езда прошло
четыре года. Скажите же мне, кто такая графиня де Шарни?
   - Подруга, наперсница, приближенная королевы;  добродетельная  красавица,
боготворимая своим мужем, графом де Шарни, - одним словом, совершенство.
   - Ну так вот: я не знаком с этим совершенством.
   - В таком случае, дорогой доктор, смиритесь с тем, что вы  стали  жертвой
какой-то политической интриги. Вы, кажется, упоминали имя графа Калиостро?
   - Да.
   - Вы его знали?
   - Он был мне другом; больше чем другом - учителем; больше чем учителем  -
спасителем.
   - Ну вот! Значит, вашего ареста потребовали Австрия или Папский  престол.
Вы сочиняли брошюры?
   - Увы, да.
   - В том-то и дело.  В  подобных  историях  все  нити  ведут  к  королеве;
интриганы тянутся к ней, как стрелка компаса к полюсу, как железо к магниту.
Ваши враги решили отомстить вам, они  следили  за  вами.  Королева  поручила
госпоже де Шарни подписать письмо, дабы отвести подозрения от  себя,  -  вот
вам и разгадка.
   Жильбер на мгновение задумался.
   Он вспомнил о ларце, украденном  из  дома  Бийо  в  Писле,  -  ларце,  не
представляющем интереса ни для королевы, ни для  Австрии,  ни  для  Папского
престола. Воспоминание это вывело его на верный путь.
   - Нет, - сказал Жильбер, - дело не в том. Впрочем, не важно; поговорим  о
другом.
   - О чем же?
   - О вас.
   - Обо мне? Что же вы можете сказать мне обо мне?
   - То, что вы знаете лучше кого бы то ни было: а именно,  что  не  позднее
чем через три дня вы вернетесь к исполнению  ваших  прежних  обязанностей  и
сможете управлять Францией по вашему разумению.
   - Вы полагаете? - спросил Неккер с улыбкой.
   - И вы полагаете точно так же - недаром вы не, уехали в Брюссель.
   - Допустим, - сказал Неккер. - И что же? Мне интересен ваш вывод.
   - Вот он. Французы любили вас, теперь они  будут  вас  обожать.  Королеве
было досадно, что вас любят, королю будет  досадно,  что  вас  обожают;  они
подскажут народу имена других кумиров, а вы не сможете это  стерпеть,  Тогда
наступит ваш  черед  лишиться  популярности.  Народ,  дорогой  мой  господин
Неккер, - это голодный лев, который лижет только ту руку,  что  его  кормит,
кому бы она ни принадлежала.
   - Что же произойдет дальше?
   - Дальше? Вас забудут.
   - Меня забудут?
   - Увы, да.
   - И что же заставит народ забыть меня?
   - История, - Клянусь честью, вы говорите как завзятый пророк!
   - К несчастью, в какой-то мере я и в самом деле пророк.
   - Хорошо, так что же произойдет дальше?
   - О, предвидеть то, что произойдет, не составляет труда, ибо события  эти
уже вызревают в Собрании. За дело возьмется партия, которая  нынче  дремлет,
точнее, не дремлет, а скрывается. Руководит этой партией убеждение, а оружие
ее - идея.
   - Я понимаю. Вы говорите об орлеанистской партии.
   - Нет. Об этой партии я сказал бы, что ею руководит человек, а оружие  ее
- популярность. Я говорю вам  о  партии,  имя  которой  еще  не  было  никем
произнесено, - о республиканской партии.
   - О республиканской партии? Ну, это уж слишком!
   - Вы мне не верите?
   - Это химера!
   - Да, химера с огненной пастью, химера, которая поглотит нас всех.
   -  Ну  что  ж!  Тогда  я  стану  республиканцем;  да  я  уже   и   сейчас
республиканец.
   - Республиканец на женевский лад.
   - Мне кажется, однако, что республиканец есть республиканец, откуда бы он
ни был родом.
   - Вы заблуждаетесь, господин барон; наши французские республиканцы  будут
не похожи на всех прочих: им придется истребить  сначала  привилегии,  затем
знать, затем королевскую власть; вы выйдете в путь вместе с ними, но до цели
они доберутся без вас, ибо вы убедитесь, что вам с ними  не  по  пути.  Нет,
господин барон де Неккер, вы не республиканец.
   - О, если дело обстоит так, как говорите вы, то, конечно,  нет;  я  люблю
короля.
   - И я тоже, - сказал Жильбер, - и все нынче любят его  не  меньше  нас  с
вами. Скажи я то, что говорю вам, людям  менее  возвышенного  ума,  меня  бы
осмеяли, ошикали, но, поверьте, господин Неккер, я говорю правду.
   - Клянусь вам, я рад был бы поверить, будь в ваших словах  хоть  какое-то
правдоподобие, но...
   - Знаете ли вы, что такое тайные общества?
   - Я много о них слышал.
   - Верите вы в их существование?
   - В существование - да, но в их всемогущество - нет.
   - Принадлежите вы к одному из них?
   - Нет.
   - Входите ли вы по крайней мере в какую-нибудь масонскую ложу?
   - Нет.
   - Ну вот! А я,  господин  министр,  могу  ответить  на  все  эти  вопросы
утвердительно.
   - Вы - член тайного общества?
   - Да, и не одного.  Берегитесь,  господин  министр,  это  огромная  сеть,
опутавшая все троны. Это невидимый кинжал, угрожающий  всем  монархиям.  Нас
три миллиона соратников,  рассеянных  по  разным  странам,  принадлежащих  к
разным сословиям. У нас есть друзья среди  простонародья,  среди  буржуазии,
среди знати, среди князей и даже среди  монархов.  Берегитесь,  господин  де
Неккер: князь, вызвавший ваше неудовольствие, может оказаться членом тайного
общества. Слуга, кланяющийся вам, может оказаться членом  тайного  общества.
Ни ваша  жизнь,  ни  ваше  состояние,  ни  ваша  честь  не  принадлежат  вам
безраздельно. Всем этим распоряжается невидимая сила, против которой  вы  не
можете восстать, ибо не знаете ее, и которая может вас погубить, ибо  она-то
вас знает. Так вот: эти три миллиона,  которые  уже  совершили  революцию  в
Америке, эти три миллиона попытаются создать республику во Франции, а  затем
ввести республиканское правление во всей Европе.
   - Однако, - возразил Неккер, - республика, подобная той,  что  создана  в
Соединенных Штатах, ничуть не пугает меня, и я могу лишь  приветствовать  ее
установление.
   - Да, но между Америкой и  нами  -  пропасть.  Америка  -  страна  новая,
лишенная предрассудков, привилегий  и  королевской  власти;  Америка  богата
плодородной  почвой,  бескрайними  землями,  девственными  лесами;   Америка
расположена между двух морей, что выгодно для торговли, и удалена от  других
стран, что полезно для  ее  населения,  меж  тем  как  Франция..,  подумайте
только, как много установлений придется разрушить во Франции, прежде чем она
станет похожа на Америку!
   - Но в конце концов чего же вы добиваетесь?
   - Я добиваюсь того, к чему мы неизбежно  придем.  Но  я  хочу,  чтобы  мы
пришли к этому плавно, а для этого движение наше должен возглавить король.
   - В качестве знамени?
   - Нет, в качестве щита.
   - Щита! - улыбнулся  Неккер.  -  Вы  не  знаете  короля,  если  надеетесь
навязать ему подобную роль.
   - Отчего же, я его знаю. Ах, Господи, я его прекрасно  знаю,  я  видел  в
Америке тысячи таких людей; они управляли маленькими округами: бравые  люди,
не умеющие себя держать, не способные настоять на своем,  не  обладающие  ни
малейшей предприимчивостью, - но что же тут поделаешь? Благодаря одному лишь
своему званию король может послужить защитой от людей, о  которых  я  только
что говорил, а защита, пусть  даже  совсем  слабая,  все  равно  лучше,  чем
ничего. Помню, когда в Америке  мы  сражались  с  северными  индейцами,  мне
приходилось проводить целые ночи в зарослях тростника; противник прятался на
другой стороне реки и держал нас под прицелом. Тростник не  слишком  крепкая
броня, не так ли? И тем не менее признаюсь вам, господин барон,  что  позади
этих высоких зеленых трубок, которые пуля разрезала, как нитку, я чувствовал
себя спокойнее, чем если бы находился в чистом поле. Так вот: король  -  это
мой тростник. Он  позволяет  мне  видеть  противника,  а  самому  оставаться
невидимым. Вот отчего в Нью-Йорке или Филадельфии я был республиканцем, а во
Франции сделался роялистом. Там нашего диктатора звали Вашингтон. Бог знает,
как он будет зваться здесь: кинжал или эшафот.
   - Вы видите все в кровавом свете, доктор!
   - Вы поступили бы точно так же, барон, побывай вы сегодня вместе со  мной
на Гревской площади!
   - Да, правда; я слышал, там была резня.
   - Видите ли, народ - вещь прекрасная... Но, как бы прекрасен он ни был...
О бури людские! Как далеко вам до бурь небесных!
   Неккер задумался.
   - Отчего я не могу советоваться с вами постоянно, доктор, - произнес  он,
- вы могли бы принести мне изрядную пользу.
   - Будь я вашим помощником, господин барон, я не смог бы принести ни  вам,
ни Франции такую большую пользу, какую принесу, если отправлюсь  туда,  куда
хочу.
   - А куда вы хотите отправиться?
   - Послушайте, сударь: главный враг трона находится  подле  самого  трона,
главный враг короля - подле самого короля; это -  королева.  Бедная  женщина
забывает, что она дочь Марии-Терезии или, точнее, вспоминает  об  этом  лишь
для того, чтобы потешить свою гордость; она мнит, что спасает короля,  а  на
самом деле губит не только короля, но и королевскую власть.  Так  вот:  нам,
любящим короля, нам, любящим Францию, следует уговориться о том, как  лишить
королеву власти, как свести на нет ее влияние.
   - В  таком  случае  сделайте  то,  о  чем  я  вас  просил,  станьте  моим
помощником. Мы объединим наши усилия.
   - Если я стану вашим помощником,  мы  образуем  вместе  одну-единственную
силу: вы будете мною, я буду вами. Нам нужно разделиться, и  тогда,  сударь,
сила наша возрастет вдвое.
   - И чего мы таким образом добьемся?
   - Мы наверняка не сумеем отвратить катастрофу, но, возможно, отдалим  ее;
во всяком случае,  я  гарантирую  вам  поддержку  могущественного  союзника,
маркиза де Лафайета.
   - Лафайет - республиканец?
   - Настолько, насколько может им быть человек из рода  Лафайетов.  Раз  уж
нам никак не обойтись без равенства, поверьте мне, лучше  избрать  равенство
знатных господ. Я предпочитаю равенству унижающему равенство возвышающее.
   - И вы можете поручиться за Лафайета?
   - До тех пор, пока от него  не  будет  требоваться  ничего  иного,  кроме
порядочности, отваги и преданности, безусловно.
   - Хорошо, в таком случае скажите, что требуется от меня?
   - Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику XVI.
   - Такому человеку, как вы, нет нужды в рекомендательных письмах; ваше имя
говорит само за себя.
   - Нет, мне удобнее считаться вашим ставленником; если  вы  отрекомендуете
меня королю, я скорее добьюсь своей цели.
   - А какова ваша цель?
   - Стать одним из лейб-медиков.
   - О, нет ничего легче. Но как же королева?
   - Главное - чтобы я оказался при дворе, а дальше уж мое дело.
   - А вдруг она начнет вас преследовать?
   - Тогда я заставлю короля действовать в моих интересах.
   - Заставите короля? Это выше человеческих сил.
   - Тот, кому подвластно  тело,  будет  большим  глупцом,  если  не  сумеет
овладеть и умом.
   - Но не кажется ли вам, что человек, побывавший в Бастилии,  -  не  самый
лучший претендент на звание лейб-медика?
   - Нисколько. Ведь, если верить вам, меня преследовали  за  приверженность
философии?
   - Боюсь, что так.
   - Значит, взяв на службу врача - последователя  Руссо,  сторонника  новых
идей, наконец, пленника, только что вышедшего  из  Бастилии,  король  вернет
себе популярность среди народа. Объясните ему это при первой  же  встрече  с
ним.
   - Вы, как всегда, правы, но скажите: очутившись при дворе, вы не оставите
меня своими советами?
   - Ни в коем случае, лишь бы вы не  отклонялись  от  политики,  касательно
которой мы с вами условимся.
   - Что можете вы мне обещать взамен?
   - Что я дам вам знать, когда придет пора эмигрировать.
   Неккер пристально взглянул на Жильбера, а затем произнес, помрачнев:
   - В самом деле, это величайшая услуга, какую преданный друг может оказать
министру; более того, это последняя услуга.
   И, сев за стол, он принялся за письмо  к  королю.  Жильбер  тем  временем
перечитывал полученную от Неккера бумагу, повторяя: "Графиня де  Шарни?  Кто
бы это мог быть?"
   - Держите,  сударь,  -  сказал  Неккер  через  несколько  минут,  подавая
Жильберу лист бумаги. Жильбер взял его и прочел следующее:

   "Ваше Величество, Вам, без сомнения, надобно иметь  верного  человека,  с
которым можно говорить о делах. Покидая вас, я оставляю  вам  мой  последний
дар, оказываю вам последнюю услугу, посылая к  вам  доктора  Жильбера.  Ваше
Величество поймет меня, если я скажу, что доктор Жильбер не только  один  из
опытнейших в свете медиков, но и автор записок  о  "Правлении  и  политике",
которые произвели на Ваше Величество столь сильное впечатление.
   Покорный слуга Вашего Величества, барон де Неккер".

   Неккер не поставил под письмом даты и,  запечатав  его  простой  печатью,
отдал Жильберу.
   - Итак, - сказал он на прощание, - мы с  вами  виделись  в  Брюсселе,  не
правда ли?
   - Да, разумеется, более чем правда. Впрочем, завтра утром я дам вам знать
о себе.
   Барон условленным образом постучал по панно, и на пороге  вновь  возникла
г-жа де Сталь, на этот раз державшая в  руке  не  только  ветку  гранатового
дерева, но и брошюру доктора Жильбера, титульный лист  которой  она  не  без
кокетства показала автору.
   Жильбер  простился  с  г-ном  де  Неккером,  поцеловал  руку   баронессе,
проводившей его до дверей кабинета, и вышел.
   Покинув замок, он направился к фиакру, где все - Питу и Бийо на  переднем
сиденье, кучер на облучке и даже лошади  на  подгибающихся  ногах  -  крепко
спали.

Глава 22

КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XVI

   Свидание Жильбера с г-жой де Сталь и господином де Неккером длилось около
полутора часов. Жильбер возвратился в Париж в  четверть  десятого,  приказал
везти его прямо на почтовую станцию, нанял там экипаж с лошадьми и, отправив
Бийо и Питу отдыхать от трудов праведных  в  маленькую  гостиницу  на  улице
Тиру, где Бийо обычно останавливался во время приездов в Париж,  поскакал  в
Версаль.
   Было уже поздно, но Жильбер не обращал на это никакого внимания. Люди его
склада испытывают настоятельную потребность в действии. Поездка его могла  и
не принести пользы, но он предпочитал бесполезную поездку сидению на  месте:
для иных характеров неизвестность мучительнее самой ужасной реальности.
   В Версаль он прибыл в пол-одиннадцатого. Обычно  в  эту  пору  здесь  все
спало глубоким сном, но в тот вечер жители Версаля бодрствовали: до  городка
и дворца докатились отзвуки той бури, что днем потрясла Париж.
   Французские гвардейцы, королевские и швейцарские  гвардейцы,  перегородив
все главные улицы,  вели  беседы  меж  собой  или  с  теми  гражданами,  чья
приверженность королю не вызывала сомнения.
   Дело в том, что Версаль испокон  веков  был  городом  роялистов.  Вера  в
монархию, если не в монарха, в крови у здешних жителей. Живя подле королей и
милостями королей, в сени их сокровищ, вечно вдыхая  пьянящий  аромат  белых
лилий,  видя  блеск  золототканых  одежд  и   августейшие   улыбки,   жители
мраморно-порфирного Версаля чувствуют и себя немного королями; даже сегодня,
когда сквозь замшелые мраморные плиты пробивается трава, когда с  деревянных
панелей облупляется позолота, когда в парках стоит могильная тишина, Версаль
- этот обломок падшей королевской власти, утративший могущество и богатство,
не изменяет своему прошлому и стремится сохранить  по  крайней  мере  поэзию
печальных воспоминаний и очарование меланхолических размышлений.
   Итак, в ночь с 14 на 15 июля 1789 года весь Версаль в тревоге ожидал, как
примет  король  Франции  оскорбление,  нанесенное  его   короне,   пощечину,
нанесенную его власти.
   Мирабо своим ответом г-ну де Дре-Брезе плюнул королевской власти в лицо.
   Народ взятием Бастилии ранил ее в сердце. Тем не менее люди  недалекие  и
близорукие долго не раздумывали. В особенности  же  для  военных,  привыкших
видеть во всяком  событии  победу  либо  поражение  грубой  силы,  дело  шло
просто-напросто о том, чтобы пойти походом на Париж. Тридцати тысяч  человек
и двадцати артиллерийских орудий достанет на то, чтобы сбить с парижан спесь
и прервать их буйное торжество, - утверждали они.
   Никогда еще у короля не было столько советчиков; каждый  высказывал  свое
мнение вслух, на  людях.  Самые  умеренные  говорили:  "Все  очень  просто".
Нетрудно заметить, что эту формулировку  у  нас  употребляют,  как  правило,
именно тогда, когда все очень сложно.
   - Все очень просто, - говорили эти мудрецы, - для начала следует получить
от Национального собрания санкцию, в которой оно нам, конечно, не откажет. С
недавнего времени позиция  его  сделалась  весьма  обнадеживающей  для  всех
французов, оно  так  же  мало  заинтересовано  в  буйстве  низов,  как  и  в
злоупотреблениях  верхов.  Собрание  объявит  четко  и  ясно,  что  бунт   -
преступление, что народу негоже браться за оружие и проливать кровь, если  у
него есть депутаты, способные поведать королю  обо  всех  его  невзгодах,  и
король, способный вынести справедливый приговор.
   Вооруженный декларацией Национального собрания, полученной  без  большого
труда, король не преминет по-отечески, то есть сурово, наказать парижан.
   Тогда тучи рассеются, королевская  власть  возвратит  себе  первейшее  из
своих прав, народы вспомнят о том, что их долг - послушание, и  все  пойдет,
как шло от века.
   Так рассуждали в большинстве своем завсегдатаи аллей и бульваров.
   Однако на площади Оружия и в окрестностях казарм раздавались иные речи.
   Там сновали люди пришлые, с умными лицами и загадочным взглядом, кстати и
некстати изрекавшие таинственные пророчества, преувеличивавшие  и  без  того
грозные новости и  проповедовавшие  почти  не  таясь  соблазнительные  идеи,
которые вот уже два месяца волновали Париж и будоражили предместья.
   Вокруг  этих  людей   собирались   мрачные,   агрессивные,   возбужденные
слушатели, которым ораторы напоминали об их нищете, об их  бедах,  о  грубом
презрении к ним монархии. Ораторы эти  не  скупились  на  описания  народных
страданий:
   - Народ борется уже восемь столетий, и чего он добился?  Ничего.  У  него
нет социальных прав, нет и прав политических; положение его ничем  не  лучше
положения коровы, у  которой  отбирают  теленка,  чтобы  отвести  на  бойню,
отбирают молоко, чтобы продать на рынке, отбирают жизнь, чтобы получить мясо
и кожу. В конце концов монархия под давлением обстоятельств принуждена  была
пойти на уступки  и  созвать  представителей  сословий,  но  сегодня,  когда
представители эти собрались в Париже, что делает монархия? Она давит на них,
как давила с самого первого дня работы Генеральных штатов. Если Национальное
собрание все-таки было создано, то произошло это  против  воли  короля.  Так
вот: раз наши парижские братья оказали нам такую грозную помощь,  подтолкнем
Национальное собрание вперед. Каждый его шаг на  политическом  поприще,  где
идет  сражение,  -  наша  победа;  это  расширение   наших   владений,   это
приумножение нашего богатства, это освящение наших прав.  Вперед,  граждане!
Вперед! Бастилия не что иное, как форпост тирании!  Форпост  взят,  осталось
захватить самую крепость.
   Иные сборища собирались в укромных уголках, иные говорились там речи. Те,
кто их произносил, принадлежали, бесспорно, к высшему сословию, и  их  белые
руки  и  изысканные  манеры  выдавали   то,   что   призвано   было   скрыть
простонародное платье.
   - Народ! - призывали эти ораторы. - Узнай правду" тебя обманывают  и  те,
кто просят тебя отступить назад, и те, кто толкает тебя вперед. Тебе толкуют
о политических и социальных правах, но стал ли ты счастливее с тех пор,  как
получил право выдвигать депутатов и благодаря их посредничеству  участвовать
в голосовании? Стал ли ты богаче с тех  пор,  как  представители,  избранные
тобою, отправились в Париж? Прибавилось ли у  тебя  хлеба  с  тех  пор,  как
Национальное собрание принялось издавать декреты? Нет; итак,  оставь,  брось
политику и теории, измышленные книгочеями. Тебе нужны не  фразы  и  максимы,
изложенные на бумаге, тебе нужен хлеб и еще раз хлеб; в нем  -  благополучие
твоих  детей,  спокойствие