скатертью. Снег, выпавший в большом количестве за предыдущие  дни,
затвердел от мороза, и идти было легко. Стояла сухая, резкая  стужа.  Луна
светила изумительно ярко, создавая чудесную игру света на  изломах  льдин;
следы  шагов,  освещенные  по  краям,  тянулись   блестящей   полосой   за
охотниками, огромные тени которых резко выделялись на снегу.
   Доктор  захватил  с  собой  своего  приятеля  Дэка,  не  без  оснований
предпочитая его гренландским  собакам,  которые  на  охоте  бесполезны  и,
по-видимому, не обладают темпераментом собак умеренного пояса. Дэк носился
по снегу, обнюхивал дорогу и нередко делал стойку  перед  свежими  следами
медведей. Но, несмотря на все его искусство, охотники,  после  двухчасовой
ходьбы, не встретили ни одного зайца.
   -  Неужели  же  вся  дичь  переселилась  на  юг?   -   сказал   доктор,
останавливаясь у подошвы холма.
   - Может быть, и так, - ответил Бэлл.
   - А я этого не думаю, - возразил Джонсон,  -  зайцы,  песцы  и  медведи
освоились со здешним климатом. По-моему, это буран  их  разогнал;  но  вот
увидите, они появятся с первым же южным ветром. Другое дело, если бы  речь
шла об оленях или мускусных быках.
   - А между тем на  острове  Мельвилла  встречаются  большие  стада  этих
животных, - сказал доктор.  -  Правда,  остров  этот  находится  несколько
южнее. Во время своих зимовок Парри  всегда  имел  там  достаточный  запас
этого превосходного мяса.
   - Ну, а нам не посчастливилось,  -  ответил  Бэлл.  -  Хорошо  было  бы
запастись хотя бы медвежатиной.
   - Но это как раз труднее всего, - заметил доктор. -  Мне  кажется,  что
медведей слишком мало и они уж очень дикие; они слишком  осторожны  и  еще
недостаточно цивилизованы, чтобы подставлять лоб под пули.
   - Бэлл говорит о медвежатине, - сказал Джонсон, - но  сейчас  жир  этих
животных для нас гораздо важнее их мяса и меха.
   - Правда твоя, Джонсон, - ответил Бэлл. - Ты все думаешь о топливе?
   - Да и как не думать! При самой строгой экономии у нас хватит  угля  не
больше чем на три недели.
   - Да, - сказал доктор, - и это главная опасность. Сейчас только  начало
ноября, а между тем февраль - самый холодный месяц в полярных странах.  Во
всяком случае, за недостатком медвежьего жира мы можем рассчитывать на жир
тюленей.
   - Ненадолго, доктор, - ответил Джонсон, - потому что в  скором  времени
они уйдут от нас. От холода, а может  быть,  из  осторожности,  но  вскоре
тюлени перестанут выходить на поверхность льда.
   - В таком случае, - сказал доктор, - остаются одни медведи.  По  правде
сказать, это  самые  полезные  животные  здешних  стран,  потому  что  они
доставляют все необходимое человеку - пищу, одежду, освещение и отопление.
Слышишь, Дэк, - добавил доктор, лаская собаку, - нам нужны  медведи;  ищи,
друг мой, ищи!
   Между тем Дэк обнюхивал лед;  понукаемый  доктором,  он  вдруг  стрелой
бросился вперед. Он громко лаял, и, несмотря на расстояние, его  лай  ясно
доносился до охотников.
   Исключительно хорошая слышимость при низкой температуре - замечательное
явление, с которым может сравниться только  яркий  блеск  звезд  полярного
небосклона. Лучи света  и  звуковые  волны  распространяются  на  огромные
расстояния, особенно во время сухих и холодных гиперборейских ночей.
   Охотники, прислушиваясь к отдаленному лаю, отправились по следам  Дэка.
Пройдя милю, они совсем запыхались, ибо  легкие  быстро  устают  на  таком
морозе. Дэк находился в пятидесяти шагах от  ледяного  холма,  на  котором
стоял, странно раскачиваясь, какой-то огромный зверь.
   - Наше желание исполнилось! - воскликнул доктор, взводя курок ружья.
   - Медведь, и к тому же из крупных, - сказал Бэлл.
   - И какой-то чудной, - добавил Джонсон, готовясь выстрелить после своих
товарищей.
   Дэк бешено лаял. Бэлл приблизился шагов на двадцать  и  выстрелил,  но,
по-видимому, промахнулся, потому что животное продолжало тяжело покачивать
головой.
   Подойдя поближе, Джонсон тщательно прицелился и спустил курок.
   - Опять ничего! - воскликнул доктор. - Ах, эта проклятая рефракция!  Мы
не подошли даже  на  выстрел...  Никак  не  привыкнешь  к  этому!  Медведь
находится от нас больше чем в тысяче шагов.
   - Вперед! - крикнул Бэлл.
   Охотники быстро приближались  к  зверю,  который  нимало  не  испугался
выстрелов. Он казался огромным, но, несмотря на  опасность,  охотники  уже
предвкушали победу. Подойдя поближе, они снова  выстрелили;  медведь,  как
видно, смертельно раненный, сделал огромный прыжок и  свалился  у  подошвы
холма.
   Дэк бросился к нему.
   - Вот медведь, с которым нетрудно было справиться, - сказал доктор.
   - Хорош медведь! Повалился с третьего выстрела, -  презрительно  бросил
Бэлл.
   - Как странно... - пробормотал Джонсон.
   - Может быть, мы явились как раз в  ту  минуту,  когда  он  подыхал  от
старости, - засмеялся доктор.
   - Старый или молодой, все равно он наша законная добыча! - заявил Бэлл.
   С  этими  словами  охотники  подошли  к  холму  и,  к  своему  крайнему
удивлению, увидели, что Дэк теребит... труп белого песца!
   - Вот так штука! - воскликнул Бэлл. - Это уж слишком!
   - В самом деле! Стреляли по медведю, а убили песца! - сказал доктор.
   Джонсон не знал, что сказать.
   - Ну да! Опять этот мираж, вечно мираж! - расхохотался Клоубонни, но  в
его смехе звучала некоторая досада.
   - Как же это так, доктор? - спросил плотник.
   - Да все то же, друг мой. Преломление лучей ввело нас в заблуждение как
относительно расстояния, так и  относительно  величины  животного!  Вместо
песца показало нам медведя! Впрочем,  и  другие  охотники  нередко  делали
такие промахи в подобных же условиях. А мы-то с вами размечтались!
   - Ну, что же! Медведь или песец - все равно съедим, - сказал Джонсон. -
Возьмем его.
   Боцман собирался вскинуть песца себе на плечи, как вдруг воскликнул:
   - Это еще что такое?
   - В чем дело? - спросил доктор.
   - Посмотрите-ка, доктор! У этого песца на шее ошейник!
   - Ошейник? - переспросил Клоубонни, наклоняясь к трупу песца.
   Действительно, на белом  меху  животного  виднелся  полустертый  медный
ошейник, на  котором,  как  показалось  доктору,  была  вырезана  какая-то
надпись. В один миг он снял ошейник, по-видимому, давно уже надетый на шею
песца.
   - Что это значит? - спросил Джонсон.
   - Это значит, друзья мои, - ответил Клоубонни, - что  мы  убили  песца,
которому больше двенадцати лет, одного из тех песцов,  что  были  выпущены
Джемсом Россом в тысяча восемьсот сорок восьмом году!
   - Да неужели! - воскликнул Бэлл.
   - Без всякого сомнения. Мне очень жаль, что мы убили бедную  тварь.  Во
время зимовки Джемсу Россу пришло в голову  наловить  капканами  множество
белых песцов; им надели на шею медные ошейники, на которых было обозначено
местонахождение кораблей "Энтерпрайз" и "Инвестигейтор", а  также  складов
продовольствия. Песцы пробегают громадные пространства в поисках добычи, и
Джемс Росс надеялся, что хоть один из них да  попадет  в  руки  участников
экспедиции Франклина. Вот как было дело! И эта  бедная  тварь,  которая  в
свое время могла бы спасти жизнь двух экипажей,  даром  погибла  от  наших
пуль!
   - Ну, нет! Есть мы его не станем, - заявил Джонсон. - И  то  сказать  -
двенадцатилетний песец! Во всяком случае, мы сохраним его шкуру на  память
об этой занятной встрече.
   Джонсон вскинул убитого  песца  себе  на  плечи.  Охотники  отправились
назад, ориентируясь по звездам. Их экспедиция не оказалась, однако, совсем
бесплодной, потому что на обратном пути удалось настрелять довольно  много
белых куропаток.
   За час до возвращения на бриг один феномен чрезвычайно изумил  доктора.
Это был в полном смысле  слова  дождь  падающих  звезд.  Тысячи  и  тысячи
метеоров бороздили небо, как ракеты во время фейерверка. Свет луны померк.
Нельзя было наглядеться на  это  чудесное  зрелище,  которое  продолжалось
несколько  часов.  Подобное  же  явление  наблюдали  Моравские  братья   в
Гренландии  в  1799  году.  Казалось,  небо  давало  земле  праздник   под
безотрадными полярными широтами.
   По возвращении на бриг доктор всю ночь наблюдал величественное явление,
прекратившееся только к семи часам утра, при глубоком затишье.



26. ПОСЛЕДНИЙ КУСОК УГЛЯ

   Медведи, казалось, были совершенно  неуловимы,  но  4,  5  и  6  ноября
удалось убить несколько тюленей. Ветер переменился, потеплело на несколько
градусов, и опять  начались  жестокие  метели.  Невозможно  было  сойти  с
корабля, и приходилось непрестанно бороться с сыростью. В конце  недели  в
конденсаторах оказывалось по нескольку ведер льда.
   15 ноября погода снова переменилась, и  термометр  опустился  до  -24ьF
(-31ьС). То  была  самая  низкая  температура,  какую  только  приходилось
наблюдать до сих пор. Такую стужу легко выносить при тихой погоде,  но  за
последнее время свирепствовал ветер, который  резал  лицо  словно  острыми
ножами.
   Доктору было крайне досадно, что он таким образом очутился в плену, ибо
от холодного ветра снег окреп, образовался твердый наст и  можно  было  бы
предпринять далекую экскурсию.
   Заметим, однако, что всякое усиленное движение на таком  морозе  влечет
за собой  одышку.  Человек  не  может  выполнить  в  подобных  условиях  и
четвертой доли своего обычного труда. Пользоваться железными инструментами
также нельзя, ибо, если схватить  их  голой  рукой,  испытываешь  ощущение
ожога, и клочки кожи остаются на неосторожно взятом предмете.
   Итак, экипаж оказался запертым на бриге. Зимовщики прогуливались каждый
день по два часа на крытой палубе,  где  матросам  разрешалось  курить;  в
кубрике курить не полагалось.
   Как только огонь в печи ослабевал, тотчас же на стенах и в пазах палубы
выступал снег; все металлические предметы - дверные ручки, болты, гвозди -
покрывались инеем.
   Мгновенность этого явления удивляла доктора. Выдыхаемые людьми  водяные
пары сгущались в воздухе и, переходя из газообразного состояния в твердое,
падали на них хлопьями снега. В нескольких шагах от печи стоял уже  мороз,
поэтому матросы обычно сидели у самого огня, прижавшись друг к другу.
   Однако доктор советовал им постепенно приучаться к суровой температуре,
которая к тому же могла еще понизиться. Он советовал матросам  мало-помалу
подвергать свой кожный покров укусам холода и подавал пример всей команде.
Но лень или оцепенение приковывали каждого к  привычному  месту,  которого
никто не хотел оставить, предпочитая всему сон, даже в нездоровом тепле.
   По млению доктора, переход из теплой комнаты на мороз ничуть не опасен:
этого не следует делать, только когда  человек  вспотел.  В  подтверждение
сказанного доктор приводил немало примеров, но  советы  его  почти  всегда
пропадали даром.
   Что касается Джона Гаттераса, то, по-видимому, он был нечувствителен  к
холоду. Он молча прогуливался по палубе, не ускоряя и не  замедляя  шагов.
Неужели мороз не влиял на его крепкий организм? Или он обладал  в  высокой
степени той жизненной энергией, которую тщетно  искал  у  своих  матросов?
Быть  может,  он  был  настолько  поглощен  своей  навязчивой  идеей,  что
становился  невосприимчивым  к  внешним  явлениям?  Экипаж  с   удивлением
наблюдал, как капитан спокойно переносит  двадцатичетырехградусный  мороз;
нередко Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но  по  возвращении
его лицо ничуть не бывало обморожено.
   - Удивительный человек, - сказал однажды доктор Джонсону, -  он  просто
изумляет меня! Он словно носит в себе раскаленную печь! Это одна из  самых
могучих натур, какие только мне приходилось наблюдать.
   - В самом деле, - отвечал Джонсон, -  он  ходит  на  открытом  воздухе,
одетый не теплее, чем в июне месяце.
   - Одежда не имеет тут особенного значения, -  заметил  доктор.  -  И  в
самом деле, какой толк от  теплой  одежды  тому,  кто  сам  не  производит
теплоты? Это все равно, что согревать кусок льда, закутав его в  шерстяное
одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уж  его  натура,  и  я  не
удивился бы, если бы он излучал такое же тепло, как раскаленные угли.
   Джонсон, которому было поручено каждое утро расчищать прорубь, заметил,
что лед достиг уже более десяти футов в толщину.
   Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепное северное сияние.  С
четырех часов вечера на севере небосклон начинал  чуть  заметно  светлеть,
принимая палевые тона. Часам к восьми окраска сгущалась, и над  горизонтом
проступала золотистая кайма, опиравшаяся краями о ледяные поля. Постепенно
сияние всплывало все выше, двигаясь по направлению к магнитному меридиану.
Темноватые  полосы  пересекали  лучезарный  фон.  Затем  светящаяся   зона
начинала  выбрасывать  во  все  стороны  разноцветные  лучи,  которые   то
разгорались, то меркли. Нередко в самый разгар северного сияния  возникали
одна над другой несколько  лучезарных  дуг,  тонувших  в  волнах  красных,
желтых, зеленых лучей. Ослепительное, несравненное зрелище!  Но  вот  дуги
начинали   сближаться,   образуя   лучистые   венцы,   сиявшие    неземным
великолепием. Мало-помалу они сливались,  зарево  меркло,  лучи  бледнели,
краски гасли, и чудесное сияние, неприметно расплываясь, таяло  на  юге  в
померкших облаках.
   Невозможно  себе  представить  все  очарование  этой  феерии,   которая
развертывается в  высоких  широтах,  в  каких-нибудь  восьми  градусах  от
полюса. Северное сияние, иногда наблюдаемое в умеренном  поясе,  не  может
дать даже  приблизительного  представления  об  этом  грандиозном  явлении
природы.  Можно  подумать,  что  провидение,  сжалившись  над  безотрадным
севером, уделило ему самое изумительное из своих чудес.
   Нередко на небе появлялись ложные луны, усиливая блеск ночного светила.
Иной раз вокруг луны образовывались кольца, и  она  ослепительно  сияла  в
центре светозарных кругов.
   26 ноября было большое волнение, и  вода  била  фонтанами  из  проруби.
Толстый слой льда колыхался  от  морской  зыби,  и  зловещий  треск  льдин
говорил о подводной борьбе. К счастью, бриг прочно сидел во  льду,  только
цепи его сильно гремели. Впрочем, в предупреждение несчастной  случайности
Гаттерас приказал закрепить их.
   С каждым днем мороз все крепчал; небо заволоклось густым туманом; ветер
яростно разметывал снежные сугробы. Трудно было определить, летел ли  снег
с неба, или поднимался с ледяных полей.  Все  кругом  слилось  в  бушующей
белесой мгле.
   Экипаж  занимался  различными  работами;  главная  из  них  состояла  в
приготовлении тюленьего жира и  сала,  которые  мгновенно  превращались  в
глыбы льда. Этот лед рубили топорами на куски,  твердостью  не  уступавшие
мрамору; таким  образом,  собрали  около  двенадцати  тонн  сала  и  жира.
Надобности в таре не было, да и бочонки все равно лопнули бы под давлением
жидкости при резких изменениях температуры.
   28 ноября термометр упал до -32ьF (-36ьС).  Угля  оставалось  всего  на
десять дней, и все с ужасом ждали минуты, когда запас топлива иссякнет.
   В  целях  экономии  Гаттерас   приказал   прекратить   топку   печи   в
кают-компании, и с этого дня Шандон, доктор  и  сам  капитан  должны  были
находиться в кубрике вместе с экипажем. Гаттерасу пришлось  таким  образом
чаще быть с матросами, которые бросали на него хмурые, а порою и  свирепые
взгляды. Он слышал их жалобы, упреки и даже угрозы,  но  не  подвергал  их
взысканию. Казалось, он был глух. Он не требовал места у  огня  и,  молча,
скрестив руки на груди, сидел где-нибудь в углу.
   Несмотря на  советы  доктора,  Пэн  и  его  друзья  не  делали  никаких
упражнений: целые дни просиживали они, облокотясь  на  печь,  или  лежали,
закутавшись в одеяла, на своих койках. Здоровье их стало  быстро  сдавать;
они и не думали бороться с пагубным  климатом,  и  неудивительно,  что  на
бриге вскоре появилась цинга.
   Доктор давно уже начал каждое утро  выдавать  экипажу  лимонный  сок  и
кальциевые пилюли.  Но  эти  испытанные  средства  оказывали  лишь  слабое
действие, болезнь развивалась, и вскоре  у  многих  стали  проявляться  ее
страшные признаки.
   Тяжело было видеть несчастных, которые корчились от боли.  Ноги  у  них
чудовищно распухли и покрылись иссиня-черными пятнами; десны  кровоточили,
из  распухших  губ  вырывались  нечленораздельные  звуки;  переродившаяся,
утратившая фибрин кровь уже не могла поддерживать жизнь в конечностях.
   Клифтон первый заболел  этим  ужасным  недугом,  вслед  за  ним  слегли
Гриппер, Брентон и Стронг. Матросы, которых еще не коснулась  болезнь,  не
могли не видеть страданий своих  товарищей,  потому  что  другого  теплого
помещения, кроме кубрика, не было. Приходилось жить всем вместе, и  вскоре
кубрик превратился в лазарет, так  как  из  восемнадцати  человек  экипажа
тринадцать  вскоре  заболели  цингой.  Пэну,  по-видимому,  суждено   было
избежать болезни; этим он был обязан своей на редкость крепкой  натуре.  У
Шандона проявились было первые признаки цинги, но тем  дело  и  кончилось.
Благодаря прогулкам помощнику капитана удалось сохранить здоровье.
   Доктор самоотверженно ухаживал за больными; но у него сжималось  сердце
при виде страданий, которых он не мог облегчить. Он изо всех сил  старался
ободрить упавших духом матросов. Слова утешения, философские рассуждения и
веселые шутки развлекали больных, скрашивая томительное однообразие зимних
дней; он читал им вслух; память у Клоубонни была удивительная,  и  у  него
всегда был наготове запас занимательных рассказов: его  охотно  слушали  и
здоровые, собираясь вокруг  печи.  Но  стоны  больных,  их  жалобы,  крики
отчаяния порой прерывали его речь, и не докончив рассказа, он  возвращался
к роли заботливого, преданного врача.
   Впрочем, сам доктор был здоров и даже не похудел. Его тучность заменяла
ему самую теплую одежду. По словам Клоубонни, он был  очень  доволен,  что
одет подобно моржам или китам, которые благодаря толстому слою  подкожного
жира легко переносят арктическую стужу.
   А Гаттерас, казалось, не испытывал ни физических, ни моральных мучений.
Страдания экипажа, видимо, мало его трогали. Но,  быть  может,  он  только
умело скрывал свои чувства.  Внимательный  наблюдатель  мог  бы  иной  раз
подметить, что в его железной груди бьется горячее сердце.
   Доктор постоянно изучал Гаттераса, анализировал его характер, но так  и
не  мог  разгадать  эту  удивительную  натуру,   этот   сверхъестественный
темперамент.
   Между тем температура еще понизилась:  место  прогулок  опустело;  одни
лишь гренландские собаки бродили по палубе, жалобно завывая.
   У печи постоянно сидел дневальный, поддерживавший в ней  огонь.  Нельзя
было допустить, чтобы огонь погас: едва он ослабевал,  стужа  проникала  в
помещение, стены покрывались инеем, испарения мгновенно сгущались и падали
снежинками на злополучных обитателей брига.
   Среди таких невыразимых страданий наступило 8 декабря; утром доктор, по
своему обыкновению, пошел взглянуть на термометр, находившийся на  палубе,
и увидел, что ртуть в чашечке замерзла.
   - Сорок четыре градуса мороза! - ужаснулся доктор.
   И в этот день в печь бросили последнюю горсть угля!



27. РОЖДЕСТВЕНСКИЕ МОРОЗЫ

   Наступили дни отчаяния. Мысль о смерти, о смерти от холода предстала во
всем своем ужасе; последняя горсть угля горела со зловещим треском;  огонь
готов был  погаснуть,  температура  в  помещении  заметно  понизилась.  Но
Джонсон пошел за новым топливом, которое добыли из тюленьих туш. Он бросил
куски жира в печь, прибавил пакли, пропитанной жиром,  и  довольно  быстро
восстановил в кубрике прежнее тепло. Запах горелого сала был отвратителен,
но приходилось его терпеть. Джонсон сознавал, что новое топливо  оставляет
желать лучшего и, конечно, не имело бы успеха в богатых домах Ливерпуля.
   - А между тем, - сказал он, - этот неприятный запах может иметь  благие
результаты.
   - Какие же именно? - спросил плотник.
   - Он приманит к нам ме