е.
   - Такое же подозрение  недавно  высказывали  эти  господа,  -  продолжала
Мария-Антуанетта.
   И она показала глазами на придворных, с чьих сомнений и начался разговор.
   Но это не убедило Шарни.  Слишком  велико  было  замешательство  при  его
появлении. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна.
   Он стал настаивать.
   - Неважно, сударыня, - сказал он, - мне кажется, что ваш долг - не просто
высказывать смутные подозрения, но уточнить, чего именно вы опасаетесь.
   - Ну вот! - довольно резко вмешалась королева. - Вы опять за свое?
   - Ваше величество!
   - Прошу прощения, но я вижу, вы снова пристаете  к  графине  де  Шарни  с
вопросами.
   - Простите меня, ваше величество, это единственно в интересах...
   - Вашего самолюбия, не правда ли?.. Ах, господин де  Шарни,  -  прибавила
королева с иронией, обрушившейся на графа всей своей тяжестью, - скажите  уж
прямо: вы ревнуете.
   - Ревную! - воскликнул  Шарни  краснея.  -  Кого?  Кого  я  ревную,  ваше
величество?
   - Вероятно, вашу жену, - отвечала королева язвительно.
   - Ваше величество! - пробормотал Шарни, ошеломленный вызовом - Здесь  нет
ничего странного, - сухо продолжала Мария-Антуанетта, -  графиня  безусловно
того стоит Шарни метнул на  королеву  взгляд,  призывавший  ее  не  заходить
слишком далеко.
   Но все было без толку, все призывы  пропали  втуне.  Когда  боль  сжимала
своими острыми зубами  сердце  этой  раненой  львицы,  ничто  уже  не  могло
остановить ее.
   - Да, я понимаю, господин де Шарни, вы ревнуете и беспокоитесь, ну что ж,
- это обычное состояние всякой любящей и потому беспокойной души.
   - Ваше величество! - умоляюще повторил Шарни.
   - Теперь, - продолжала королева, - я страдаю точно так же, как и вы; меня
терзают разом ревность и беспокойство.
   Слово "ревность" она произнесла е особенным ударением.
   - Король в Париже - и жизнь для меня остановилась.
   - Но, ваше величество, - возразил Шарни,  перестав  что-либо  понимать  в
поведении королевы, которая все яростнее метала громы и молнии, - вы  только
что получили от короля известия, у него все хорошо и можно успокоиться.
   - А вы разве  успокоились,  когда  мы  с  графиней  только  что  все  вам
разъяснили?
   Шарни закусил губу.
   Андре постепенно приходила в себя, испытывая разом ужас  и  удивление  от
того, что услышала, и ужас от того, что, как ей казалось, поняла.
   Мгновение назад все замолчали, прислушиваясь к тому, что говорит г-жа  де
Шарни, теперь все затихли, слушая слова королевы.
   - В самом деле, - продолжала королева в каком-то исступлении, - такова уж
судьба людей любящих - думать только о предмете своей любви. Каким  было  бы
счастьем для несчастных сердец без сожаления принести в  жертву  любое,  да,
любое другое чувство, какое их волнует. Боже мой! Как я тревожусь за короля!
   - Ваше величество, - осмелился вставить кто-то из присутствующих, - скоро
приедут другие гонцы.
   - Зачем я не в Париже, зачем я здесь? Почему я  не  рядом  с  королем?  -
причитала Мария-Антуанетта, которая, увидев, как смешался  Шарни,  старалась
пробудить в нем ревность, которая жестоко терзала ее самое.
   - Если дело только в этом, ваше величество, - сказал Шарни с поклоном,  -
я тотчас же еду туда,  и  если,  как  полагает  ваше  величество,  король  в
опасности, если над его головой навис меч, поверьте, я без колебаний заслоню
его собой. Я еду.
   Он откланялся и сделал шаг к двери.
   - Сударь,  сударь!  -  вскричала  Андре,  бросаясь  к  Шарни.  -  Сударь,
поберегите себя!
   Королеве только этого и не хватало!
   Как только Андре, вопреки своей всегдашней безучастности, произнесла  эти
опрометчивые слова и проявила эту необычную заботу,  королева  побелела  как
полотно.
   -  Сударыня,  -  осадила  она  Андре,  -  вы,  кажется,  вообразили  себя
королевой?
   - Я, ваше величество, - пролепетала Андре, понимая, что из  уст  королевы
впервые вырвался огонь, который так давно жег ее душу.
   - Как! - продолжала Мария-Антуанетта. - Ваш муж на королевской службе, он
едет к королю;  если  он  подвергается  опасности,  то  ради  короля,  а  вы
советуете господину де Шарни поберечь себя!
   При этих грозных словах Андре лишилась чувств, она зашаталась и упала бы,
если бы Шарни не бросился к ней и не подхватил ее.
   Шарни был разгневан, это было заметно, и это привело  Марию-Антуанетту  в
совершенное отчаяние. Она представала не только побежденной  соперницей,  но
еще и несправедливой государыней.
   - Ее величество королева права, - произнес наконец Шарни с усилием,  -  и
вы, графиня, ведете себя безрассудно; когда речь идет об интересах короля, у
вас нет мужа, сударыня. Я первый должен был приказать  вам  не  давать  воли
чувствам, когда заметил, что вы изволите за меня тревожиться.
   Потом, повернувшись к Марии-Антуанетте, сухо закончил:
   - Я подчиняюсь приказу вашего величества и отправляюсь  в  путь.  Либо  я
вернусь с вестями, с добрыми вестями от короля, либо не вернусь вовсе.
   Не успела королева, охваченная гневом и  ужасом,  опомниться,  как  Шарни
поклонился до земли и вышел.
   Мгновение спустя за окном раздался цокот  копыт  -  Шарни  пустил  лошадь
галопом.
   Королева оставалась недвижна, но ее душевное смятение было  тем  сильнее,
чем более она старалась скрыть его.
   Видя волнение королевы, все; и те, кто понимал его причины, и те, кто  ни
о чем не догадывался, удалились, чтобы дать государыне отдохнуть.
   Она осталась одна.
   Андре вышла вместе с другими, а Мария-Антуанетта велела привести  к  себе
детей.

Глава 39

ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Настала ночь, а с ней череда страхов и мрачных видений. Вдруг  в  глубине
дворца раздались крики.
   Королева вздрогнула и вскочила. Она распахнула окно.
   Почти в то же мгновение на пороге, показались ликующие слуги  с  криками:
"Гонец, ваше величество! Гонец!"
   Три минуты спустя в прихожую вбежал офицер в гусарском мундире.
   Это был лейтенант, посланный г-ном де Шарни. Он примчался во весь опор из
Севра.
   - А король? - спросила королева.
   - Его величество прибудет через четверть часа, - доложил офицер, с трудом
переводя дух.
   - Целый и невредимый? - спросила королева.
   - Целый, невредимый и в добром расположении духа, ваше величество.
   - Вы его видели, не правда ли?
   - Нет, но так выразился  господин  де  Шарни,  отправляя  меня  к  вашему
величеству.
   Королева снова вздрогнула, услышав это имя, случайно прозвучавшее рядом с
именем короля.
   - Благодарю вас, сударь, вы свободны, - сказала она молодому дворянину.
   Офицер поклонился и вышел.
   Она взяла детей за  руки  и  вывела  их  на  парадное  крыльцо,  где  уже
собрались придворные и челядь.
   Острый взгляд королевы в первую очередь отметил бледную молодую  женщину;
облокотившись на каменную балюстраду, она жадно всматривалась  во  мрак,  не
обращая ни малейшего внимания на королеву.
   То была Андре. Прежде она всегда стремилась быть поближе к государыне, но
нынче не заметила либо не соизволила ее заметить.
   Обиделась ли она на Марию-Антуанетту за неистовую вспышку гнева,  которую
та обрушила на нее днем,  или  же  в  приливе  нежности  и  тревоги  ожидала
возвращения Шарни и не думала более ни о чем?
   Двойной удар кинжала разбередил незажившую рану королевы.
   Она рассеянно слушала поздравления  и  радостные  возгласы  других  своих
подруг и придворных.
   На время она забыла даже о сильной боли, мучившей ее весь  вечер  Тревога
за короля, которому угрожало столько опасностей, заглушала боль.
   Сильная  духом,  королева   отринула   все   чувства,   кроме   священной
привязанности сердца. Она сложила к стопам Бога свою  ревность,  принесла  в
жертву супружескому долгу все: и вспышки гнева, и тайные услады.
   Без сомнения, сам Господь послал ей  для  отдохновения  и  поддержки  эту
спасительную  способность  ставить  любовь  к  своему  царственному  супругу
превыше всего!
   В это мгновение -  во  всяком  случае,  так  ей  казалось  -  королевская
гордость возвышала Марию-Антуанетту над всеми  земными  страстями  себялюбие
побуждало  ее  любить  короля  Итак  она  отринула   и   мелкую   жен   скую
мстительность, и легкомысленное кокетство любовницы.
   В конце аллеи показались факелы эскорта Лошади бежали быстро - и  огни  с
каждой минутой разгорались все ярче. Уже было слышно конское ржанье и  храп.
Земля задрожала в ночной тиши под грузной поступью эскадронов.
   Ворота  распахнулись,  часовые  бросились  навстречу  королю  с  громкими
радостными криками. Карета с грохотом въехала на парадный двор.
   Ослепленная, восхищенная, завороженная, упоенная всем происходящим, всем,
что она чувствовала раньше и вновь  почувствовала  теперь,  Мария-Антуанетта
сбежала по ступенькам навстречу государю.
   Людовик XVI вышел из кареты и быстро поднимался по лестнице  в  окружении
офицеров, еще  не  успокоившихся  после  рискованного  предприятия,  которое
закончилось столь триумфально; меж тем королевская охрана вместе с  конюхами
и наездниками дружно срывала с карет и упряжи кокарды, которыми украсили  их
восторженные парижане.
   Супруги встретились на площадке мраморной  лестницы.  Мария-Антуанетта  с
радостным криком сжала мужа в  объятиях.  Она  всхлипывала,  словно  уже  не
надеялась его увидеть.
   Всецело отдавшись сердечному порыву, она не видела, как в темноте Шарни и
Андре молча пожали Друг другу руки.
   Это было простое рукопожатие, но Андре  первой  спустилась  вниз  и  была
первой, кого увидел и коснулся Шарни.
   Королева подвела к королю детей, чтобы он поцеловал их, и  дофин,  увидев
на шляпе отца новую кокарду, на которую факелы бросали  кровавый  отсвет,  с
детским удивлением закричал:
   - Смотри-ка, отец! Что это с вашей кокардой, на ней кровь?
   Это была красная полоса на национальной  кокарде  Королева  посмотрела  и
тоже вскрикнула.
   Король наклонился поцеловать дочь; на самом деле он  хотел  скрыть  стыд,
Мария-Антуанетта с глубоким отвращением сорвала эту кокарду, не думая о том,
что ранит в самое сердце  народ,  который  может  однажды  отомстить  ей  за
дворянскою спесь - Бросьте это,  сударь,  бросьте,  -  сказала  она.  И  она
швырнула кокарду на ступени, и все, кто провожал короля в его покои,  прошли
по ней Это страшное  происшествие  заглушило  в  королеве  весь  супружеский
восторг. Она  незаметно  поискала  глазами  г-на  де  Шарни,  который  стоял
вытянувшись во фрунт.
   - Благодарю вас, сударь, - сказала она ему,  когда  он  после  секундного
колебания поднял на нее глаза и их взгляды встретились, - благодарю вас,  вы
достойно сдержали слово.
   - С кем это вы говорите? - спросил король.
   - С господином де Шарни, - храбро ответила она.
   - Да, бедный Шарни, ему было очень нелегко пробраться ко мне. А кстати..,
что-то я не вижу Жильбера? - прибавил он.
   Королева, усвоившая вечерний урок, поспешила переменить разговор:
   - Ваше величество, пожалуйте к столу. Господин де Шарни, - обратилась она
к графу, - сходите  за  госпожой  графиней  де  Шарни  и  приходите  вдвоем.
Поужинаем в тесном кругу.
   Она сказала это по-королевски. Но она  невольно  вздохнула,  увидев,  как
Шарни тотчас повеселел.

Глава 40

ФУЛОН

   Бийо был на седьмом небе.
   Он взял Бастилию; он вернул свободу Жильберу; он был  замечен  Лафайетом,
который обращался к нему по имени.
   Наконец, он видел похороны Фулона.
   Немногие в ту эпоху снискали такую  ненависть,  как  Фулон;  только  один
человек и мог с ним соперничать: его зять г-н Бертье де Савиньи.
   После взятия Бастилии гнев народный обрушился на них.
   Фулон был казнен, а Бертье сбежал.
   Всеобщую неприязнь к Фулону довершило то, что после отставки  Неккера  он
согласился занять место "добродетельного женевца", как называли  Неккера,  и
три дня занимал пост министра финансов.
   Поэтому на его похоронах так весело пели и плясали.
   У кого-то даже появилась мысль вынуть труп и" Гроба и повесить; но  Бийо,
взобравшись на каменную тумбу, произнес речь об  уважении  к  покойникам,  и
катафалк продолжал свой путь.
   Что касается Питу, он перешел в разряд героев.
   Питу стал другом г-на Эли и г-та Юллена, которые  удостаивали  его  чести
исполнять их поручения.
   Кроме того, он был доверенным лицом  Бийо,  Бийо,  который,  как  мы  уже
сказали, был отмечен Лафайетом и которому за его могучие плечи и геркулесовы
кулаки Лафайет доверял иногда охрану своей безопасности.
   После путешествия короля  в  Париж  Жильбер,  который  благодаря  Неккеру
познакомился с главами Национального собрания и городской управы,  неустанно
пестовал юную революцию.
   Теперь ему было решительно не до  Бийо  и  Питу,  и  они,  оставшись  без
призора,  со  всем  пылом  устремились  на  собрания,  где  третье  сословие
обсуждало вопросы высокой политики.
   Наконец однажды, после того как Бийо битых три  часа  излагал  выборщикам
свои мнения о наилучших способах снабжения Парижа продовольствием  и,  устав
от собственных речей, но в глубине души радуясь, что говорил  как  настоящий
трибун, с наслаждением отдыхал под монотонный гул чужих выступлений, которые
старался не слушать, прибежал Питу, ужом проскользнул в зал заседаний Ратуши
и взволнованным голосом, обыкновенно ему вовсе не свойственным, воскликнул:
   - О, господин Бийо! Дорогой господин Бийо!
   - Ну что там еще?
   - Важная новость!
   - Хорошая новость?
   - Потрясающая новость.
   - Какая же?
   - Вы ведь знаете, я пошел в клуб Добродетельных, что у заставы Фонтенбло.
   - И что же?
   - Так вот! Там говорили совершенно невероятные вещи.
   - Какие?
   - Оказывается, этот негодяи Фулон только притворился мертвецом  и  сделал
вид, что его похоронили.
   - Как притворился мертвецом? Как сделал вид, что его похоронили? Он, черт
возьми, в самом деле мертв, я сам видел, как его хоронили.
   - А вот и нет, господин Бийо, он живехонек.
   - Живехонек?
   - Как мы с вами.
   - Ты сошел с ума!
   - Дорогой господин Бийо, я не сошел с ума. Изменник Фулон,  враг  народа,
пиявка, сосущая кровь Франции, грабитель, не умер.
   - Но я же говорю тебе, что он умер от апоплексического удара, я  повторяю
тебе, что был на его похоронах и  даже  не  дал  вытащить  его  из  гроба  и
повесить.
   - А я его только что видел живым!
   - Ты?
   - Вот как вас вижу, господин Бийо. Похоже, умер кто-то  из  его  слуг,  и
негодяй велел похоронить его как дворянина. О, все открылось; он это сделал,
боясь мести народа.
   - Расскажи все по порядку, Питу.
   - Давайте-ка выйдем в коридор, господин Бийо, там нам будет вольготнее.
   Они вышли из зала и дошли до вестибюля.
   - Прежде всего, - сказал Питу, - надо узнать, здесь ли господин Байи?
   - Будь спокоен, он здесь.
   - Хорошо. Итак, я был в  клубе  Добродетельных  людей,  где  слушал  речь
одного патриота. И знаете, он говорил по-французски с ошибками! Сразу видно,
что он не был учеником аббата Фортье.
   - Продолжай, - сказал  Бийо,  -  ты  прекрасно  знаешь,  что  можно  быть
патриотом и не уметь ни читать, ни писать.
   - Это верно, - согласился Питу. - И тут вдруг вбежал запыхавшийся человек
с криком: "Победа, победа! Фулон не умер, Фулон жив:  я  его  видел,  я  его
нашел". Все отнеслись к этому, как вы, папаша Бийо, никто не  хотел  верить.
Одни говорили: "Как, Фулон?" Другие говорили: "Полноте! - Помилуйте". Третьи
говорили: "Ну, раз уж ты такой прыткий, нашел бы заодно и его зятя Бертье".
   - Бертье! - вскричал Бийо.
   - Да, Бертье  де  Савиньи,  вы  ведь  его  знаете,  это  наш  Компьенский
интендант, друг господина Изидора де Шарни.
   - Конечно, тот, который всегда так груб со всеми и так любезен с Катрин.
   - Он самый, - ответил Питу, - ужасный обирала, еще одна  пиявка,  сосущая
кровь французского народа, изверг рода человеческого, "позор цивилизованного
мира", как говорит добродетельный Лустало.
   - Дальше, дальше! - требовал Бийо.
   - Ваша правда, - сказал Питу, - ad eventum festina, что означает, дорогой
господин Бийо: торопись к развязке.  Так  вот,  я  продолжаю:  этот  человек
вбегает в клуб Добродетельных и кричит:  "Я  нашел  Фулона,  я  его  нашел!"
Поднялся страшный шум.
   - Он ошибся! - прервал твердолобый Бийо.
   - - Он не ошибся, я сам видел Фулона.
   - - Ты сам видел, своими глазами?
   - Своими глазами. Имейте терпение.
   - Я терплю, но во мне все так и кипит.
   - Да я и сам тут аж взмок... Я же вам толкую, что он  только  притворился
мертвым, а вместо него похоронили слугу. По счастью, вмешалось Провидение.
   - Так уж и Провидение! - презрительно произнес вольтерьянец Бийо.
   - Я хотел сказать, народ,  -  покорно  уточнил  Питу.  -  Этот  достойный
гражданин, этот запыхавшийся патриот, сообщивший новость,  видел  негодяя  в
Вири, где он скрывался, и узнал его.
   - Неужели!
   - Узнав Фулона, он его выдал, и мерзавца сразу арестовали.
   - А как имя храброго патриота, у которого достало смелости совершить этот
поступок?
   - Выдать Фулона?
   - Да.
   - Его зовут Сен-Жан.
   - Сен-Жан; но ведь это имя лакея?
   - Да, он  тоже  лакей  этого  негодяя  Фулона.  Так  ему  и  надо,  этому
аристократу! Незачем было заводить лакеев!
   - Ты, я смотрю, нынче в ударе! -  удивился  Бийо  и  придвинулся  к  Питу
поближе.
   - Вы очень добры, господин Бийо. Итак, Фулона выдали  и  арестовали:  его
отправили в Париж, доносчик бежал впереди, чтобы сообщить новость и получить
награду, так что Фулон добрался до заставы позже него.
   - Там ты его и видел?
   - Да, ну и вид у него был! Вместо галстука ему надели на шею ожерелье  из
крапивы.
   - Послушай, а почему из крапивы?
   - Потому что, по слухам, этот негодяй сказал,  что  хлеб  для  порядочных
людей, сено для лошадей, а для народа хороша и крапива.
   - Он так сказал, несчастный?
   - Да, тысяча чертей, он именно так и сказал, господин Бийо.
   - Вон как ты нынче ругаешься!
   - Да чего уж там! - бросил  Питу  небрежно.  -  Ведь  мы  солдаты!  Одним
словом, Фулон остаток пути шел пешком, и его всю дорогу колотили по спине  и
по голове.
   - Так-так! - сказал Бийо уже с меньшим воодушевлением.
   - Это было очень забавно, - продолжал Питу, - правда, не  всем  удавалось
его ударить, потому что за ним шло тысяч десять человек, не меньше.
   - А что было потом? - спросил Бийо в раздумье.
   -  Потом  его  отвели  к  президенту  Сен-Марсельского  округа,  хорошему
человеку, знаете его?
   - Да, господин Аклок.
   - Аклок? Он самый, и он приказал отвести его  в  Ратушу,  потому  что  не
знал, что с ним делать; так что вы его скоро увидите.
   - Но почему об этом сообщаешь ты, а не достославный Сен-Жан?
   - Да потому что у меня ноги гораздо длиннее, чем у него. Он вышел  раньше
меня, но я его догнал  и  перегнал.  Я  хотел  вас  предупредить,  чтобы  вы
предупредили господина Байи.
   - Тебе везет, Питу.
   - - Завтра мне повезет еще больше.
   - Откуда ты знаешь?
   - Потому что тот же самый Сен-Жан, который выдал господина Фулона, обещал
поймать и сбежавшего господина Бертье.
   - Так он знает, где тот скрывается?
   - Да, похоже, этот Сен-Жан был их доверенным лицом и получил от  тестя  и
зятя, которые хотели его подкупить, немало денег.
   - И он взял эти деньги?
   - Конечно: от денег аристократа никогда  не  стоит  отказываться;  но  он
сказал: "Настоящий патриот не продает нацию за деньги!"
   - Да, - пробормотал Бийо, - он предает  своих  хозяев,  только  и  всего,
Знаешь, Питу, мне кажется, он большая каналья, этот твой Сен-Жан.
   - Может статься, но какая разница? Господина Бертье поймают, как и  мэтра
Фулона, и обоих повесят нос к носу. Хорошенькие они скорчат рожи друг другу,
когда повиснут рядышком, верно?
   - А за что их вешать? - спросил Бийо.
   - Да за то, что они мерзавцы и я их ненавижу.
   - Господин Бертье приходил ко мне на ферму! Господин Бертье,  путешествуя
по Иль-де-Франсу, пил у нас молоко, он прислал из Парижа золотые сережки для
Катрин! О,