азель Катрин.
   - Моя дочь  будет  заправлять  в  доме!  -  воскликнула  старуха  мать  с
недоверием и неизъяснимой ревностью.
   - Под вашим надзором, матушка, -  поспешила  сказать  девушка,  заливаясь
краской.
   - Нет-нет, - настаивал Питу, который,  раз  начав,  решил  договорить  до
конца - нет, я должен  выполнить  поручение  в  точности;  на  время  своего
отсутствия господин Бийо передает всю власть в  доме  и  в  поле  мадмуазель
Катрин.
   Каждое из этих правдивых слов больно ранило хозяйку в самое сердце; но  в
этой женщине было столько доброты, что  вместо  жгучей  ревности  и  сильной
ярости весть об умалении ее роли  вызвала  в  ней  еще  большую  покорность,
большее смирение, большую веру в непогрешимость мужа.
   Разве мог Бийо ошибаться? Разве можно было ослушаться Бийо?
   Вот два довода, которые выдвинула славная женщина против  себя  самой,  и
прекратила всякое сопротивление.
   Она посмотрела на  Катрин,  но  увидела  в  ее  глазах  лишь  скромность,
доверчивость, желание не оплошать, неизменную дочернюю  любовь  и  почтение.
Матушка Бийо окончательно смирилась.
   - Господин Бийо прав, - сказала она.  -  Катрин  молода;  у  нее  светлая
голова, и она все приберет к рукам.
   - Это уж конечно, -  подхватил  Питу,  уверенный,  что  льстит  самолюбию
Катрин, меж тем как на самом деле это больше походило на насмешку.
   - Катрин, - продолжала матушка  Бийо,  -  вольготнее  чувствует  себя  на
дорогах; ей легче, чем мне, день деньской бегать за пахарями.  Она  выгоднее
продаст; она дешевле купит. Она сумеет добиться беспрекословного подчинения,
моя девочка.
   Катрин улыбнулась.
   - Ну что ж, - продолжала славная женщина, громко вздыхая, - теперь Катрин
будет бегать по полям! Теперь она станет распоряжаться деньгами! Теперь  она
будет носиться с утра до ночи! Теперь моя дочка превратится в мальчишку!..
   Питу поспешил успокоить ее:
   - Не  беспокойтесь  за  мадмуазель  Катрин.  Я  здесь  и  буду  всюду  ее
сопровождать.
   Это любезное предложение, на которое Анж возлагал такие большие  надежды,
было встречено столь странным взглядом, что он осекся.
   Девушка покраснела, но совсем не так, как женщина, которой польстили, она
пошла  красными  пятнами,  которые,  в  сочетании  с  бледностью,   выдавали
двоедушие,  обличали  разом  гнев   и   нетерпение,   желание   говорить   и
необходимость молчать.
   Питу не был человеком светским; он не разбирал оттенков; но он понял, что
краска на лице Катрин не означает полного одобрения.
   - Как! Вы молчите, мадмуазель Катрин? - удивился он, приветливо  улыбаясь
и показывая могучие зубы под пухлыми губами.
   - Вы что же, сами не понимаете, господин Питу, что сказали глупость?
   - Глупость? - растерялся влюбленный.
   - Черт возьми! - воскликнула матушка Бийо. - Это что же, моя  дочь  будет
всюду ходить с телохранителем?
   - Но ведь кругом леса!.. - возразил Питу с таким простодушным видом,  что
смеяться над ним было просто грешно.
   - Это тоже входит в наставления нашего хозяина? - спросила матушка  Бийо,
обнаружив некоторое предрасположение к иронии.
   - Быть не может, - добавила Катрин, - это занятие для  лодырей,  отец  не
мог поручить Питу ничего подобного, да и Питу никогда бы  не  согласился  на
такое поручение.
   Питу переводил широко раскрытые растерянные глаза  с  Катрин  на  матушку
Бийо; все его планы рушились.
   Катрин своим женским чутьем поняла жестокое разочарование Питу.
   - Господин Питу, - сказала она, - разве вы видели в Париже, чтобы девушки
компрометировали себя, таская за собой повсюду молодых людей?
   - Но здесь вы не девушка, здесь вы хозяйка дома.
   - Ну, хватит болтать, - резко оборвала его матушка Бийо, - у хозяйки дома
дел невпроворот. Идем, Катрин, я передам тебе дела, как велел твой отец.
   И  тут  перед  глазами  оторопевшего,  застывшего   от   изумления   Питу
развернулась церемония, деревенская простота которой была исполнена поэзии и
величия.
   Матушка Бийо вынула связку ключей и один за другим вручила их Катрин; она
дала ей отчет, сколько в доме белья, вина, мебели и  припасов.  Она  подвела
дочь к старому секретеру  с  инкрустацией  1738  или  1740  года,  в  недрах
которого папаша Бийо хранил свои луидоры и бумаги: казну и архивы семьи.
   Катрин со всей серьезностью отнеслась к этому посвящению в семейные тайны
и передаче власти; она задавала матери вопросы,  обличавшие  недюжинный  ум,
думала над каждым ответом и, получив нужные сведения, казалось, прятала их в
глубины своей памяти и разума, как оружие на случай борьбы.
   От вещей матушка Бийо  перешла  к  скотине;  все  поголовье:  здоровые  и
больные бараны, ягнята, козы, куры, голуби, лошади, быки  и  коровы  -  было
тщательно учтено. Но это была не более  чем  дань  обычаю.  В  этой  области
девушка давно взяла бразды правления в свои руки.
   Никто лучше, чем Катрин, не узнавал  домашнюю  птицу  по  голосу,  ягнята
привыкали к ней за месяц, голуби знали ее так хорошо, что часто прилетали  и
кружились вокруг нее посреди двора и, походив взад-вперед у ее  ног  в  знак
приветствия, садились к ней на плечо.
   Когда Катрин приближалась к лошадям, они встречали ее ржаньем. Она  умела
смирять самых норовистых.  Один  жеребенок,  выросший  на  ферме  и  ставший
неприступным жеребцом-производителем, обрывал все поводья в  конюшне,  чтобы
подойти к Катрин и получить из ее рук черствую корочку,  которая  непременно
была припасена для него.
   Не было никого прекраснее  и  приветливее,  чем  эта  красивая  белокурая
девушка  с  большими  темными  глазами,  белой  шеей,   округлыми   плечами,
пухленькими пальчиками, когда она в фартуке,  карманы  которого  были  полны
зерна, приходила на утоптанную и удобренную площадку около пруда и  горстями
сыпала на нее звонкое зерно.
   Тогда все цыплята, все голуби, все ягнята спешили к пруду; клювы  стучали
по земле; розовые языки баранов лизали хрустящую  гречку.  Площадка,  сплошь
засыпанная зерном, в две минуты становилась гладкой и чистой, как  фаянсовая
тарелка жнеца после обеда.
   В глазах человеческих существ бывает нечто завораживающее и пленительное,
а бывает нечто завораживающее и ужасное; два эти ощущения  так  сильны,  что
животное даже не думает сопротивляться.
   Кто не видел, как свирепый бык несколько  мгновений  Грустно  смотрит  на
ребенка, который улыбается ему, не подозревая об  опасности?  Им  овладевает
жалость.
   Кто не видел, как тот же самый бык исподтишка следит растерянным взглядом
за крепким фермером, который не сводит с него глаз  и  своей  немой  угрозой
приковывает к месту? Бык нагибает голову; кажется, он готовится  к  бою;  но
ноги его приросли к земле: он дрожит, у него кружится голова, ему страшно.
   Катрин подчиняла своему влиянию все, что ее окружало; в ней было  столько
спокойствия и твердости, столько дружелюбия и воли, так мало недоверия,  так
мало страха, что при виде ее у животного не появлялось злобы.
   Это странное влияние еще больше распространялось  на  мыслящие  существа.
Очарование этой девушки было неотразимым; ни один мужчина в округе  ни  разу
не улыбнулся, говоря о Катрин; ни один юноша не затаил против нее  зла;  те,
кто ее любили, мечтали взять ее в жены; те, кто  не  были  в  нее  влюблены,
хотели бы видеть ее своей сестрой.
   Повесив голову, бессильно опустив руки, ничего не соображая, Питу  следил
за тем, как девушка и ее мать ведут учет своего добра.
   О нем словно забыли. Он стоял рядом как трагический страж, и  каска  лишь
усугубляла неуместность его присутствия при этой сцене.
   Затем они перешли к работникам и работницам.
   Матушка Бийо велела им встать полукругом, а сама вышла на середину.
   - Дети мои, - сказала она, - наш хозяин задерживается  в  Париже,  но  он
назначил себе замену. Это моя дочь  Катрин,  молодая  и  сильная.  Я  стара,
голова у меня уже не та.  Хозяин  рассудил  верно.  Теперь  хозяйка  в  доме
Катрин. Теперь она платит и получает деньги. Теперь  она  приказывает,  и  я
первая буду ей подчиняться; непокорные будут иметь дело с ней.
   Катрин не проронила ни звука. Она нежно поцеловала матушку.
   Этот поцелуй имел больше действия, чем любые слова. Матушка Бийо  уронила
слезу. Питу был растроган.
   Все работники стали громко приветствовать новую хозяйку.
   Катрин сразу приступила  к  своим  обязанностям  и  распределила  работу.
Каждому поручено было дело, которое он пошел исполнять  с  охотой,  как  оно
всегда бывает поначалу при новой власти.
   Оставшись один, Питу ждал-ждал, потом подошел к Катрин и спросил:
   - А я?
   - Я не знаю... - ответила она. - Мне нечего вам приказать.
   - Так что же мне, оставаться без дела?
   - А что вы хотите делать?
   - Да хотя бы то, что я делал раньше.
   - Но раньше всем распоряжалась матушка.
   - Теперь вы хозяйка, дайте мне какую-нибудь работу.
   - У меня нет для вас работы, господин Анж.
   - Почему?
   - Потому что вы ученый, вы господин ив Парижа, наш крестьянский труд  вам
не к лицу.
   - Возможно ли это? - спросил Питу. Катрин кивнула.
   - Это я-то ученый! - повторил Питу.
   - Конечно.
   - Но посмотрите на мои руки, мадмуазель Катрин.
   - Неважно!
   - Но, мадмуазель Катрин, - взмолился бедный малый в  полном  отчаянии,  -
почему же по той причине, что я ученый, вы обрекаете меня  голодной  смерти?
Разве  вы  не  знаете,  что  философ  Эпиктет  кормился  своим  трудом,  что
баснописец Эзоп в поте лица  зарабатывал  хлеб  свой?  А  меж  тем  два  эти
человека были гораздо ученее меня.
   - Ничего не поделаешь.
   - Но господин Бийо взял меня в дом; теперь он посылает  меня  из  Парижа,
чтобы я снова был в доме.
   - Допустим; но мой отец мог поручить вам такую  работу,  которую  я,  его
дочь, не посмею на вас взваливать.
   - А на меня и не надо ничего взваливать, мадмуазель Катрин.
   - Да, но тогда вы останетесь без дела, а я не могу вам  этого  позволить.
Мой отец как хозяин мог делать  то,  что  мне  как  его  заместительнице  не
пристало. Я распоряжаюсь его добром, и я хочу его приумножить.
   - Но я буду работать, и моя работа будет давать прибыль,  вы  же  видите,
мадмуазель Катрин, что получается порочный круг.
   - Как вы сказали? - переспросила Катрин, которая не понимала пышных  фраз
Питу. - Что значит порочный круг?
   - Порочным кругом, - пояснил Питу, - называют ошибочное рассуждение. Нет,
оставьте меня на ферме и поручите мне  любую,  даже  самую  тяжелую  работу.
Тогда вы увидите, какой я ученый и какой  лодырь.  Впрочем,  вам  ведь  надо
вести книги, держать в порядке счета. Эта арифметика как раз по моей части.
   - Я считаю, что это не занятие для мужчины, - сказала Катрин.
   - Так что же я, ни на что не годен? - воскликнул Питу.
   - Оставайтесь пока, - смягчилась Катрин, - я подумаю, как быть дальше.
   - Вы хотите подумать, прежде чем решиться оставить меня здесь. Но  чем  я
вам не потрафил, мадмуазель Катрин? Ах, раньше вы были не такая.
   Катрин едва заметно пожала плечами.
   Ей  нечего  было  возразить  Питу,  и  все  же  было  очевидно,  что  его
настойчивость ей не по нраву.
   Поэтому она оборвала беседу:
   - Довольно, господин Питу, мне некогда, я должна ехать в Ла Ферте-Милон.
   - Тогда я бегу седлать вам лошадь, мадмуазель Катрин.
   - Это совершенно ни к чему.
   - Вы не хотите, чтобы я вас сопровождал?
   - Оставайтесь на ферме, - повелительно сказала Катрин.
   Питу стоял как пригвожденный к месту; опустив голову, он  глотал  горючие
слезы, которые жгли ему веки, как кипящее масло.
   Катрин вышла и велела одному из работников оседлать ее лошадь.
   - Ох, - пробормотал Питу,  -  вы,  мадмуазель  Катрин,  находите,  что  я
переменился, но на самом деле это вы переменились, и гораздо больше, чем я.

Глава 61

О ПРИЧИНАХ, ПОБУДИВШИХ ПИТУ ПОКИНУТЬ ФЕРМУ И ВЕРНУТЬСЯ В АРАМОН, НА СВОЮ ИСТИННУЮ РОДИНУ

   Матушка Бийо, смирившаяся с положением  старшей  прислуги,  принялась  за
работу без рисовки, без горечи, с охотой.
   Потревоженная на мгновенье жизнь вернулась в свою колею,  и  ферма  снова
превратилась в гудящий улей, полный пчел-тружениц.
   Пока для Катрин седлали лошадь, она вернулась в  дом,  бросила  взгляд  в
сторону Питу; он стоял как вкопанный, лишь голова его вертелась, как флюгер,
вслед за каждым движением девушки, покуда та не  скрылась  за  дверью  своей
комнаты.
   - Зачем это Катрин поднялась в свою комнату? - гадал Питу.
   Бедняга Питу! Зачем она поднялась  в  свою  комнату?  Чтобы  причесаться,
надеть белый чепчик, натянуть более тонкие чулки.
   Совершив эти изменения в своем  туалете  и  слыша,  как  ее  лошадь  бьет
копытом под водостоком, она снова вышла, поцеловала мать и уехала.
   Питу,    слонявшийся    без    дела    и    не    насытившийся     беглым
равнодушно-сострадательным взглядом, который Катрин бросила на него  уезжая,
хотел рассеять недоумение.
   С тех пор как Питу вновь увидел Катрин, он понял, что  жить  без  нее  не
может.
   Вдобавок в недрах этого неповоротливого дремлющего ума  шевелилось  нечто
похожее на подозрение.
   Девственным умам свойственно откликаться  на  все  впечатления  с  равной
силой. Эти ленивые натуры не менее чувствительны,  чем  другие;  просто  они
ощущают, но не осмысливают.
   Осмысление - это  умение  наслаждаться  и  страдать.  Надо  привыкнуть  к
страстям, чтобы наблюдать  за  их  клокотанием  в  пучине,  которая  зовется
сердцем человеческим.
   Старики не бывают наивными.
   Услышав удаляющийся цокот копыт, Питу подбежал к дверям. Он  увидел,  как
Катрин свернула на проселочную дорогу, которая соединяла  ферму  с  трактом,
ведущим в Ла Ферте-Милон,  эта  проселочная  дорога  огибала  холм,  вершина
которого поросла лесом. С порога он с сожалением и покорностью помахал вслед
красавице. Но едва рука и сердце послали этот прощальный  привет,  как  Питу
пришла в голову одна мысль.
   Катрин могла запретить ему сопровождать ее, но не могла помешать  следить
за ней.
   Катрин могла сказать Питу: "Я не  хочу  вас  видеть";  но  она  не  могла
сказать Питу: "Я запрещаю вам смотреть на меня".
   Вот Питу и подумал, что раз ему все равно нечего делать, то ничто в  мире
не может помешать ему пойти лесом вдоль  дороги,  по  которой  едет  Катрин.
Таким образом он будет  издали  наблюдать  за  ней  сквозь  ветки  деревьев,
оставаясь незаметным.
   От фермы до Ла Ферте-Милона было всего полторы мили. Полторы  мили  туда,
полторы мили обратно, для Питу это был пустяк. Вдобавок, проселочная  дорога
шла в обход. Пойдя напрямик. Питу мог укоротить свой путь на четверть  мили.
Оставалось всего-навсего две с половиной мили туда и обратно.
   Две  с  половиной  мили  -  для  человека,  который,  казалось,  украл  у
Мальчика-с-пальчик сапоги, которые тот в свой черед  украл  у  Людоеда,  это
было раз плюнуть.
   Как только этот план созрел в голове  Питу,  он  немедленно  приступил  к
исполнению. Пока Катрин  ехала  к  тракту,  Питу,  пригнувшись  за  высокими
колосьями ржи, мчался к лесу.
   Он  мигом  добрался  до  опушки,  перепрыгнул  ров  и   бросился   лесом,
быстроногий, как олень, хотя и не столь грациозный.
   Так он бежал с четверть часа, а через  четверть  часа  в  просвете  между
деревьями показалась дорога.
   Он остановился, прислонившись к огромному дубу, который полностью скрывал
его за своим корявым стволом. Он уверен был, что обогнал Катрин.
   И все же он прождал десять минут, пятнадцать минут - никого.
   Быть может, она что-нибудь забыла  на  ферме  и  вернулась?  Такое  могло
случиться.
   С огромными предосторожностями Питу подошел поближе  к  дороге,  выглянул
из-за толстого бука, который рос прямо во рву  на  границе  дороги  и  леса,
окинул взглядом дорогу до самой равнины, но ничего не увидел.
   Значит, Катрин что-то забыла и вернулась на ферму.
   Питу пустился в обратный путь. Либо она еще не приехала и он увидит,  как
она возвращается, либо она уже приехала и он увидит, как она снова  выезжает
с фермы.
   Питу взял ноги в руки и бросился к равнине.
   Он бежал по песчаной обочине дороги, где ему легче было ступать, но вдруг
остановился.
   Он знал, что Катрин едет на иноходце.
   Так вот, перед ним были следы иноходца, они вели к узенькой  тропинке,  у
начала которой стоял столб с надписью:
   "Эта тропа ведет от дороги на Ла Ферте-Милон в Бурсон".
   Питу поднял глаза и в конце тропинки увидел тонущие в  голубоватой  дымке
далекого леса белую лошадь и красный казакин Катрин.
   До них, как мы уже сказали, было неблизко, но  мы  знаем,  что  для  Питу
дальних расстояний не существовало.
   - Ага! - воскликнул Питу, снова бросаясь лесом, так  она  едет  не  в  Ла
Ферте-Милон, она едет в Бурсон! А ведь я точно помню:  она  раз  десять,  не
меньше, повторила "Ла Ферте-Милон". Ей дали поручения в Ла Ферте-Милон. Сама
матушка Бийо говорила о Ла Ферте-Милоне.
   С этими словами Питу продолжал бежать; Питу  мчался  быстрее  и  быстрее;
Питу летел сломя голову.
   Ибо, подталкиваемый сомнением, этой первой половиной ревности,  Питу  был
уже не просто двуногим: он казался одной  из  крылатых  машин,  которые  так
хорошо задумывали, но увы! так плохо воплощали  великие  мастера  древности,
как, например, Дедал.
   Питу как две капли воды походил на  соломенных  человечков  с  руками  из
камышовых тростинок, которые крутятся  от  ветра  в  витринах  игрушечников:
ручки, ножки, головка - все болтается, все летит.
   Длинные ноги Питу отмеряли по пять футов - шире шагать он  не  мог;  руки
его, похожие на два валька, разрезали воздух как  весла.  Ноздри  его  шумно
втягивали воздух и со свистом выдыхали его.
   Ни одна лошадь не бежала бы так неистово. Ни один лев не  преследовал  бы
добычу так яростно. Питу оставалось пробежать еще полмили, когда  он  увидел
Катрин; пока она проехала четверть лье, Питу успел пробежать эти полмили.
   Значит, он мчался в два раза быстрее, чем лошадь. Наконец он поравнялся с
ней.
   Теперь он шел за Катрин не просто ради  того,  чтобы  любоваться  ею,  он
следил за ней. Она солгала. С какой целью?
   Неважно; чтобы добиться над ней некоторого превосходства, надо поймать ее
на лжи.
   Питу очертя голову ринулся в папоротник и колючки, пробивая  себе  дорогу
каской и рубя кусты саблей.
   Однако теперь Катрин ехала не торопясь, поэтому время от времени слуха ее
достигал треск сломанных веток,  заставлявший  навострить  уши  и  лошадь  и
хозяйку.
   Тогда Питу, который не терял Катрин из виду, останавливался  и  переводил
дух; он хотел рассеять подозрение.
   И все же долго это длиться не могло - и не продлилось.
   Питу вдруг услышал, как  лошадь  Катрин  заржала  и  ей  ответила  другая
лошадь. Вторую лошадь пока не было видно.
   Но как бы там ни было, Катрин  хлестнула  Малыша  веточкой  остролиста  и
Малыш, который на мгновенье перевел дух, снова поскакал крупной рысью.
   Он скакал так быстро, что пять минут спустя его  хозяйка  поравнялась  со
всадником, который так же спешил ей навстречу,  как  она  спешила  навстречу
ему.
   Катрин умчалась так неожиданно, что бедный Питу застыл на  месте,  только
приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
   Впрочем, было слишком далеко и Питу ничего не увидел.
   Однако, даже и не видя, он почувствовал,  как  на  лице  Катрин  выступил
румянец, как дрожь радости пронизала все ее тело, как заблестели, засверкали
ее глаза, обыкновенно такие мягкие, такие спокойные. Для Питу это  было  как
электрический шок.
   Питу не мог различить черты всадника, но  по  его  повадке,  по  зеленому
бархатному  охотничьему  рединготу,  по   шляпе   с   широкой   лентой,   по
непринужденной и грациозной посадке головы заключил, что он занимает высокое
положение в обществе, и сразу подумал о красивом  молодом  человеке,  умелом
танцоре из Виллер-Котре. Сердце Питу, губы, все его естество содрогнулось, и
он прошептал имя Изидора де Шарни. Это и вправду был Изидор.
   Питу издал вздох, похожий на рыч