умер  ли  Абенер  понапрасну?  Руки
твои были не связаны, ноги не закованы: ты пал, как человек падает  от  руки
разбойника. И весь  народ  возрыдал  над  ним"...  Цезарь,  я  сказал  тебе,
отправляйся вперед и привези книгу, о которой я говорил. Твой хозяин томится
и стенает от желания прочесть ее.
   - Какой прекрасный текст! - закричали драгуны. - Валяйте дальше  и  дайте
послушать проповедь этому беловолосому негру - ему это так же полезно, как и
всем.
   - Что вы здесь делаете, бездельники?  -  раздался  вдруг  голос  Мейсона,
неожиданно появившегося после  небольшой  прогулки:  он  ходил  на  вечернюю
перекличку ополченцев, чтобы немного поразвлечься. - А ну-ка, все по местам,
и смотрите, чтобы к моему обходу каждая лошадь была вычищена и у всех лежала
свежая подстилка!
   Голос  офицера  произвел  поистине   магическое   действие,   и   никакой
проповедник не мог  бы  найти  более  безмолвной  паствы,  хотя  он  мог  бы
пожелать,  чтобы  она  была  более  многочисленна,  ибо  не   успел   Мейсон
договорить, как подл" разносчика осталась лишь одинокая фигура Цезаря.  Б„рч
воспользовался случаем и тотчас сел на лошадь, однако он постарался при этом
сохранить торжественную медлительность движений,  ибо  замечание  драгуна  о
худобе его скакуна было вполне справедливо,  а  тут  же  рядом  стояли  под,
седлом с десяток упитанных драгунских коней, готовых в любую минуту  принять
седоков и броситься в погоню.
   - Ну как, удалось вам взнуздать  того  бедного  малого,  сэр,  -  спросил
Мейсон, - и подготовить к последней поездке в царство божие?
   - Речи твои  греховны,  нечестивый  человек!  -  воскликнул  проповедник,
воздев кверху руки и устремив глаза к небу, словно в священном  ужасе.  -  Я
уезжаю от тебя и спасаюсь от греха, как Даниил спасся из львиного рва.
   - Ну и уезжай, лицемерный псалмопевец, жалкий ханжа, мошенник в рясе! - с
гневом  ответил  Мейсон.  -  Клянусь  жизнью  Вашингтона,  всякого  честного
человека возмущает, что такое жадное воронье, как ты, опустошает страну,  за
которую он проливает кровь. Попадись ты мне только на виргинской  плантации,
я бы  живо  заставил  тебя  обирать  гусениц  с  табачных  кустов  вместе  с
индюшками!
   - Я покидаю тебя и отрясаю прах с моих ног,  чтобы  ни  одна  пылинка  из
этого вертепа греха не осквернила одежды праведника!
   - Уезжай скорей, не то я  сам  выбью  пыль  из  твоего  сюртука,  грязный
пройдоха! Вздумал читать проповеди моим солдатам! Хватит с них и  того,  что
Холлистер морочит им голову своими  поучениями;  эти  негодяи  скоро  станут
такими сердобольными, что не решатся поднять руку на врага и  оцарапать  ему
кожу.  А  ты  постой!  Куда  это  ты   отправился,   черномазый,   в   такой
богобоязненной компании?
   - Он едет, - поспешно  ответил  пастырь  вместо  своего  спутника,  -  за
священной книгой, которая очистит от скверны  его  молодого  господина,  чья
грешная душа быстро станет белой, если бы даже лицо у  него  было  такое  же
черное, как у  этого  негра.  Неужели  вы  откажете  умирающему  в  духовном
утешении?
   - Нет, нет, судьба этого  бедняги  и  так  слишком  печальна...  А  каким
отменным завтраком накормила нас его  гостеприимная  тетушка!  Но  слушайте,
господин Обличитель, если этому молодому человеку предстоит умереть secundum
artem, то пусть уж его напутствует настоящий священник,  и  мой  вам  совет:
чтоб ваша тощая фигура никогда больше не появлялась среди нас, иначе  я  без
всяких церемоний спущу с нее шкуру.
   - - Я покидаю тебя, безбожник и  нечестивец!  -  ответил  Б„рч,  медленно
отъезжая от него; чтобы не уронить свое достоинство, и направился к  дороге,
сопровождаемый Цезарем. - Но оставляю тебе мое осуждение  и  увожу  от  тебя
надежду на радостное очищение от грехов!
   - Будь ты проклят! - пробормотал драгун ему вслед. - Этот кащей сидит  на
лошади, как палка,  а  ноги  у  него  торчат  в  стороны,  словно  углы  его
треуголки. Хотел бы я встретиться с ним подальше в горах, где не так  строго
соблюдают законы, уж я бы...
   - Капрал, капрал! Начальник охраны! - закричал часовой, стоявший у  двери
заключенного. - Капрал! Подите сюда!
   Лейтенант спустился по узкой лестнице, ведущей  к  комнате  арестанта,  и
спросил часового, в чем дело.
   Солдат стоял у приоткрытой двери и  с  подозрением  разглядывал  пленного
офицера.  Увидев  подошедшего  лейтенанта,  он  с  должной   почтительностью
отступил от двери и сказал задумчиво, слегка смущенный:
   - Я и сам не знаю, в чем дело, сэр. Но у арестанта какой-то странный вид.
С тех пор как ушел проповедник, он сам на себя не похож. Однако, - продолжал
солдат, внимательно глядя на узника через плечо офицера, -  это  может  быть
только он. Та же напудренная голова и та  же  заплата  на  мундире,  которую
сделали в тот день, когда его ранили в стычке с врагом.
   - Значит, ты поднял весь этот шум только  потому,  что  тебе  почудилось,
будто этот бедный офицер не наш арестант, так, что ли? Кто же  другой  здесь
может быть, черт возьми?
   - Я не знаю, кто это может быть, - угрюмо ответил солдат, - но только  он
стал меньше и толще, если это он; и, посмотрите сами, сэр, он весь трясется,
как в лихорадке.
   Это была истинная правда. Цезарь в страхе слушал этот  короткий  разговор
и, порадовавшись удачному  бегству  своего  молодого  хозяина,  естественно,
начал тревожиться при  мысли  о  том,  как  это  бегство  отразится  на  его
собственной особе. Молчание, наступившее за последним  замечанием  часового,
нисколько не успокоило его взволнованных чувств. Лейтенант Мейсон  продолжал
разглядывать подозрительную  фигуру  заключенного,  и  Цезарь  заметил  это,
бросив вбок тревожный взгляд сквозь слегка растопыренные пальцы, которыми он
по-прежнему закрывал себе лицо, чтоб его не  узнали.  Капитан  Лоутон  сразу
разгадал бы обман, но  Мейсон  был  далеко  не  так  проницателен,  как  его
командир. Поэтому он повернулся к солдату  и  презрительно  сказал,  понизив
голос:
   - Этот анабаптист,  методист,  квакер  или  как  его  там  зовут,  словом
мошенник псалмопевец, совсем напугал беднягу рассказами  о  кипящей  сере  и
вечном пламени. Пойду-ка к нему и подбодрю его разумной беседой.
   - Я слыхал, что от страха люди белеют, - сказал солдат, делая шаг назад и
так тараща глаза, что они чуть не  вылезли  у  него  на  лоб,  -  но  сейчас
королевский капитан, кажется, почернел!
   Дело в  том,  что  Цезарь  не  слышал  замечаний  говорившего  вполголоса
Мейсона, а так как страх его все  усиливался  и  он  хотел  знать,  что  ему
грозит, то он осторожно сдвинул парик с одного  уха,  чтобы  лучше  слышать,
забыв при этом, что цвет кожи может его выдать. Часовой, не сводивший глаз с
заключенного, тотчас это заметил. Тут  и  Мейсон  обратил  внимание  на  это
обстоятельство и, отбросив всякую деликатность по  отношению  к  несчастному
собрату по оружию или, вернее, забыв обо всем, кроме позора,  грозящего  его
отряду, кинулся в комнату и схватил за горло насмерть перепуганного негра; а
Цезарь, поняв, что они разглядели цвет его кожи, и зная, что теперь  ему  не
миновать разоблачения, едва услышал громкие шаги Мейсона, как тотчас вскочил
со стула и забился в угол.
   - Кто ты такой? - закричал Мейсон, стукая старого негра головой о  стенку
при каждом вопросе. - Кто ты, черт тебя подери,  и  где  английский  офицер?
Отвечай же, негодяй! Говори, чучело, не то я вздерну тебя на виселицу!
   Цезарь держался стойко. Ни угрозами, ни тумаками  лейтенанту  не  удалось
вырвать у него ни слова, пока тот  не  изменил  тактику  и,  подняв  ногу  в
тяжелом сапоге, не нанес невольнику  сильный  удар  в  самое  чувствительное
место - в голень. Тут даже твердокаменный человек  не  мог  бы  потребовать,
чтобы Цезарь дольше терпел такие мученья, и бедняга сдался.
   - Что вы, масса! Вы думаете, я ничего не чувствую? - закричал он.
   - Боже праведный! Да ведь это старый слуга-негр! - , воскликнул Мейсон. -
Ах ты, плут где твой хозяин? Кто этот проповедник? - И он хотел  возобновить
нападение.
   Но Цезарь завопил, прося пощады и обещая рассказать все, что знает.
   - Кто этот проповедник? - повторил драгун, поднимая свою ужасную  ногу  и
держа ее наготове для нового удара.
   - Гарви, Гарви! -  кричал  Цезарь,  прыгая  с  ноги  на  ногу  и  пытаясь
увернуться от сапога.
   - Какой  Гарви?  -  нетерпеливо  вскричал  лейтенант.  -  Говори,  черная
образина! - И, дав волю  ноге,  угрожавшей  негру,  с  размаху  отвесил  ему
тяжелый удар.
   - Б„рч! - завопил Цезарь, падая на колени, и крупные слезы покатились  по
его лоснящемуся лицу.
   - Гарви Б„рч! - как эхо, повторил лейтенант и, отшвырнув  старого  слугу,
бросился вон из комнаты.
   - К оружию! г; оружию! Пятьдесят гиней за  голову  шпиона-разносчика!  Не
давать пощады ни тому, ни другому! На коней! К оружию! Вперед!
   Поднялась  суматоха:  драгуны,  спеша  и  толкаясь,  бросились  толпой  к
лошадям, а Цезарь поднялся с  пола  и  принялся  осматривать  полученные  им
повреждения. К счастью для него, на этот раз ему расшибли только  голову,  и
он решил, что дешево отделался.

Глава 29

   Напялив шляпу на парик,
   Пустился Джйлпин в путь,
   Не думал он, что сможет вмиг
   Так дело повернуть.
   Купер

   Чтобы скрыться в горах,  разносчику  и  капитану  надо  было  проехать  с
полмили по открытой дороге, которая  была  отлично  видна  из  дверей  дома,
недавно служившего Генри тюрьмой: она  тянулась  вдоль  плодородной  долины,
доходившей до самого подножия гор, вздымавшихся впереди отвесными скалистыми
уступами; здесь дорога резко поворачивала вправо  и,  петляя  по  извилистым
ущельям, исчезала среди горных склонов.
   Желая   подчеркнуть   расстояние,   отделяющее    священнослужителя    от
невольника-негра,  Гарви  ехал  впереди,  сохраняя  спокойный,  важный  вид,
соответствующий его роли. Справа возле дороги были  раскинуты  палатки,  где
отдыхали пехотинцы, о которых мы говорили выше, а неподалеку от  них  мерным
шагом расхаживали часовые, охранявшие лагерь.
   Первым побуждением Генри было  пустить  лошадь  галопом,  чтобы  поскорей
ускакать от них и избавиться от смертельной тревоги за свою жизнь.  Но  едва
он рванулся вперед, как разносчик тотчас остановил его.
   - Стойте! - закричал он и, быстро повернув  свою  лошадь,  преградил  ему
путь. - Вы что, хотите погубить и себя и меня? Не забывайте  -  негр  должен
ехать  позади  своего  хозяина.  Вы,  кажется,  видели  драгунских   кровных
скакунов: они стоят оседланные и взнузданные на солнышке перед домом.  Долго
ли продержится ваша жалкая голландская кляча, если  за  ней  помчатся  сытые
копи виргинцев? Каждый фут, выигранный нами до начала погони,  стоит  целого
дня жизни. Поезжайте спокойно за мной и не вздумайте оглядываться назад. Эти
драгуны хитры, как лисицы, и кровожадны, как волки!
   Генри с трудом  подавил  свое  нетерпение  и  послушался  разносчика.  Но
воображение его все время рисовало  страшные  картины,  и  ему  чудился  шум
погони, хотя Б„рч, который иногда оборачивался, как будто  для  того,  чтобы
отдать ему распоряжение, уверял его, что пока все спокойно.
   - Однако, - заметил Генри, - Цезаря несомненно должны  скоро  узнать.  Не
лучше ли нам сразу пустить лошадей в галоп? Пока драгуны будут  раздумывать,
почему мы так несемся, мы успеем добраться до опушки леса.
   - Вы, видно,  плохо  знаете  их,  капитан  Уортон,  -  возразил  Б„рч.  -
Смотрите, вон на нас глядит их сержант, и вид у него такой, словно он  чует,
что тут дело нечисто. Он уставился на  меня  и  следит,  будто  притаившийся
тигр, готовый к прыжку. Когда я стоял на колоде, он уже начал в чем-то  меня
подозревать. Нет, нет, придержите вашу лошадь - мы  должны  ехать  медленно,
спокойно. Я вижу, он уже положил руку на луку своего седла. Если он  вскочит
на коня - мы пропали. Пехотинцы могут застрелить нас из мушкетов.
   - А теперь что он делает? - спросил Генри, сдерживая лошадь  и  в  то  же
время прижимая каблуки к  ее  бокам,  чтобы  быть  наготове,  если  придется
броситься вскачь.
   - Он отвернулся от своего коня и смотрит в другую сторону. Теперь  можете
ехать рысцой... Не спешите, не спешите. Поглядите на  часового,  вон  там  в
поле, чуть впереди: он уставился на нас - глаз не спускает.
   - Пехотинцы меня не путают, -  нетерпеливо  сказал  Генри,  -  они  могут
только нас застрелить,  а  вот  драгуны  могут  снова  взять  меня  в  плен.
Слушайте, Гарви, я слышу топот позади нас. Вы ничего там не видите?
   - Гм! - пробормотал разносчик. - Кое-что вижу,  но  не  там,  а  в  чаще,
слева. Поверните-ка слегка голову, посмотрите сами и сделайте нужные выводы.
   Генри живо воспользовался этим  разрешением,  посмотрел  влево,  и  кровь
застыла  у  него  в  жилах:  они  проезжали  мимо   виселицы,   сооруженной,
несомненно, для него самого. Он отвернулся, не скрывая ужаса.
   - Это предостережение,  чтобы  вы  были  осторожны,  -  сказал  разносчик
назидательным тоном, каким он часто говорил теперь.
   - Какое страшное зрелище! - воскликнул Генри и на мгновение прикрыл глаза
рукой, словно стараясь отогнать грозное видение.
   Разносчик, слегка обернувшись назад, сказал с болью и горечью:
   - И, однако, капитан Уортон,  вы  смотрите  на  виселицу  издали,  и  вас
освещают лучи заходящего солнца, вы дышите свежим  воздухом,  и  перед  вами
выступают  зеленые  холмы.  С  каждым  шагом  вы  удаляетесь  от   проклятой
перекладины, и каждое темное ущелье, каждый дикий утес может дать вам  приют
и скрыть вас от мстительных врагов. Я же  видел  плаху  там,  где  ничто  не
сулило избавления. Дважды бросали меня в тюрьму, и много ночей я  томился  в
оковах, ожидая, что утренняя заря принесет мне позорную смерть,  и  холодный
пот покрывал мое иссохшее тело. А когда я подходил  к  крошечному  окошку  с
железной решеткой, откуда в темницу проникал свежий воздух, и хотел  обрести
утешение, взглянув на природу, которую бог сотворил для всех, даже для самых
отверженных своих созданий, перед моими глазами  вставала  виселица,  и  это
видение терзало меня, как нечистая совесть  -  умирающего  грешника.  Четыре
раза я был в их власти, не считая сегодняшнего дня; и дважды я  считал,  что
пришел мой смертный час. Тяжело расставаться с жизнью, когда ты  счастлив  и
любим, капитан Уортон, но еще ужаснее встречать смерть в полном одиночестве,
ни у кого не видя жалости;  знать,  что  ни  один  человек  не  подумает  об
ожидающей тебя судьбе; помнить, что через несколько часов  тебя  выведут  из
темницы, которая кажется тебе желанной при  мысли  о  том,  что  тебя  ждет;
представлять себе, как при свете дня люди будут  разглядывать  тебя,  словно
дикого зверя, а потом ты покинешь земную  обитель,  осыпанный  насмешками  и
оскорблениями твоих ближних, - вот, капитан  Уортон,  что  значит  настоящая
смерть.
   Потрясенный  Генри  слушал  речь  своего  спутника,  который  говорил   с
необычной  для  него  горячностью.  Казалось,  оба  забыли  о  грозившей  им
опасности и о взятых на себя ролях.
   - Неужели вы так часто смотрели в глаза смерти?
   - Вот уже три года за мной охотятся здесь в горах, как за диким зверем! -
ответил Гарви. - Один раз меня уже подвели к виселице, я взошел на помост, и
меня спасли только внезапно появившиеся королевские  войска.  Приди  они  на
четверть часа позже, и я бы погиб. Я стоял,  окруженный  толпой  равнодушных
мужчин, любопытных женщин  и  детей,  глазевших  на  меня,  как  на  мерзкое
чудовище. Когда я начинал молиться богу, меня оскорбляли, повторяя россказни
о моих  преступлениях,  и,  оглядываясь  вокруг,  я  не  находил  ни  одного
дружеского лица, ни одного человека, который пожалел бы меня, -  ни  одного!
Все проклинали меня и называли негодяем, продавшим за  деньги  свою  родину.
Солнце, казалось, сияло ярче, чем всегда, но для меня оно сияло в  последний
раз. А поля весело зеленели кругом, и мне думалось, что лучше не может  быть
и в раю. Ах, какой желанной казалась мне жизнь в ту минуту! То был  страшный
час, капитан Уортон, такого вам еще не довелось пережить! У вас есть  родные
и друзья, они скорбят о вас, у меня же не было никого, кроме отца, - он один
горевал бы обо мне, если б узнал о моей гибели.  Но  здесь  я  не  видел  ни
участия, ни сострадания, никто не пытался облегчить мои муки. Я даже  думал,
что и он забыл о моем существовании.
   - Как, неужели вы думали, что сам бог забыл о вас, Гарви?
   - Господь никогда не забывает своих слуг, - проникновенно возразил  Б„рч,
выказывая   искреннее   благочестие,   хотя   недавно   только   притворялся
благочестивым.
   - Про кого же вы сказали "он"?
   Тут разносчик выпрямился в седле с чопорным видом, снова превратившись  в
пастыря, которого он изображал.  Огонь,  горевший  в  его  глазах,  угас,  а
взволнованное выражение сменили сухая сдержанность и  непреклонность,  и  он
ответил так, словно разговаривал с негром:
   - На небесах людей не  различают  по  цвету  кожи,  брат  мой,  и  потому
выполняйте данное вам серьезное поручение,  а  позже  дадите  мне  подробный
отчет. - Тут он понизил голос и продолжал:
   - возле дороги  стоит  последний  часовой.  Если  жизнь  вам  дорога,  не
оглядывайтесь назад.
   Генри  вспомнил  о  своем  положении  и  тотчас  принял  смиренную  позу,
соответствующую  его  роли.  Вскоре  он  забыл  о   неожиданной   горячности
разносчика, ибо думал лишь об угрожавшей ему опасности, и его вновь охватила
затихшая было тревога.
   - Что вы видите, Гарви? - воскликнул он, заметив, что разносчик с мрачным
лицом внимательно смотрит на покинутую ими ферму.  -  Что  происходит  возле
дома?
   - То, что я вижу, не сулит нам ничего хорошего, - ответил лжесвященник. -
Теперь вы должны  владеть  в  совершенстве  всеми  своими  органами  чувств,
сбросьте с себя парик и маску и киньте их на  дорогу;  впереди  нам  бояться
некого, но те, что остались позади, готовят нам беспощадную погоню!
   - Тогда не будем даром терять время! - вскричал капитан, бросая на  землю
маску и парик. -  До  поворота  остается  всего  четверть  мили,  почему  не
поскакать во весь опор?
   - Спокойнее, капитан. Они подняли тревогу, но драгуны не бросятся за нами
без офицера, если не увидят, что мы удираем от них. Вот  он  вышел,  идет  к
конюшне... Теперь переходите на рысь; вот с десяток солдат вскочили в седла,
но офицер задержался, чтобы подтянуть  подпругу..,  они  надеются  незаметно
подкрасться к нам.., вот и офицер в седле. Теперь скачите,  капитан  Уортон,
коли вам дорога жизнь, и не отставайте  от  меня!  Если  задержитесь  -  все
пропало!
   Разносчику не пришлось повторять  свой  совет.  Как  только  Б„рч  пустил
лошадь вскачь,  капитан  бросился  следом  за  ним,  отчаянно  погоняя  свою
несчастную клячу. Б„рч сам выбрал себе  коня,  и,  хотя  он  далеко  уступал
откормленным драгунским скакунам, все же был не в пример лучше жалкого пони,
которого сочли вполне достойным возить Цезаря Томпсона. Стоило этой  лошадке
сделать несколько прыжков, как Генри увидел, что спутник быстро удаляется от
него, а бросив испуганный взгляд назад, он убедился, что враги так же быстро
его нагоняют. Несчастье кажется нам  вдвое  тягостней,  когда  мы  вынуждены
переносить его в одиночестве, и  капитан  в  отчаянии  закричал  разносчику,
чтобы тот его не покидал.  Гарви  тотчас  придержал  копя  и  обождал,  пока
капитан на своем пони не поравнялся с ним. Когда лошадь разносчика пустилась
вскачь, треугольная  шляпа  и  парик  свалились  у  него  с  головы,  и  это
превращение, произошедшее  на  глазах  у  драгун,  окончательно  разоблачило
беглецов; солдаты подняли оглушительный крик, и нашим всадникам  показалось,
что он раздался у них прямо за спиной, так ясно были слышны эти вопли и  так
сильно уменьшилось расстояние между беглецами и преследователями.
   - Не лучше ли нам соскочить с лошадей, - спросил Генри, - и  добежать  до
холмов пешком, по