносчика  были
прикованы, к этой бумажке, затем он протянул ее Данвуди, но  вдруг  отдернул
руку и сказал:
   - Нет... Это умрет вместе со мной. Я помню условия моей службы и не куплю
жизнь тем, что нарушу их.., это умрет вместе со мной.
   - Отдай бумагу, и, быть  может,  тебя  помилуют!  -  воскликнул  Данвуди,
полагая, что документ откроет ему что-нибудь важное для дела свободы.
   - Это умрет вместе  со  мной,  -  повторил  Гарви,  и  его  бледное  лицо
озарилось каким-то удивительным сиянием.
   - Схватить изменника, вырвать" у него тайну! - закричал майор.
   Приказ поспешили исполнить, но разносчик  оказался  проворнее:  он  мигом
проглотил бумажку. Офицеры, пораженные, замерли, а доктор воскликнул:
   - Держите его, я дам ему рвотного.
   - Не надо, - рассудил Данвуди, останавливая рукой  доктора,  -  если  его
преступление велико, таким же будет и наказание.
   - Ведите меня, - произнес Гарви и, сбросив с  плеч  тюк,  с  непостижимым
достоинством пошел к дверям.
   - Куда? - удивленно спросил Данвуди.
   - На виселицу.
   - Нет, - сказал майор, сам ужаснувшись своему решению. - Долг  повелевает
мне приказать казнить тебя, но, конечно,  не  так  поспешно.  Подготовься  к
ужасной смерти, она произойдет завтра, в девять часов утра.
   Данвуди шепотом  отдал  распоряжение  младшему  офицеру  и  знаком  велел
разносчику удалиться. Так кончилось веселье за столом.
   Офицеры разошлись, и вскоре воцарилась тишина, нарушаемая  лишь  тяжелыми
шагами часового, ходившего взад и вперед  по  мерзлой  земле  перед  "Отелем
Фленеган",

Глава 17

   Есть люди, чьи подвижные черты
   Не могут утаить движений сердца;
   У них надежда, жалость и любовь,
   Как в зеркале, находят отраженье
   Но трезвый опыт учит нас скрывать
   Тепло души за маской лицемерной,
   Необходимой в этом мире лживом.
   Дуо

   Офицер, которому Данвуди доверил разносчика, передал своего поднадзорного
сержанту охраны. Подарок капитана Уортона  не  преминул  оказать  испытанное
действие  на  молодого  лейтенанта:  все  предметы  вокруг  покачивались   и
подпрыгивали у него перед глазами, и это навело его на мысль, что не  мешало
бы подкрепиться сном. Наказав сержанту не сводить глаз с  арестованного,  он
закутался в плащ, растянулся на скамье перед камином и вскоре обрел желанный
покой.
   Позади  дома  тянулся  грубо  сколоченный  сарай;  в  глубине  его   была
отгорожена небольшая каморка, служившая кладовой для мелких  земледельческих
орудий. Однако в те времена беззакония все, что имело какую-нибудь ценность,
быстро растаскивали; когда же появилась  Бетти  Фленеган  и  окинула  зорким
взглядом этот уголок, она сразу же  решила  устроить  там  склад  для  своих
пожитков и убежище для собственной особы. Туда же  снесли  запасы  оружия  и
кое-какое имущество  отряда.  Все  эти  сокровища  находились  под  надзором
часового, который шагал взад и вперед по сараю, охраняя  тыл  штаб-квартиры.
Другой солдат, стороживший неподалеку от дома и присматривавший за  лошадьми
офицеров, мог наблюдать за наружной стеной. Сарай был  без  окон  и  лишь  с
одной дверью, поэтому предусмотрительный сержант рассудил, что лучшего места
для узника не найти -  пускай  себе  сидит  здесь  до  часа  казни.  Сержант
Холлистер пришел к такому решению по многим  причинам;  одной  из  них  было
отсутствие  маркитантки,  которая  пристроилась  возле  очага  на  кухне   и
любовалась во сне отря