апер вчера в этой комнате шпиона-разносчика?
   - Кого же еще, коль не его, милок?
   - А нечистого!
   - Как, самого дьявола?
   - Да, самого  Вельзевула,  прикинувшегося  разносчиком,  а  те,  кого  мы
приняли за скиннеров, были его бесенятами.
   - Конечно, дорогой сержант, это вы верно говорите; когда скиннеры шляются
по Вест-Честеру, они сущие бесы.
   - Миссис Фленеган, я хочу сказать, это  были  настоящие  бесы  во  плоти;
только дьявол мог знать, что нам не терпится  арестовать  разносчика  Б„рча,
вот он и принял его обличье, чтобы попасть к вам в комнату!
   - А на кой я могла ему понадобиться! - крикнула в сердцах Бетти.  -  Мало
тут в отряде дьяволов, чтобы являлся еще один из преисподней пугать одинокую
вдову!
   - Счастье ваше, Бетти, что ему было дозволено уйти. Ведь он  вышел  через
дверь, приняв ваш вид, а это показывает, какая вас ждет судьба, если  вы  не
измените свою жизнь. Я видел, как он задрожал, когда я дал ему святую книгу.
Разве стал бы добрый христианин писать что-нибудь в библии, кроме пометок  о
рождении, смерти и других таких летописей, как вы думаете, дорогая Бетти?
   Маркитантке понравилось деликатное обращение ее избранника, но рассердили
намеки на ее  образ  жизни.  Однако  она  сдержала  гнев  и  с  присущей  ее
соотечественникам живостью отпарировала:
   - Неужто дьявол заплатил бы за платье, да еще с лихвой, а?..
   - Деньги эти, без сомнения, фальшивые, - заметил солдат, несколько сбитый
с толку доказательством честности того, о ком он был самого низкого  мнения.
- Он и меня соблазнял блестящей монетой, но господь дал мне силу устоять.
   - Моя золотая монета, кажись, настоящая, да я все равно обменяю ее  нынче
у капитана Джека. Ему нипочем и дьяволы и черти!
   - Бетти, Бетти, - отозвался сержант, - не говорите  так  неуважительно  о
нечистом! Он всегда тут как тут и разозлится на вас за ваши слова.
   - Еще чего! Коли у него есть хоть малость души, он не обидится на  бедную
одинокую вдову, если она подковырнет  его  словечком;  я  уверена,  ни  один
христианин не был бы на меня в обиде.
   - Но у нечистого нет души, ведь он хочет  погубить  род  человеческий,  -
сказал сержант, с ужасом оглядываясь назад, - лучше всего водить  дружбу  со
всеми. Никто не знает наперед, что может случиться. Право же, человек не мог
бы выйти отсюда и незаметно пройти мимо часовых; это грозное предостережение
для вас, Бетти, а вы...
   Тут разговор прервали:  явился  солдат  с  приказом  немедленно  подавать
завтрак, и маркитантка рассталась с сержантом; она  -  втайне  надеясь,  что
проявленное им участке носит более земной характер, чем он  хотел  показать:
он - решив приложить все усилия, чтобы вырвать душу  маркитантки  из  когтей
нечистого, который слоняется по лагерю в поисках жертв.
   Во время завтрака примчалось несколько гонцов; один доставил донесение  о
численности и цели вражеской экспедиции,  которая  расположилась  на  берегу
Гудзона; другой привез распоряжение полковника Синглтона отправить  капитала
Уортона под конвоем драгун к первому посту в горах. Это письмо, или, вернее,
строгий приказ, не допускавший никаких возражений, вконец  огорчил  Данвуди.
Образ Френсис, отчаявшейся и глубоко  несчастной,  постоянно  стоял  у  него
перед глазами; сотни раз готов он был сесть на коня  и  поскакать  к  "Белым
акациям", но какое-то безотчетное чувство удерживало его.  Небольшой  эскорт
под командованием офицера отправился в  коттедж  за  Генри  Уортоном,  чтобы
доставить его к месту назначения; с тем же офицером  Данвуди  передал  Генри
письмо, в котором ободрял своего друга, уверяя, что тому нечего опасаться  и
что сам он будет неустанно хлопотать за него. Лоутон  с  частью  драгун  был
оставлен в деревне при раненых;  основной  же  отряд  сразу  после  завтрака
покинул лагерь и выступил к Гудзону. Данвуди несколько раз повторил  Лоутону
свои наставления, снова и снова перебирая в уме каждое  слово  разносчика  и
стараясь проникнуть в Их загадочный смысл, но не пришел ни к какому  выводу,
а откладывать свой отъезд у него больше не было повода. Вдруг  он  вспомнил,
что не распорядился насчет полковника Уэлмира и, вместо того чтобы двинуться
за отрядом, поддался искушению и повернул коня на дорогу, ведущую  к  "Белым
акациям". Лошадь Данвуди была быстра, как ветер, -  казалось,  не  прошло  и
минуты, как перед ним открылась уединенная долина.  Когда  он  спускался  по
склону холма, вдали промелькнули фигуры Генри Уортона и  сопровождавших  его
драгун, цепочкой проходивших в ущелье, которое вело к постам  в  горах.  Это
зрелище взбудоражило Данвуди, и он поскакал еще  быстрее;  он  круто  обошел
выступ скалы и вдруг натолкнулся на  ту,  которой  были  заняты  его  мысли.
Френсис издали следила за конвоем, уводившим ее брата, а когда он скрылся из
виду, она почувствовала, что лишилась самого  дорогого  для  нее  на  свете.
Необъяснимое отсутствие Данвуди и потрясение, вызванное разлукой с Генри при
таких ужасных  обстоятельствах,  сломили  ее  мужество;  она  опустилась  на
придорожный  камень  и  зарыдала  так,  что,  казалось,  ее  сердце  вот-вот
разорвется. Данвуди соскочил с коня, закинул поводья ему на  шею  и  в  одно
мгновение очутился подле плачущей девушки.
   - Френсис.., моя Френсис! - вскричал он. - Зачем так  отчаиваться!  Пусть
вас не пугает положение брата. Как только я выполню порученное мне  дело,  я
кинусь к ногам Вашингтона и умолю его освободить Генри. Отец нашей родины не
откажет в такой милости одному из своих любимых питомцев.
   - Благодарю вас, майор Данвуди, за сочувствие к моему  бедному  брату,  -
сказала дрожащая  Френсис;  она  встала,  вытерла  слезы  и  с  достоинством
добавила:
   - Но вы не должны так говорить со мной.
   - Не должен! Разве вы не моя невеста.., с  согласия  вашего  отца,  тети,
брата... И разве сами вы не дали согласия, моя дорогая Френсис!
   - Я не хочу становиться между вами и другой  женщиной,  -  возможно,  она
имеет больше прав на вашу привязанность.
   - Никто, клянусь, никто, кроме вас, не  имеет  на  меня  прав!  -  горячо
воскликнул Данвуди. - Одной вам принадлежит мое сердце.
   - У вас такой большой опыт, и вы так  успешно  им  пользуетесь,  что  вам
ничего не стоит обманывать нас, доверчивых  женщин,  -  произнесла  Френсис,
делая отчаянное усилие улыбнуться.
   - Так говорят только с негодяем, мисс  Уортон.  Когда  я  обманывал  вас?
Каким опытом пользовался, чтобы покорить ваше чистое сердце?
   - Так почему же майор Данвуди с некоторых  пор  стал  избегать  дом  отца
своей невесты? Разве он забыл, что в этом доме  один  его  друг  прикован  к
постели, а другой - поражен глубокой печалью? Неужели он не помнит, что  там
живет его будущая жена? Не боится ли он встречи с другой, которая  могла  бы
предъявить на него права? О, Пейтон, Пейтон, как жестоко я в  вас  ошиблась!
Со слепой доверчивостью молодости я видела в вас олицетворение благородства,
отваги, великодушия и верности.
   - Я понимаю, Френсис, что ввело вас в заблуждение! - воскликнул  Данвуди,
и кровь бросилась ему в лицо. - Но вы несправедливы ко мне. Клянусь тем, что
мне дороже всего на свете, вы несправедливы ко мне!
   - Не клянитесь, майор Данвуди, - прервала его Френсис,  и  в  ее  кротких
глазах вспыхнуло выражение женской гордости, -  прошло  то  время,  когда  я
верила клятвам.
   - Мисс Уортон, неужто вы хотели бы, чтобы я, словно фат,  хвастался  тем,
что могло бы вернуть мне ваше расположение, но уронило бы меня в собственных
глазах?
   - Не обольщайтесь, вернуть мое расположение не так легко, сэр, -  сказала
Френсис, сделав несколько шагов в сторону дома. - Мы говорим друг с другом в
последний  раз...  Но  отец..,  быть  может,  отец  пожелает   увидеться   с
родственником моей матери.
   - Нет, мисс Уортон, теперь мне нельзя  войти  в  его  дом,  я  сейчас  не
ручаюсь за себя. Вы гоните меня, Френсис, и я в полном  отчаянии.  Я  иду  в
очень опасный поход и могу погибнуть.  Если  судьба  будет  ко  мне  сурова,
отдайте справедливость хотя бы моей памяти. Помните - до последнего вздоха я
буду желать вам счастья.
   С этими словами он  сунул  ногу  в  стремя,  но  девушка  остановила  его
взглядом, казалось проникшим в самую глубину его души.
   - Пейтон, майор Данвуди, - сказала она, - неужели вы можете  забыть,  что
служите святому делу? Долг перед богом, перед родиной должен удерживать  вас
от опрометчивых поступков.  Вы  нужны  родине,  кроме  того...  -  Голос  ее
задрожал, и она умолкла.
   - Кроме того? - повторил молодой человек и  бросился  к  ней,  протягивая
руки.
   Но Френсис уже справилась с волнением; она холодно отстранила его и снова
пошла к дому.
   - Так вот мы как расстаемся! - не помня себя от горя, крикнул Данвуди.  -
Неужели вы так презираете меня, что можете быть ко мне столь жестокой!  Нет,
вы никогда не любили меня и хотите  оправдать  свое  непостоянство,  упрекая
меня в том, чего вы не желаете объяснить!
   Френсис замерла на  месте  и  устремила  на  жениха  взор,  полный  такой
душевной чистоты, что пристыженный Данвуди готов был  на  коленях  молить  о
прощении; приказав ему жестом молчать, она сказала:
   - В последний раз выслушайте меня,  майор  Данвуди!  Очень  горько  вдруг
узнать, что есть кто-то лучше тебя, и я это недавно испытала. Вас я ни в чем
не виню.., ни в чем не упрекаю, даже в мыслях. Я недостойна вас,  даже  если
бы имела право на ваше сердце. Такая робкая, слабая девушка, как я, не может
дать вам счастья. Да,  Пейтон,  вы  родились  для  великих  и  славных  дел,
отважных, блистательных подвигов,  и  вы  должны  соединить  свою  судьбу  с
подругой, похожей на вас, - с такой, что способна побороть  в  себе  женскую
слабость. Я была бы для вас обузой, которая тянула бы вас вниз, меж тем  как
с другой спутницей вы сможете  воспарить  к  вершинам  земной  славы.  Такой
женщине я добровольно, хотя не могу сказать, что с радостью, уступаю вас;  и
молю бога, страстно молю, чтоб с ней вы были счастливы.
   - Прелестная фантазерка! - воскликнул Данвуди. - Вы не знаете ни себя, ни
меня. Только такую нежную, кроткую, беззащитную  женщину,  как  вы,  могу  я
любить. Не обманывайтесь  ложными  представлениями  о  великодушии,  которое
сделает меня несчастным.
   - Прощайте, майор Данвуди, -  сказала  взволнованная  девушка  и  на  миг
остановилась, чтобы перевести дыхание, - забудьте, что когда-то знали  меня.
И помните о своем  долге  пород  нашей  истекающей  кровью  родиной.  Будьте
счастливы!
   - Счастлив! - с горечью  повторил  молодой  офицер,  глядя  вслед  легкой
фигурке, которая скользнула в калитку и исчезла  за  кустарником.  -  Нечего
сказать - счастлив!
   Он вскочил в седло, пришпорил коня и скоро догнал свой эскадрон, медленно
двигавшийся по горной дороге к берегам Гудзона.
   Как ни тяжело было Данвуди после столь неожиданного исхода его свидания с
невестой, ему все же было несравненно легче, чем ей. Острым взором  ревнивой
любви Френсис без  труда  открыла,  что  Изабелла  Синглтон  неравнодушна  к
Данвуди. Застенчивая,  стыдливая,  она  но  могла  и  вообразить  себе,  что
Изабелла  испытывает  неразделенную  страсть.  Пылкой  Френсис  было   чуждо
притворство, и она сразу заметила, что молодой  человек  смотрит  на  нее  с
восхищением. Но Данвуди пришлось долго  и  упорно  искать  ее  расположения,
доказывать ей свою нежную преданность, прежде  чем  он  добился  взаимности.
Ответная любовь была  безраздельной,  всепоглощающей.  Удивительные  события
последних  дней,  изменившееся  поведение  жениха,  его  загадочное  к   ней
равнодушие и, главное, романтическая влюбленность Изабеллы пробудили в  душе
Френсис новые чувства. Ужасаясь при мысли, что Данвуди ей неверен, она в  то
же время со скромностью, свойственной чистым натурам,  стала  сомневаться  в
собственных достоинствах.  В  минуты  самоотречения  ей  казалось,  что  она
способна с легкостью уступить своего  жениха  другой,  более  достойной  его
женщине, по может  ли  воображение  заглушить  голос  сердца!  Едва  Данвуди
скрылся, как наша героиня ощутила  всю  глубину  своего  несчастья,  и  если
обязанности командира несколько отвлекали Данвуди от мыслей о своем горе, то
у  Френсис  не  было  этого  утешения;  заботы,  которых  требовала  от  нее
привязанность к отцу, не приносили ей облегчения.
   Отъезд сына едва не лишил мистера  Уортона  последней  капли  энергии,  и
понадобилась вся сила любви дочерей, чтобы поддержать в нем еле  теплившуюся
жизнь.

Глава 20

   На похвалы, на лесть ее ловите,
   Чернавка божьим ангелом зовите, -
   На то Мужчине и дается речь,
   Чтоб мог он в сети женщину завлечь.
   Шекспир, "Два веронца"

   Приказав капитану Лоутону остаться с сержантом Холлистером и  двенадцатью
драгунами охранять раненых  и  Тяжелый  обоз,  Данвуди  не  только  выполнил
распоряжения, отданные ему в письме полковником Синглтоном, но и позаботился
о своем пострадавшем от ушибов товарище. Напрасно Лоутон клялся,  что  он  в
силах выполнить любую задачу, и уверял, что его солдаты не пойдут в атаку за
Томом Мейсоном с такой охотой и рвением, как за ним самим, -  его  начальник
остался непоколебим, и раздосадованный капитан вынужден  был  скрепя  сердце
подчиниться. Перед выступлением Данвуди повторил ему свою просьбу хорошенько
следить за обитателями "Белых акаций" и  оберегать  их;  а  в  случае,  если
поблизости будет намечено что-нибудь подозрительное, майор приказал капитану
покинуть лагерь и перебраться с отрядом в  усадьбу  мистера  Уортона.  Слова
разносчика заронили в сердце Данвуди смутную тревогу за обитателей коттеджа,
хотя он и не представлял себе, какая им может грозить опасность и откуда  ее
следует ожидать.
   Вскоре отряд ушел, а капитан  остался.  Он  шагал  взад  и  вперед  перед
"отелем", проклиная  в  душе  судьбу,  которая  обрекла  его  на  бесславную
праздность как раз в ту минуту, когда появилась надежда на встречу с врагом.
Изредка он отвечал  на  вопросы  Бетти,  а  та,  сидя  у  окна,  то  и  дело
пронзительным голосом спрашивала его о подробностях бегства разносчика:  оно
все еще казалось ей непостижимым. Тут к капитану  подошел  доктор  Ситгривс;
все это время он занимался своими пациентами,  которых  разместили  довольно
далеко от постоялого  двора,  и  не  подозревал  ни  о  том,  что  без  него
произошло, ни об уходе отряда.
   - Куда девались часовые,  Джон?  -  спросил  он,  с  удивлением  озираясь
вокруг. - И почему вы остались один?
   - Ушли, все ушли! Данвуди увел их к реке. А нас о вами оставили  охранять
раненых и женщин.
   - Я  очень  рад,  -  сказал  доктор,  -  что  у  майора  Данвуди  хватило
благоразумия  не  перевозить  раненых.  Эй  вы,  миссис  Элизабет  Фленеган,
дайте-ка мне чего-нибудь поесть,  я  очень  голоден!  И  поскорей,  мне  еще
предстоит вскрывать труп.
   - Эй вы, мистер доктор Арчибальд Ситгривс, - отвечала тем же тоном Бетти,
высовывая в разбитое кухонное  окошко  свое  краснощекое  лицо,  -  вы,  как
всегда, опоздали; здесь можно закусить  только  шкурой  Дженни  да  еще  тем
трупом, о котором вы говорите.
   - Женщина, - ответил доктор в сердцах, - вы, верно,  принимаете  меня  за
людоеда! Как вы смеете так разговаривать со мной? Уймите ваш мерзкий язык  и
дайте поскорей что-нибудь подходящее для пустого желудка.
   - И вы думаете, что обед тотчас же выскочит на стол, будто ядро из пушки?
- ответила Бетти, подмигивая капитану.  -  А  я  говорю,  что  вам  придется
поголодать, пока я не приготовлю для вас кусок шкуры Дженни. Ребята  слопали
все подчистую.
   Тут в разговор вмешался Лоутон и, желая восстановить  мир,  стал  уверять
доктора, что уже послал людей за провиантом для отряда.
   Это заявление немного утихомирило хирурга, а вскоре он и вовсе забыл  про
голод и объявил, что немедля приступит к вскрытию трупа.
   - А чей же это труп? - спросил Лоутон.
   - Разносчика, - ответил Ситгривс, взглянув на  столб,  с  которого  сняли
вывеску. - Я велел Холлистеру установить помост на такой высоте,  чтобы  шея
не сместилась, когда труп опустится вниз, и  теперь  постараюсь  сделать  из
него самый хорошенький скелетик во  всех  Северных  Штатах.  У  парня  много
достоинств и  кости  хорошо  сочленены.  Уж  я  превращу  его  в  настоящего
красавчика. Я давно мечтал послать что-нибудь в этом  роде  на  память  моей
старой тетушке в Виргинию - она была очень добра ко мне,  когда  я  был  еще
мальчишкой.
   - Черт возьми! - воскликнул Лоутон.  -  Неужели  вы  собираетесь  послать
старой леди кости мертвеца?
   - А почему бы и нет? - ответил доктор. - Разве есть в природе  что-нибудь
совершеннее тела человека? А скелет можно назвать его первоосновой.  Но  что
же вы сделали с трупом?
   - Он тоже исчез.
   - Как исчез? Кто посмел унести мою собственность?
   - Не иначе, как сам дьявол, - заметила Бетти. -  Погодите,  вас  он  тоже
скоро унесет, не спросивши у вас разрешения.
   - Помолчи-ка ты, ведьма! - сказал Лоутон,  давясь  от  смеха.  -  Как  ты
смеешь так разговаривать с офицером?
   -  А  зачем  он  назвал  меня  мерзкой  Элизабет  Фленеган?  -  закричала
маркитантка и с презрительной гримасой прищелкнула пальцами. - Друга я помню
целый год, а врага не забуду целый месяц.
   Однако доктора не трогали ни дружба, ни вражда миссис Фленеган: он  думал
только о своей потере, и Лоутону пришлось наконец объяснить своему приятелю,
что без него произошло.
   - и это счастье для вас, драгоценный мой  доктор,  -  воскликнула  Бетти,
когда капитан закончил рассказ. - Сержант Холлистер столкнулся с ним лицом к
лицу и уверяет, что это был дьявол, а вовсе не разносчик, пли,  вернее,  тот
торговец, что разносит повсюду ложь, воровство и прочий  непотребный  товар.
Хороши бы вы были, кабы вздумали потрошить  самого  сатану,  если  б  только
майору удалось его повесить.  Да,  нелегко  бы  вам  пришлось,  уж  наверное
обломали бы свой нож!
   Ситгривс потерпел двойное разочарование: ему не удалось ни пообедать,  ни
заняться любимым делом, и он заявил, что в таком случае отправится в коттедж
и посмотрит, как  чувствует  себя  капитан  Синглтон.  Лоутон  вызвался  его
сопровождать, они сели на лошадей и вскоре выехали на дорогу; однако доктору
пришлось выслушать еще немало насмешек Бетти,  прежде  чем  ее  голос  замер
вдали. Некоторое время всадники  охали  молча,  по  Лоутон  видел,  что  его
спутник сильно помрачнел, обманувшись в своих ожиданиях и  попав  на  острый
язычок маркитантки, а потому постарался его развлечь.
   - Вчера вечером вы начали петь прелестную песню, Арчибальд, - сказал  он,
- но вас прервали люди, которые привели  разносчика.  Намек  на  Галена  был
очень кстати.
   - Я так и знал, что песня вам понравится, Джек, когда винные пары вылетят
у вас из головы. Поэзия - благородное искусство, хотя ей  недостает  ясности
точных наук и полезности естественных. Рассматривая поэзию  с  точки  зрения
жизненных  потребностей  человека,  я  скорее,  назвал   бы   ее   средством
размягчающим, чем подкрепляющим.
   - Однако в вашей оде было много пищи для подкрепления ума.
   -  Мою  песню  ни  в  коем  случае  нельзя  назвать  одой;  я  считаю  ее
классической балладой.
   - Весьма возможно, - заметил капитан, - но, прослушав лишь  один  куплет,
трудно определить характер всего произведения.
   Тут доктор невольно начал откашливаться и прочищать горло, вовсе но думая
о том, к чему он делает эти приготовления. Капитан устремил темные глаза  на
приятеля и, видя, что тот все еще не  успокоился  и  недовольно  вертится  в
седле, продолжал:
   - Кругом тишина и дорога пустынна, почему бы вам теперь не закончить свою
песню? Никогда не поздно наверстать упущенное.
   - Дорогой мой Джон, если я могу рассеять  этим  заблуждения,  которым  вы
предаетесь в силу привычки и по легкомыслию, то с большой  радостью  исполню
вашу просьбу.
   - Сейчас, мы подъедем к скалам по левой стороне дороги,  там