рукой  черные  кудри  капитана.  -
Ничего он больше не услышит, и  не  помогут  ему  ни  ваши  бинты,  ни  ваши
лекарства. Ох, юре нам, горе! Что станется  теперь  с  нашей  свободой!  Кто
будет воевать и добиваться победы?
   - Джон, - твердил хирург, не  в  силах  поверить  собственным  глазам,  -
дорогой Джон, отвечайте мне, скажите что-нибудь, молвите хоть слово,  только
отвечайте! О боже мой, он умер! Зачем я не умер вместе с ним!
   - Какой толк теперь жить и воевать, когда они погибли оба:  и  он  и  его
конь! - воскликнула Бетти. - Глядите, там лежит бедное животное, а тут - его
хозяин Нынче утром я сама задала  корму  его  коню;  и  последний  съеденный
Джеком ужин был тоже приготовлен моими руками. Ох, юре,  горе!  Кто  бы  мог
подумать, что нашего капитана ухлопают эти регулярные!
   - Джон, дорогой мой Джон! - повторял доктор, судорожно всхлипывая. - Твой
час настал, а сколько более осторожных людей пережили тебя! Но нет среди них
никого добрей, никого храбрей. Ты  был  мне  верным  другом,  Джон,  любимым
другом. Философ не должен горевать, но тебя, Джон, я  буду  оплакивать,  ибо
горечь наполняет мое сердце!
   Доктор закрыл лицо руками и несколько  минут  сидел  рыдая,  не  в  силах
справиться со своим горем, а Бетти  изливала  свою  печаль  в  потоке  слов,
раскачиваясь всем телом и поглаживая пальцами одежду своего любимца.
   - Кто же будет теперь подбадривать ребят - говорила она.  -  Ох,  капитан
Джек, вы были душой нашего полка, и с вами мы не знали, что такое опасность!
Ох, никогда-то он не был привередой, никогда не бранил бедную вдову, если  у
нее пригорал ужин или  запаздывал  завтрак!..  Хлебните  глоточек,  дорогой,
может быть, это оживит вас. Ох, нет, никогда он  уж  больше  не  глотнет  из
фляжки Взгляните, сердце мое, вот доктор, над которым вы столько потешались,
он так "горюет, бедняга, словно готов умереть вместо вас... Ох, он погиб, он
погиб, а вместе с ним погибла и наша свобода!
   На дороге,  проходившей  недалеко  от  того  места,  где  лежал  капитан,
послышался громкий топот копыт, и тотчас появился весь  виргинский  эскадрон
во главе с майором Данвуди. До него уже дошла весть  о  гибели  Лоутона,  и,
увидев распростертого капитана, он остановил драгун и, спешившись, подошел к
нему. Внешне Лоутон нисколько  не  изменился,  по  во  время  битвы  суровые
складки пролегли у него между бровей и застыли  навек.  Он  лежал,  спокойно
вытянувшись, словно во сие. Данвуди взял  его  за  руку  и  с  минуту  молча
смотрел на него; но вскоре черные глаза майора загорелись  огнем  и  на  его
побледневших щеках вспыхнули красные пятна.
   - Я отомщу за него его же мечом! - вскричал он, пытаясь вынуть оружие  из
руки капитана, но ему не удалось разжать, застывшие пальцы. - Так  пусть  же
их похоронят вместе. Ситгривс, позаботьтесь о нашем друге, а я отомщу за его
смерть.
   Майор поспешно вскочил на коня и двинулся вслед за врагом.
   Пока Данвуди  стоял  возле  погибшего,  весь  эскадрон  смотрел  на  тело
капитана  Лоутона,  который  был  всеобщим  любимцем.  Это  зрелище  глубоко
взволновало драгун и зажгло в них жажду мести. Солдаты  и  офицеры,  утратив
хладнокровие, необходимое для успешного проведения военной операции, яростно
пришпорили коней и помчались вслед за своим командиром.
   Англичане, выстроившись в каре, посредине которого шли раненые, -  кстати
сказать, их было  совсем  не  много,  -  медленно  отступали  по  неровному,
каменистому склону, когда их настигли драгуны. Построив конницу  в  колонну,
Данвуди  скакал  по  главе  отряда,  горя  желанием  отомстить  и   надеясь,
врезавшись в каре, рассеять англичан одним ударом. Но неприятель знал, в чем
его сила: крепко стоя на месте, он  встретил  кавалеристов  штыками.  Лошади
виргинцев  отпрянули,  всадники  пришли  в  замешательство,  а  задние  ряды
англичан открыли по ним сильный огонь и сшибли с лошади майора и  нескольких
драгун. Отбившись от врага, англичане продолжали правильное отступление.
   Тогда  серьезно,  но  не  смертельно  раненный  Данвуди  запретил   своим
всадникам преследовать неприятеля, ибо в этой неровной гористой местности их
попытки были обречены на неудачу.
   Теперь драгунам оставалось лишь выполнить печальный  долг.  Они  медленно
отошли в горы, увозя с собой раненого командира и убитого капитана.  Лоутона
они похоронили возле укреплений одного из горных постов, а Данвуди  поручили
нежным заботам его огорченной жены.
   Прошло несколько недель, прежде чем майор Данвуди  понравился  настолько,
что его можно было увезти домой.
   Сколько раз за эти недели благословлял он минуту,  давшую  ему  право  на
заботливый уход его прелестной сиделки! Она  не  отходила  от  его  постели,
нежно  ухаживая  за  ним,   собственноручно   выполняла   все   предписания,
назначенные неутомимым Ситгривсом, и муж с каждым часом все сильнее любил  и
уважал ее.
   По приказу Вашингтона американские войска вскоре ушли на зимние квартиры,
а  Данвуди  вместе  с  чином  подполковника  получил  отпуск  и   разрешение
отправиться на родину для окончательного выздоровления. Итак" все  семейство
Уортон удалилось с арены войны и,  пригласив  с  собой  капитана  Синглтона,
отправилось в  спокойное  и  уютное  имение  майора  Данвуди.  Однако  перед
отъездом из Фишкила они  получили  письмо,  написанное  незнакомой  рукой  и
сообщившее им, что Генри здоров  и  благополучен,  а  также,  что  полковник
Уэлмир покинул  континент  и  отправился  на  свой  родной  остров,  потеряв
уважение всех порядочных людей в королевской армии.
   Да, то была счастливая зима для Данвуди, а на хорошеньких губках  Френсис
вновь заиграла улыбка.

Глава 34

   Среди сверкающих огней,
   Среди шелков и соболей
   В костюме скромном он стоял,
   И на него смотрел весь зал.
   "Дева озера"

   Начало следующего года американцы вместе со своими союзниками  провели  в
серьезных приготовлениях, чтобы раз и навсегда покончить с  войной.  На  Юге
Грин вел с Роудоном <Грин - один из выдающихся американских генералов  эпохи
борьбы за независимость; Роудон - английский генерал.>  кровопролитные  бои,
которые покрыли славой полки  английского  военачальника,  однако  кончились
полной победой  американского,  ясно  доказав,  который  из  двух  генералов
обладал большими талантами.
   Союзные армии постоянно угрожали Нью-Йорку. Держа английское командование
в непрерывной тревоге за безопасность этого города, Вашингтон добился  того,
что неприятель не мог посылать  подкреплений  Корнваллису  и  не  помог  ему
добиться успеха.
   Когда подошла осень,  все  указывало  на  то,  что  наступил  решительный
момент. Французские войска, пройдя по нейтральной территории,  сблизились  с
королевской армией, угрожая ей нападением возле Кингс-Бриджа и согласуя свои
действия с крупными силами американцев. Союзники не давали покоя  английским
постам,  подходили  вплотную  к  Джерси  и   постоянно   грозили   атаковать
королевские войска. Приготовления союзников говорили о  том,  что  ожидаются
осада и штурм. Тем временем сэр Генри Клинтон, перехвативший несколько писем
Вашингтона,  отсиживался  за  укреплениями  и  из   осторожности   отказывал
Корнваллису, просившему о помощи.
   В конце ненастного сентябрьского дня большая  группа  офицеров  собралась
возле  двери  здания,  находившегося  в  самом  центре  американских  войск,
угрожавших Джерси. Возраст, мундиры и важная осанка многих  из  этих  воинов
говорили об их высоком положении. Но одному  из  них  все  оказывали  особое
уважение, слушали его с особой почтительностью, и было ясно,  что  он  здесь
самый главный. Одежда его была  проста,  но  ее  украшало  множество  знаков
военных отличий. Он сидел верхом на благородном коне темно-гнедой  масти,  а
вокруг несколько молодых офицеров в блестящих мундирах, как видно, ждали его
приказаний и поручений. Те, к кому он обращался, тотчас снимали шляпы, когда
же он говорил, все слушали его с  глубоким  вниманием,  свидетельствующим  о
гораздо большем почтении, чем требует воинский устав. Наконец  генерал  снял
шляпу и спокойно поклонился окружающим. Все поклонились ему в ответ и начали
расходиться; с ним остались только личная свита и адъютант. Сойдя  с  седла,
генерал отошел на несколько шагов и заботливо оглядел своего копя, а  затем,
бросив быстрый, но выразительный  взгляд  своему  адъютанту,  вошел  в  дом.
Адъютант последовал за ним.
   Войдя в комнату, как  видно  заранее  приготовленную  для  него,  генерал
опустился в кресло и некоторое время сидел, погрузившись в размышления,  как
человек, привыкший советоваться с самим собой. Все это время адъютант стоял,
ожидая приказаний. Наконец генерал поднял глаза и сказал  обычным  для  него
спокойным голосом:
   - Пришел ли человек, которого я хотел повидать?
   - Да, ваше превосходительство, он ждет вашего приказа.
   - Приведите его сюда, пожалуйста, и оставьте нас одних.
   Адъютант молча наклонил голову  и  вышел.  Через  несколько  минут  дверь
приоткрылась, и в комнату проскользнул  человек.  Ни  слова  не  говоря,  он
скромно остановился у входа. Генерал не слышал, как он вошел, и сидел, глядя
на огонь, в  глубоком  раздумье.  Прошло  несколько  минут,  и  он  произнес
вполголоса, как бы обращаясь к самому себе:
   - Завтра мы должны поднять завесу и раскрыть наши планы. Да  поможет  нам
небо!
   Тут вошедший слегка шевельнулся, и генерал, обернувшись, увидел,  что  он
не один. Генерал молча указал посетителю на камин, и  тот  подошел  поближе,
хотя был так плотно закутан - видимо, больше для маскировки, чем для  защиты
от холода, - что не мог озябнуть. Учтивым движением руки генерал указал  ему
на  стул,  но  посетитель,  скромно  поклонившись,  отказался  сесть.  Снова
последовало молчание. Наконец генерал встал и, открыв шкатулку, стоявшую  на
столе перед ним, достал небольшой, но, видимо, тяжелый мешочек.
   - Гарви Б„рч, - сказал он незнакомцу, - пришло время порвать всякую связь
между нами. Отныне мы должны навсегда стать чужими.
   Разносчик  откинул  капюшон  плаща,  скрывавший  ему  лицо,  и  с  минуту
пристально вглядывался в своего собеседника. Затем опустил голову на грудь и
промолвил:
   - Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
   - Это необходимо. Когда я занял пост, на котором теперь нахожусь, я  счел
своим долгом подобрать многих людей, которые, как и вы, служила мне  орудием
для получения сведений. Вам я доверял больше, чем всем  остальным;  я  давно
заметил в вас любовь к истине и верность своим принципам и могу  с  радостью
сказать, что ни разу в вас не обманулся. Вы один знаете моих тайных  агентов
в  этом  городе,  и  от  вашей  самоотверженности  зависит  не   только   их
благосостояние, но даже сама жизнь.
   Он помолчал, словно раздумывая, как бы воздать разносчику по заслугам,  и
продолжал:
   - Мне кажется, вы один из очень немногих людей,  ни  разу  не  изменивших
нашему делу, и, хотя вас считали шпионом наших врагов, вы ни разу не  выдали
им сведений, которые вас просили не разглашать. Только я,  один  я  в  целом
свете, знаю, что вы действовали из глубокой любви к свободе Америки.
   Слушая эту речь, Гарви понемногу поднимал опущенную  на  грудь  голову  и
выпрямлялся, а на щеках  его  все  ярче  проступал  румянец.  Когда  генерал
замолчал, лицо Гарви разгорелось от волнения, он  стоял,  вскинув  голову  и
гордо выпрямив стан, но скромно потупив глаза.
   - Теперь я должен отплатить вам за ваши услуги.  До  сих  пор  вы  упорно
откладывали день расплаты,  и  долг  мой  стал  очень  велик  -  я  не  хочу
преуменьшать опасности, которым вы  подвергались.  Здесь  сто  дублонов;  вы
знаете, как бедна  наша  страна,  и  поймете,  чем  вызвана  скудость  этого
вознаграждения.
   Разносчик поднял глаза на говорившего, но, когда тот протянул ему деньги,
отступил, отказываясь взять мешочек.
   - За гашу верную службу, за все  опасности,  которые  вам  угрожали,  это
очень мало, я понимаю, - продолжал генерал. - но это все,  что  я  могу  вам
уделить. Быть может, когда закончится война, я смогу увеличить это  скромное
вознаграждение.
   - Неужели вы думаете, ваше превосходительство, что я  рисковал  жизнью  и
опозорил свое имя ради денег?
   - Тогда ради чего же?
   - Что привело ваше превосходительство на поле боя? Ради  чего  вы  всякий
день и всякий час подвергаете смертельной опасности вашу драгоценную  жизнь,
участвуя в битвах и походах? Стоит ли говорить обо мне, если такие люди, как
вы, готовы пожертвовать всем ради нашей родины? Нет, нет, я не возьму у  вас
ни доллара, бедная Америка сама в них нуждается!
   Мешочек выскользнул из рук  генерала  и  упал  к  ногам  разносчика,  где
пролежал забытым до конца этой беседы.
   - Мною руководят многие соображения, однако вам они неизвестны. Мы с вами
в разном положении: меня все знают как командующего армией, а  вам  придется
до самой  могилы  слыть  врагом  своей  родины.  Не  забывайте,  что  маску,
скрывающую ваше истинное лицо, вам не позволят снять еще много лет,  а  быть
может - никогда.
   Б„рч снова опустил голову, но это движение не выражало согласия.
   - Ваша молодость  уже  позади,  вы  скоро  состаритесь.  Чем  вы  станете
добывать тебе пропитание?
   - Вот чем, - ответил разносчик, протягивая руки, огрубевшие от работы.
   - Но они когда-нибудь вам откажут; примите помощь, которая поддержит  вас
в старости. Вспомните, чем вы  рисковали  и  какие  трудности  вам  пришлось
преодолеть. Я уже говорил вам, что судьба многих  видных  люден  зависит  от
вашего молчания. Как я докажу им, что они могут на вас положиться?
   - Скажите им, - ответил Б„рч, шагнув  вперед  и,  сам  того  не  замечая,
наступив на мешочек с деньгами, - скажите, что я не взял золота.
   Суровые черты генерала смягчила добрая улыбка, и  он  крепко  пожал  руку
разносчика.
   - Да, теперь я хорошо узнал  вас!  И,  хотя  причины,  заставлявшие  меня
прежде подвергать опасности вашу жизнь, существуют и сейчас и  не  позволяют
мне открыто восстановить ваше доброе имя, я  могу  втайне  оставаться  вашим
другом. Обращайтесь ко мне всякий раз, как вас настигнет нужда или  болезнь,
и, пока господь бог не оставит меня своими милостями, я с радостью  поделюсь
с  человеком,  который  питает  такие  высокие  чувства  и  совершает  такие
благородные поступки.  Если  когда-нибудь  вы  утратите  силы  и  впадете  в
бедность, а нашей стране улыбнется  счастье  и  наступит  долгожданный  мир,
отыщите двери того, кого вы столько раз встречали под именем Харпера,  и  он
без краски стыда узнает вас и воздаст вам по заслугам.
   - Мне очень мало надо в этой жизни, - промолвил Гарви, - и, пока бог дает
мне здоровье и честный заработок, я ни в чем не буду  нуждаться;  но  дружба
вашего превосходительства для меня такое  сокровище,  которое  я  ценю  выше
всего золота английского казначейства.
   Несколько минут генерал стоял в глубоком раздумье. Затем подошел к столу,
взял листок бумаги, написал на нем несколько слов и протянул разносчику.
   - Я верю, что провидение предназначило пашей  стране  великую  и  славную
судьбу, когда вижу, какой высокий патриотизм живет в сердцах самых  скромных
ее граждан, - сказал он. - Для такого человека, как вы, должно  быть  ужасно
сойти в могилу с клеймом врага свободы;  по  вы  знаете,  что,  открыв  свое
истинное лицо, вы погубите несколько жизней. Сейчас невозможно  оказать  вам
справедливость, однако я без страха  доверяю  вам  этот  документ.  Если  мы
больше не встретимся с вами, он может послужить вашим детям.
   - Моим детям? - воскликнул  разносчик.  -  Могу  ли  я  дать  семье  свое
опозоренное имя!
   С глубокой грустью  слушал  генерал  взволнованную  речь  Гарви  и  снова
потянулся к золоту, но, взглянув в  лицо  своему  собеседнику,  остановился.
Угадав его намерение, Б„рч покачал головой и продолжал более мягко:
   - Вы и вправду дали мне сокровище, ваше превосходительство, и оно будет в
целости и сохранности. Есть люди, которые могут подтвердить, что я ставил ни
во что свою жизнь, когда надо было сохранить ваши тайны.  Я  не  потерял  ту
бумагу, как говорил вам, а проглотил ее, когда виргинцы  схватили  меня.  То
был единственный раз,  что  я  обманул  ваше  превосходительство,  первый  и
последний. Да, конечно, это сокровище для меня... Быть может, - продолжал он
с печальной улыбкой, - после моей смерти люди узнают, кто был моим другом, а
если нет - что ж, обо мне некому пожалеть.
   - Не забывайте, - сказал генерал в сильном волнении,  -  что  во  мне  вы
всегда найдете тайного друга; но я не могу открыто признать вас.
   - Знаю, знаю, - ответил Б„рч, - я знал это еще в ту пору, когда взялся за
эту работу. Я, наверное, никогда больше не увижу ваше превосходительство. Да
пошлет вам бог свое святое благословение! - Он замолчал и тихонько  двинулся
к двери.
   Генерал  с  горячим  участием  смотрел  ему  вслед.  Разносчик  еще   раз
обернулся, поглядел на спокойное, но властное лицо генерала, и в глазах  его
отразились почтение и печаль. Потом оп низко поклонился и вышел.

***

   Американская  и  французская  армии  под  руководством  своего   славного
командира выступили против англичан, сражавшихся во главе с Корнваллпсом,  и
кампания, начавшаяся с неудач, закончилась  блестящей  победой  американцев.
Вскоре  Великобритании  стала  в  тягость  эта   война,   и   она   признала
независимость Соединенных Штатов.
   Годы шли за годами. Многие участники  войны  и  их  потомки  с  гордостью
вспоминали о подвигах, совершенных во имя дела,  принесшего  их  родине  так
много всяческих благ. Но имя Гарви Б„рча  затерялось  среди  множества  имен
других агентов, о которых было известно, что они втайне  действовали  против
законных прав своих сограждан. Однако  образ  разносчика  часто  вспоминался
могущественному  генералу,  который  один  знал  его  истинную   историю   и
неоднократно приказывал наводить о нем тайные справки, стараясь  узнать  его
дальнейшую судьбу; но только один раз ему удалось напасть на след.  Генералу
сообщили, что некий разносчик, по внешности схожий с Б„рчем, но  под  другим
именем, бродил по новым поселкам, которые возникали в отдаленных районах,  и
мужественно боролся с надвигавшейся  старостью  и  нуждой.  Смерть  генерала
прервала дальнейшие поиски, и долгое время никто не слышал о разносчике.

Глава 35

   В деревне этой и права и честь
   Умеют от тирана защищать,
   И скромный Кромвель здесь,
   Должно быть, есть,
   И Мильтон, не умеющий писать.
   Грей

   Прошло тридцать три года после  описанной  выше  беседы,  и  американская
армия вновь выступила против английских войск, но  теперь  военные  действия
развернулись не на берегах Гудзона, а  близ  Ниагары  <Действие  этой  главы
происходит в 1814 году, когда Соединенные Штаты были  вовлечены  в  войну  с
Англией (1812 - 1815), вновь пытавшейся подчинить себе американские  колонии
Война окончилась полной победой Америки.>.
   Вашингтон уже давно покоился в могиле, и тело его  превратилось  в  прах.
Время быстро стирает все злобные чувства, как  политическую  вражду,  так  и
личную зависть, и его имя с каждым днем сияло все  ярче,  а  его  прямота  и
справедливость с каждым часом ценились все больше - не только на родине,  но
и во всем мире. Теперь он стал признанным героем века разума и  просвещения.
И пылкие сердца многих юношей, бывших гордостью нашей  армии  в  1814  году,
начинали биться  сильней,  когда  произносили  имя  великого  американца,  и
загорались горячим желанием прославиться  подобно  ему.  Однако  не  в  чьем
сердце подобные стремления не были жарче,  чем  в  груди  молодого  офицера,
который вечером 25 июля этого  кровавого  года  стоял  на  плоской  скале  и
наблюдал великий водопад. Юноша был высок и хорошо сложен, в самом  расцвете
сил и энергии; его блестящие черные глаза смотрели пытливо и  весело.  Когда
он глядел на бурный поток, разбива