! К нему  вернулось  прежнее  хладнокровие,  -  ответил  доктор.  -
Поверьте мне, Джонсон, этот человек может спасти нас.
   С этим  словами  Клоубонни  нахлобучил  капюшон  по  самые  брови  и  с
остроконечной палкой в руке зашагал  по  направлению  к  саням  в  облаках
тумана, чуть озаренных лунными лучами.
   Джонсон и Бэлл немедленно принялись  за  работу.  Старый  моряк  своими
прибаутками ободрял плотника, который  работал  молча.  Строить  домик  не
пришлось; достаточно было  вырубить  углубление  в  ледяной  горе.  Рубить
твердый лед очень тяжело, зато жилищу обеспечена прочность. Вскоре Джонсон
и Бэлл работали уже в вырубленном ими углублении, выбрасывая наружу куски,
отколотые от ледяной глыбы.
   Гаттерас,  ходивший  взад  и  вперед  быстрыми  шагами,   по   временам
останавливался: по-видимому, ему не хотелось приближаться к  месту  гибели
его злополучного брига.
   Доктор сдержал слово и быстро вернулся. Он привез Альтамонта, лежавшего
на санях и накрытого палаткой.  Гренландские  собаки,  тощие,  изнуренные,
голодные, с трудом тащили сани и глодали свою ременную упряжь.  Пора  было
накормить людей и животных и дать им отдых.
   Пока Джонсон и Бэлл вырубали во льду  пещеру,  доктор  нашел  небольшую
чугунную печь, почти не пострадавшую от взрыва; ее погнувшуюся трубу легко
было выпрямить. Через три часа ледяной дом  был  готов;  установили  печь,
набили ее щепками, и она весело загудела, распространяя кругом живительное
тепло.
   Американца внесли в дом и  положили  на  разостланные  одеяла;  четверо
англичан, усевшись возле огня,  стали  подкрепляться  остатками  провизии,
находившейся в санях, -  горстью  сухарей  и  горячим  чаем.  Гаттерас  не
говорил ни слова; все с уважением относились к его молчанию.
   После обеда доктор знаком пригласил Джонсона выйти из хижины.
   - Теперь, - сказал он, - мы будем составлять опись  оставшегося  у  нас
имущества.  Необходимо  в  точности  знать,   в   каком   состоянии   наши
разбросанные повсюду богатства. Надо их собрать, потому что  с  минуты  на
минуту может пойти снег, и тогда нам  не  отыскать  ни  малейших  остатков
брига.
   - Да, времени терять не следует, - согласился Джонсон.  -  Главное  для
нас - продукты и дерево.
   - Ну, так давайте  начнем  дружно  искать,  -  сказал  Клоубонни,  -  и
исследуем весь очаг взрыва, начиная  с  центра;  постепенно  доберемся  до
окружности.
   Джонсон и доктор немедленно отправились на место, где находился  раньше
"Форвард". При бледном свете  луны  оба  внимательно  осматривали  остатки
корабля. Начались  лихорадочные  поиски.  Доктор  отдался  им  если  не  с
удовольствием, то с увлечением охотника, и у  него  сильно  билось  сердце
всякий раз, как ему удавалось отыскать какой-нибудь почти  целый  ящик.  К
несчастью,  большинство  ящиков  оказались  пустыми,  и  обломки  их  были
разбросаны по ледяному полю.
   Сила взрыва была сокрушительна. От  корабля  остались  лишь  обломки  и
пепел. То там,  то  сям  валялись  крупные  части  машины,  исковерканные,
изломанные; лопасти  винта,  отброшенные  от  брига  на  двадцать  туазов,
глубоко врезались в затвердевший снег; цилиндры были исковерканы и сорваны
с цапф, раздавленная, треснувшая во всю длину труба, с висевшими обрывками
цепей, высовывалась  из-под  огромной  льдины;  гвозди,  крючки,  железные
скрепы руля,  листы  медной  обшивки  -  все  металлические  части,  точно
картечь, разлетелись во все стороны.
   Но этот металл, который мог бы обогатить целое племя эскимосов, не имел
в  настоящее  время  никакого  значения.  Прежде  всего  необходимы   были
продукты, а их доктор находил меньше всего.
   "Плохо дело, - говорил он  себе.  -  Очевидно,  кладовая,  находившаяся
возле  крюйт-камеры,  совершенно  разрушена  взрывом.  Что   не   сгорело,
искрошено вдребезги. Скверно!.. Если Джонсон не окажется счастливее  меня,
то я прямо не знаю, что с нами будет".
   Доктор в своих поисках продвигался все дальше и дальше, и ему, наконец,
удалось  собрать  остатки  пеммикана,  около  пятнадцати  фунтов;   четыре
уцелевшие глиняные бутыли, далеко отброшенные и  упавшие  в  рыхлый  снег,
содержали пять или шесть пинт водки.
   Он нашел также два пакета семян ложечной  травы,  которая  должна  была
заменить лимонный сок и была неплохим противоцинготным средством.
   Через два часа доктор и  Джонсон  встретились  и  сообщили  друг  другу
результаты  своих  поисков.  К  сожалению,  уцелели  лишь  жалкие  остатки
провианта: небольшое количество солонины, фунтов пятьдесят пеммикана,  три
мешка сухарей, несколько плиток  шоколада,  немного  водки  и  около  двух
фунтов кофе, по зернышкам собранного на льду.
   Не найдено было ни одеял, ни коек, ни одежды: очевидно,  все  это  было
уничтожено взрывом.
   Припасов, которые собрали доктор и Джонсон, могло хватить при экономном
потреблении всего  на  три  недели;  но  этого  было  недостаточно,  чтобы
восстановить силы изнуренных людей. Таким образом,  по  роковому  стечению
обстоятельств, у Гаттераса сперва не хватило  топлива,  а  теперь  грозила
опасность умереть с голода.
   Что касается топлива, состоящего из остатков  брига,  обломков  мачт  и
корпуса корабля, то его должно было хватить тоже примерно на  три  недели.
Но прежде чем пустить его в печь, доктор спросил Джонсона,  не  пригодятся
ли эти бесформенные обломки для сооружения небольшого судна или по крайней
мере шлюпки.
   - Нет, доктор, - отвечал Джонсон, - об этом нечего и думать. Тут нет ни
одного куска дерева, который можно  было  бы  пустить  в  ход.  Этот  хлам
обеспечит нас теплом на несколько дней, а потом...
   - А что будет потом? - спросил доктор.
   - Это уж как богу будет угодно, - ответил Джонсон.
   Окончив опись, доктор и Джонсон направились к  саням,  запрягли  в  них
несчастных, измученных собак и вернулись на место  взрыва.  Нагрузив  сани
жалкими остатками драгоценного материала, они  перевезли  его  к  ледяному
дому;  затем,  полузамерзшие,  сели  отогреваться  у  очага  возле   своих
товарищей по несчастью.



2. ПЕРВЫЕ СЛОВА АЛЬТАМОНТА

   К восьми часам вечера небо очистилось  от  снежной  мглы;  звезды  ярко
сверкали, холод усилился.
   Гаттерас воспользовался переменой погоды и, ни слова  не  говоря,  взял
инструменты  и  вышел  из  ледяного  дома,  чтобы  определить  по  звездам
последнее местонахождение брига и узнать, не движется ли еще ледяное поле.
   Через  полчаса  он  вернулся,  улегся  в  углу  и  оставался  в  полной
неподвижности, но, по-видимому, не спал.
   На следующий день выпал обильный снег. Доктор  мог  поздравить  себя  с
тем, что начал свои  поиски  накануне,  потому  что  вскоре  ледяное  поле
покрылось белым саваном и все следы взрыва исчезли под слоем снега  в  три
фута толщиной.
   Целый день нельзя было выглянуть наружу; к счастью, ледяной  домик  был
уютен или  казался  уютным  измученным  путешественникам.  Маленькая  печь
работала исправно, за исключением  случаев,  когда  сильные  порывы  ветра
забивали дым в помещение. На печке готовили горячий чай и кофе,  прекрасно
подкреплявшие людей в эти суровые холода.
   Потерпевшие крушение, - а наших путешественников с полным правом  можно
так назвать, - испытывали чувство  благополучия,  которого  давно  уже  не
знали: они думали, только о  своем  настоящем  положении,  о  благотворном
тепле и забывали о будущем, почти пренебрегали им, хотя оно и угрожало  им
близкой гибелью.
   Американец уже не так страдал и мало-помалу  возвращался  к  жизни.  Он
открывал глаза, но был еще не в  силах  говорить.  Губы  его,  на  которых
виднелись следы цинги, не могли произнести ни слова; однако  слух  его  не
пострадал, и  ему  сообщили  о  положении,  в  котором  он  находился.  Он
поблагодарил кивком головы, узнав, что его  извлекли  из  снежной  могилы.
Благоразумный доктор  не  сказал  американцу,  что  его  смерть  отсрочена
ненадолго, так как через две, самое  большее  через  три  недели  съестные
припасы придут к концу.
   Около полудня Гаттерас вышел из оцепенения  и  приблизился  к  доктору,
Джонсону и Бэллу.
   - Друзья мои, - сказал  он,  -  мы  должны  сообща  решить,  какие  нам
предпринять шаги. Но прежде всего я попрошу Джонсона рассказать, при каких
обстоятельствах произошла измена, погубившая нас.
   - А к чему это знать? - заметил доктор. - Результаты перед нами, и  что
тут еще выяснять!
   - Я не могу о них не думать, - отвечал Гаттерас. -  Но  после  рассказа
Джонсона постараюсь навсегда об этом забыть.
   - Так вот как было дело, - начал Джонсон. - Со своей стороны  я  сделал
все, чтобы предупредить это преступление...
   - Я в этом уверен, Джонсон, тем более что  зачинщики  возмущения  давно
уже это замышляли.
   - Я того же мнения, - сказал доктор.
   - И я тоже, - продолжал Джонсон. - После вашего  отъезда,  капитан,  на
другой же день этот негодяй Шандон, который питал к вам  такую  ненависть,
принял,  впрочем,  с  согласия  всех  остальных,  команду  над  бригом.  Я
возражал, но все было напрасно. С той  минуты  каждый  делал,  что  хотел;
Шандон никому не мешал, желая показать экипажу, что время трудов и лишений
миновало.  Никакой  экономии  не  соблюдалось:  печь  топили  вовсю,  бриг
беспощадно жгли. Съестные припасы, а также  ром  и  водка  были  отданы  в
распоряжение всех и каждого. Можете себе  представить,  каким  излишествам
предавались люди, давно уже отвыкшие от спиртных  напитков!  Так  обстояло
дело с седьмого по пятнадцатое января.
   - Так, значит, - сказал Гаттерас,  -  Шандон  явно  подбивал  экипаж  к
возмущению?
   - Да, капитан!
   - Не поминайте больше о нем! Продолжайте, Джонсон.
   - Двадцать  четвертого  или  двадцать  пятого  января  было  предложено
покинуть бриг. Решено было дойти до западного побережья Баффинова  залива,
затем отправиться на шлюпке на поиски китобоев или добраться до  поселений
на восточном  берегу  залива.  Провизии  было  хоть  отбавляй,  к  больным
вернулась надежда  снова  увидеть  родину,  и  они  приободрились.  Начали
готовиться к отъезду, сделали сани  для  перевозки  провианта,  топлива  и
шлюпки, люди должны были поочередно в них впрягаться. Все это заняло время
до пятнадцатого февраля. Я все ожидал, что вы вот-вот вернетесь,  капитан,
хотя, с другой стороны, опасался вашего присутствия. Вы все  равно  ничего
бы не поделали с матросами, которые скорее убили бы вас, чем  остались  на
бриге. Матросы  словно  опьянели  от  свободы.  Я  беседовал  с  каждым  в
отдельности, усовещивал  их,  уговаривал,  старался  растолковать  им  всю
опасность такой экспедиции, стыдил, укорял в  измене.  Но  даже  от  самых
лучших я ничего не мог добиться. Отъезд был назначен  на  двадцать  второе
февраля. Шандону не терпелось. Сани и шлюпку доверху нагрузили напитками и
провизией, захватили изрядный запас топлива, - правый борт брига  был  уже
разобран до самой ватерлинии. Напоследок началась настоящая оргия; матросы
все кругом истребляли, все уничтожали; тут Пэн, а с ним два или три других
матроса спьяну подожгли бриг. Я пытался их удержать силой, но меня сбили с
ног и исколотили. Потом эти негодяи, с Шандоном  во  главе,  двинулись  на
восток и скрылись из глаз. Я остался один. Мог ли  я  совладать  с  огнем,
который охватил весь бриг? Прорубь замерзла, у меня не было ни капли воды.
"Форвард" горел целых два дня; остальное вы уже знаете.
   После  рассказа   Джонсона   в   ледяном   доме   воцарилось   довольно
продолжительное молчание. Мрачная картина пожара, гибель  их  драгоценного
брига с неотразимой силой вставала в воображении потерпевших крушение. Они
сознавали, что лишились возможности вернуться  на  родину.  Они  не  смели
взглянуть  друг  на  друга,  опасаясь  подметить  у  кого-нибудь  на  лице
выражение отчаяния. Слышно было только тяжелое дыхание больного.
   - Спасибо, Джонсон, - сказал, наконец, Гаттерас, - вы сделали все,  что
могли, для спасения моего корабля. Но один в поле не воин. Еще раз спасибо
вам!  Забудем  об  этой  катастрофе.  Объединим  наши  усилия  для  общего
спасения. Нас четверо, все мы связаны дружбой, жизнь  одного  стоит  жизни
другого. Пусть каждый выскажет свое мнение, как нам быть дальше.
   - Охотно, капитан, - ответил доктор. - Все мы преданы вам и  выскажемся
по чистой совести. Но прежде всего есть ли у вас какой-нибудь определенный
план?
   - У меня не может быть  никакого  особого  плана,  -  печально  ответил
Гаттерас. - Мои желания могут вам показаться небескорыстными. Я  хотел  бы
прежде всего знать, что вы думаете.
   - Капитан, - сказал Джонсон, - прежде чем высказаться при таких тяжелых
обстоятельствах, я хотел бы задать вам один важный вопрос.
   - Говорите, Джонсон!
   - Вчера вы ходили определять  место,  где  мы  находимся.  Дрейфует  ли
ледяное поле или остается на прежнем месте?
   - Оно  не  тронулось  с  места  и,  как  до  нашего  ухода,  стоит  под
восемьюдесятью градусами пятнадцатью минутами северной широты и  девяноста
семью градусами тридцатью пятью минутами западной долготы.
   -  На  каком  расстоянии,  -  продолжал  Джонсон,  -  находимся  мы  от
ближайшего моря на востоке?
   - Приблизительно в шестистах милях, - ответил Гаттерас.
   - И это море?..
   - Пролив Смита.
   - Тот самый, который мы не могли пройти в апреле месяце?
   - Тот самый!
   - Так значит, капитан, наше  положение  выяснилось  и  мы  с  открытыми
глазами можем принять какое-нибудь решение.
   - Говорите, - сказал Гаттерас, опуская голову на руки.
   В таком положении он мог слушать своих товарищей, не глядя на них.
   - Итак, Бэлл, - сказал  доктор,  -  что,  по-вашему,  нам  лучше  всего
предпринять?
   - Тут нечего долго думать, - ответил плотник. - Ясное  дело,  надо,  не
теряя ни одного дня, ни одного часа, двинуться  на  юг  либо  на  запад  и
добраться до ближайшего берега... хотя бы нам пришлось идти два месяца.
   - У нас осталось продуктов всего на три недели, - произнес капитан,  не
подымая головы.
   - Значит, этот путь надо пройти в три недели, -  сказал  Джонсон,  -  в
этом наше единственное спасение. Мы во что бы то ни стало должны добраться
до берега в двадцать пять дней, хотя  бы  под  конец  пришлось  ползти  на
четвереньках.
   - Эта  часть  полярного  континента  еще  не  исследована,  -  возразил
Гаттерас.  -  Мы  можем  встретить  препятствия,  горы,  ледники,  которые
преградят нам путь.
   - Почему бы нам не попытать счастья? - сказал доктор. - Что и говорить,
путь будет очень тяжелый. Нам придется очень ограничить себя в еде,  разве
что охота.
   - У нас осталось всего полфунта пороху, - прервал его Гаттерас.
   - Я понимаю, Гаттерас, - сказал доктор,  -  всю  основательность  ваших
возражений и не льщу себя несбыточной надеждой. Но мне кажется, я угадываю
ваши мысли. Есть ли у вас какой-нибудь план?
   - Нет, - после минутного колебания отвечал капитан.
   - Вам не приходится сомневаться в нашем мужестве, - продолжал доктор. -
Вы знаете, что мы готовы куда угодно следовать за вами.  Но  мне  кажется,
сейчас нечего и думать о том, чтобы идти к  полюсу.  Измена  разбила  ваши
планы. Вы могли бороться с естественными препятствиями,  могли  преодолеть
их, но перед человеческой подлостью и коварством вы  оказались  бессильны.
Вы сделали все, что было в ваших силах, и я не сомневаюсь, что, если бы не
эта измена, вы добились  бы  успеха.  Но  не  следует  ли  при  теперешнем
положении вещей отложить на время наше предприятие и вернуться в Англию  с
тем, чтобы потом его повторить?
   -  Что  вы  скажете,  капитан?  -  спросил  Джонсон  упорно  молчавшего
Гаттераса.
   Капитан приподнял голову и процедил сквозь зубы:
   - И вы уверены, что доберетесь до берегов пролива? А где у вас  силы  и
чем вы будете питаться?
   - Далеко не уверен, - ответил доктор, - но ведь берег-то сам не  придет
к нам, его надо поискать. Быть может, на  юге  мы  встретим  эскимосов,  с
которыми нетрудно будет войти в сношения.
   - Наконец, -  сказал  Джонсон,  -  разве  нельзя  встретить  в  проливе
какое-нибудь судно, стоящее на зимовке?
   - В крайнем случае, - ответил доктор,  -  перебравшись  по  льду  через
пролив, мы можем дойти до западных берегов Гренландии,  а  оттуда,  пройдя
землею Прудхо или через мыс Йорка,  добраться  до  датских  поселений.  Уж
здесь-то, на ледяных полях, мы решительно ничего  не  встретим.  Гаттерас!
Дорога в Англию ведет на юг, а не на север!
   - Да, - сказал Бэлл, - доктор совершенно прав. Надо отправляться, и как
можно скорей. До сих пор мы слишком мало думали о родине и о своих родных.
   - Вы тоже так думаете, Джонсон? - снова спросил Гаттерас.
   - Да, капитан!
   - А вы, доктор?
   - И я тоже, Гаттерас!
   Гаттерас замолчал,  но  лицо  его  невольно  отражало  волновавшие  его
чувства.  От  решения,  которое  он  примет,  зависело  все  его  будущее.
Возвратись он в Англию, - и его отважные замыслы погибнут  навеки;  нечего
будет и думать о том, чтобы повторить такую экспедицию.
   Видя, что Гаттерас молчит, доктор сказал:
   - Считаю нужным добавить, Гаттерас, что нам нельзя  терять  ни  минуты.
Надо нагрузить сани съестными припасами и захватить как можно больше дров.
Конечно, переход в  шестьсот  миль  будет  нам  очень  тяжел  и  покажется
бесконечным, но тут нет ничего невозможного. Мы должны будем проходить  по
двадцать миль в день, следовательно, через месяц, то есть двадцать шестого
марта, в случае удачи, сможем добраться до желанного берега...
   - Нельзя ли подождать еще несколько дней? - сказал Гаттерас.
   - На что же вы еще надеетесь? - спросил Джонсон.
   - Не знаю...  Кто  может  предвидеть  будущее?  Еще  несколько  дней!..
Впрочем, всем нам необходимо окрепнуть. Вы не сделаете и  двух  переходов,
как уже свалитесь от слабости; у вас даже не хватит сил построить  ледяной
домик.
   - Но здесь нас ждет мучительная смерть! - воскликнул Бэлл.
   - Друзья мои, -  с  мольбой  в  голосе  сказал  Гаттерас,  -  еще  рано
отчаиваться! Если бы  я  предложил  вам  искать  спасения  на  севере,  вы
отказались бы идти за мной! А между тем вполне возможно, что у полюса  так
же, как и в проливе Смита, живут эскимосы. Свободное  море,  существование
которого не подлежит сомнению, должно омывать  берега  материков.  Природа
логична  во  всех  своих  проявлениях.  Поэтому   можно   допустить,   что
растительность вступает в свои права там, где прекращаются сильные холода.
На севере нас ждет обетованная земля, а вы хотите от нее бежать!
   Увлекаясь  своими  словами,  Гаттерас  все  больше  воодушевлялся.  Его
возбужденное  воображение  рисовало  волшебные   картины   страны,   самое
существование которой еще было под сомнением.
   - Еще один день, еще один час! - умолял он.
   Впечатлительный и склонный к  приключениям,  доктор  невольно  поддался
волнению, он готов был  уже  уступить,  но  Джонсон,  более  сдержанный  и
рассудительный, напомнил ему о благоразумии и долге.
   - Идем, Бэлл, к саням, - сказал он.
   - Идем! - ответил Бэлл.
   И оба направились к выходу.
   - Как, Джонсон! Вы? Вы? - вскричал Гаттерас. - Ну что ж, отправляйтесь!
А я остаюсь! Остаюсь!
   - Капитан!.. - вырвалось у Джонсона, и он остановился.
   - Я остаюсь, говорю вам! Отправляйтесь! Что ж, бросьте меня одного, как
бросили остальные! Поди сюда, Дэк! Мы останемся с тобой здесь!
   Верная  собака  подошла  к  своему  хозяину  и   залаяла.   Джонсон   в
нерешительности смотрел на доктора,  который  сам  не  знал,  что  делать.
Прежде всего необходимо было успокоить Гаттераса и пожертвовать одним днем
ему в угоду. Доктор уже собирался уступить, как вдруг кто-то коснулся  его
руки.
   Он обернулся. Американец, поднявшись со своей постели, полз  по  земле;
но вот он встал на колени; его покрытые язвами губы шевелились, он  что-то
бормотал.
   В крайнем изумлении доктор молча  смотрел  на  него.  Гаттерас  подошел
ближе и уставился на больного, стараясь уловить смысл его