о Бастилии было невозможно, появились стрелки.
   Если на оружейных площадках или в амбразурах крепости  появлялся  инвалид
или сухонький швейцарец, сотня ружей брала его на мушку, и град пуль  крошил
камень, за которым укрывался солдат.
   Но стрелять по бесчувственным стенам - скучно. Стрелки хотели  попасть  в
живую плоть. Они хотели, чтобы от удара свинца брызнула не пыль, но кровь.
   Каждый в толпе давал  свои  советы,  пытаясь  перекричать  соседей.  Люди
собирались вокруг  оратора,  но,  убедившись,  что  предложение  его  лишено
смысла, расходились.
   Какой-то  каретник  предложил  построить  катапульту  наподобие   древних
римских машин и пробить брешь в крепостной стене.
   Пожарники предлагали залить водой запальные устройства  и  фитили  пушек,
забывая, что самая мощная из их помп взметнет струю воды  самое  большее  на
две трети высоты крепостных стен.
   Прославленнейший пивовар Сент-Антуанского предместья,  получивший  с  тех
пор иную, более зловещую известность,  предложил  облить  стены  захваченным
накануне маковым и лавандовым маслом, а затем поджечь с помощью фосфора.
   Бийо выслушал все эти предложения, а затем,  выхватив  из  рук  какого-то
плотника топор, двинулся вперед под градом пуль,  косивших  людей  справа  и
слева от него, и, достигнув первой караульни,  расположенной  подле  первого
подъемного моста, стал рубить цепи этого моста; пули свистели  кругом,  били
по крыше караульни, но Бийо не обращал на них  никакого  внимания;  наконец,
через четверть часа, цепи подались и мост опустился.
   Толпа, затаив дыхание, следила за действиями этого безумца, которого  мог
свалить каждый новый залп. Забыв  об  опасности,  которой  подвергались  они
сами, парижане думали только о той опасности, какая грозила этому смельчаку.
Когда же мост опустился,  они  с  громким  воплем  ринулись  в  первый  двор
Бастилии.
   Порыв толпы был так стремителен, так мощен, так сокрушителен,  что  никто
даже не пытался ему противостоять.
   Неистовые крики радости оповестили де Лоне об этой первой победе народа.
   Никто даже не заметил, что деревянная громада моста  придавила  какого-то
человека.
   Но не успели парижане насладиться своим успехом,  как  дула  тех  четырех
пушек, которые показывал фермеру комендант, сверкнули, словно четыре огня  в
глубине пещеры; ядра вылетели из них одновременно, издав ужасающий грохот, и
рухнули посреди первого двора.
   Железный ураган оставил в толпе  длинную  кровавую  борозду:  десять  или
двенадцать убитых, пятнадцать или двадцать раненых - таковы были последствия
этого первого залпа.
   Бийо, к счастью, уцелел, и вот почему: соскользнув с крыши  караульни  на
землю, он неожиданно столкнулся с Питу, неведомо  как  оказавшимся  рядом  с
ним.  У  Питу  были  зоркие  глаза  опытного  браконьера.  Он  увидел,   как
артиллеристы поджигают фитили, схватил Бийо за полу и  живо  оттащил  назад.
Угол стены защитил обоих от первого залпа.
   С этой минуты стало ясно, что дело приняло серьезный  оборот;  шум  стоял
ужасающий, схватка шла не на жизнь, а на смерть; десять  тысяч  ружей  разом
открыли огонь  по  Бастилии,  подвергая  опасности  не  столько  осаждаемых,
сколько осаждающих. Вдобавок к ружьям прибавилась пушка,  которую  доставили
на площадь французские гвардейцы.
   Офицеры Бастилии, чувствуя, что их солдаты слабеют, сами хватают ружья  и
открывают огонь.
   В эту самую минуту, среди  грохота  пушечных  и  ружейных  залпов,  среди
воплей толпы,  вновь  бросающейся  подбирать  убитых,  чьи  раны  взывают  к
отмщению, в воротах первого двора появляется группа безмятежных,  безоружных
буржуа; парламентарии движутся сквозь толпу под охраной одного  лишь  белого
знамени, готовые пожертвовать своей жизнью.
   Это -  депутация  из  Ратуши;  выборщики  узнали,  что  в  Бастилии  идет
сражение;  желая  предотвратить  кровопролитие,   они   уговорили   Флесселя
обратиться к коменданту крепости с новыми предложениями.
   От имени города депутаты хотят предписать де  Лоне,  чтобы  он  прекратил
огонь и, ради сохранения  жизни  граждан,  гарнизона  и  своей  собственной,
разместил в крепости сотню человек из городской милиции.
   Обо всем этом депутаты сообщают толпе. Народ, сам убоявшийся  того  дела,
за которое взялся, народ, видящий, сколько раненых и  убитых  уже  лежат  на
носилках, готов принять предложение депутатов: если де  Лоне  согласится  на
полупоражение, толпа смирится с полупобедой.
   При виде парламентариев  защитники  крепости,  ведущие  огонь  во  втором
дворе, прекращают стрелять; они делают депутатам знак приблизиться, и  те  в
самом деле приближаются, поскальзываясь в крови,  перешагивая  через  трупы,
помогая подняться раненым.
   Благодаря им народ получает передышку. Трупы и раненых уносят, и во дворе
остаются лишь лужи крови, обагряющие его серые камни.
   Защитники крепости больше не стреляют. Бийо  выходит  на  площадь,  чтобы
уговорить осаждающих также  прекратить  стрельбу.  В  воротах  он  встречает
Гоншона. Тот, безоружный, невозмутимо идет вперед,  словно  движимый  некоей
потусторонней силой; кажется, ему не страшны ни пули, ни ядра.
   - Ну, - спрашивает он у Бийо, - что там с депутацией?
   - Она вошла в крепость, прекратите огонь.
   - Это бесполезно, -  говорит  Гоншон  так  уверенно,  как  будто  Господь
дозволил ему заглянуть в будущее. - Комендант не согласится.
   - Не важно, мы должны уважать военные законы, раз мы стали солдатами.
   - Ладно, - кивает Гоншон.
   Подозвав двух парижан, которые, судя по  всему,  помогали  ему  управлять
всей этой человеческой массой, Гоншон приказал:
   - Ступайте, Эли и Юллен, и чтобы я не слышал ни единого выстрела.
   По слову своего командира  адъютанты  нырнули  в  толпу,  и  вскоре  гром
выстрелов начал стихать, а затем и вовсе умолк.
   На площади наступила тишина. Народ воспользовался минутами  покоя,  чтобы
позаботиться о раненых,  число  которых  достигло  тридцати  пяти  или  даже
сорока.
   В тишине раздался бой часов: било два. Наступление  началось  в  полдень.
Значит, сражение шло уже два часа.
   Бийо вернулся на свой пост; Гоншон последовал за ним.
   Он тревожно поглядывал на ворота, не скрывая своего нетерпения.
   - Что с вами? - спросил его Бийо.
   - Со мною то, что если  через  два  часа  мы  не  возьмем  Бастилию,  все
пропало.
   - Отчего же?
   - Оттого, что двор узнает, чем мы тут заняты, и пришлет  сюда  швейцарцев
Безанваля и драгунов Ламбеска, так что мы окажемся между двух огней.
   Бийо не мог не признать, что Гоншон совершенно прав.  Наконец  в  воротах
показались депутаты. По их  унылому  виду  было  ясно,  что  они  ничего  не
добились.
   -  Ну,  что  я  говорил!  -  воскликнул  Гоншон,  сияя  от   радости.   -
Предсказанное свершится: эта проклятая крепость обречена.
   Даже не расспросив ни о чем парламентариев, он выбежал из первого двора с
криком:
   - К оружию! К оружию, дети мои! Комендант не желает сдаваться!
   В самом деле, не успел комендант прочесть письмо Флесселя, как  лицо  его
просветлело, и он воскликнул:
   - Поздно, господа парижане, вы желали сражения, и вы его получили.
   Парламентарии настаивали, перечисляли все беды, к которым может  привести
упорство де Лоне. Но он не пожелал слушать никаких доводов  и  в  заключение
сказал парламентариям то же самое, что два часа назад услышал от него  Бийо:
"Уходите или я прикажу расстрелять вас".
   И депутация удалилась.
   На сей раз де Лоне перешел в наступление первым. Казалось, он захмелел от
нетерпения. Депутаты еще не покинули  двор  крепости,  как  волынка  маршала
Саксонского принялась выводить свою мелодию. Три человека  упали:  один  был
убит, двое - ранены.
   Из этих двоих один был французский гвардеец, а другой - парламентарий.
   При виде этого человека, утопающего в крови,  хотя  возложенная  на  него
миссия делала его личность неприкосновенной, толпу вновь охватила ярость.
   Адъютанты  Гоншона,  как  прежде,  заняли  места  подле  него;  за  время
передышки оба успели сходить  домой  переодеться:  ведь  один  жил  рядом  с
Арсеналом, а другой - на улице Шаронн.
   Юллен, в прошлом женевский часовщик,  ставший  затем  егерем  маркиза  де
Конфлана, возвратился из  дому  в  ливрее,  похожей  на  мундир  венгерского
офицера.
   Эли, бывший офицер полка ее величества, надел свой  старый  мундир,  дабы
парижане не думали, что армия  на  их  стороне,  и  чувствовали  себя  более
уверенно.
   Обе стороны вновь открыли огонь и вели его с  еще  большим  ожесточением,
чем прежде.
   В это время плац-майор Бастилии, господин де Лосм, подошел к коменданту.
   Этот отважный и честный  солдат  остался  гражданином;  ему  больно  было
видеть то, что происходит, и больно думать о том, что может произойти.
   - Сударь, - сказал он коменданту, -  известно  ли  вам,  что  у  нас  нет
провианта?
   - Мне это известно, - отрезал де Лоне.
   - Вдобавок у нас нет приказа - это вам также известно?
   - Прошу прощения, господин де Лосм, у меня  есть  приказ  держать  ворота
Бастилии закрытыми, на этот предмет мне и доверили ее ключи - Сударь,  ключи
служат не только для того, чтобы закрывать двери, но и для  того,  чтобы  их
открывать. Вы пожертвуете  всем  гарнизоном,  но  не  спасете  крепости.  Вы
подарите мятежникам две победы в один день.  Взгляните  на  этих  людей:  мы
убиваем их, а они вновь вырастают среди камней. Утром их  было  пять  сотен,
три часа назад их было десять тысяч, теперь их шестьдесят тысяч,  завтра  их
будет сто тысяч. Когда наши пушки замолчат, а рано или  поздно  им  придется
замолчать, у этих людей достанет сил разрушить Бастилию голыми руками.
   - Вы говорите, как человек штатский, господин де Лосм.
   - Я говорю, как француз, сударь. Я думаю, что, поскольку  его  величество
не давал нам приказа.., а господин купеческий  старшина  сделал  нам  вполне
приемлемое предложение, вы могли бы принять это  предложение,  разместить  в
крепости сто человек из городской милиции  и  тем  предотвратить  несчастья,
которых я опасаюсь.
   - По вашему мнению, господин де Лосм, нам следует повиноваться  парижским
городским властям?
   - Да, если мы не имеем прямых указаний его величества.
   - Ну что ж, - сказал де Лоне, отводя де Лосма в угол  двора,  -  в  таком
случае прочтите вот это, господин де Лосм.
   И он подал плац-майору маленький листок бумаги.
   Плац-майор прочел:

   "Держитесь: я морочу парижанам голову  кокардами  и  посулами.  К  вечеру
господин де Безанваль пришлет вам подкрепление.
   Де Флесселъ".

   - Как попала к вам эта записка, сударь? - спросил плац-майор.
   - Она была в конверте, который принесли мне  господа  парламентарии.  Они
полагали, что вручают мне  приглашение  сдать  Бастилию,  а  вручили  приказ
защищать ее.
   Плац-майор потупился.
   - Отправляйтесь на свой  пост,  сударь,  -  приказал  де  Лоне,  -  и  не
покидайте его до тех пор, пока я вас не позову.
   Господин де Лосм исполнил приказание.
   Де Лоне холодно сложил  записку,  убрал  ее  в  карман  и  возвратился  к
канонирам, которым велел целить точно и стрелять метко.
   Канониры, как и г-н Лосм, повиновались.
   Но судьба крепости была предрешена.  Ни  одному  смертному  не  под  силу
обмануть судьбу.
   На каждый пушечный залп народ отвечал: "Нам нужна Бастилия!"
   Голоса требовали Бастилию, а руки действовали.
   В числе голосов, требовавших особенно громко, в числе рук,  действовавших
особенно энергично, были голоса и руки Питу и Бийо Разница состояла  лишь  в
том, что каждый поступал сообразно своей натуре.
   Бийо, отважный и доверчивый, как бульдог, сразу бросался вперед, невзирая
на ружейную и пушечную пальбу.
   Питу,  осторожный  и  осмотрительный,  как  лисица,  наделенный   могучим
инстинктом самосохранения, употреблял все свои способности для  того,  чтобы
избежать опасности.
   Он видел все самые смертоносные амбразуры, он улавливал малейшие движения
медных стволов, готовых выстрелить. В конце концов он  дошел  до  того,  что
точно угадывал мгновение, когда стрелки,  держащие  под  прицелом  подъемный
мост, начнут свою смертоносную работу.
   Эту услугу оказывали  Питу  глаза;  дальше  за  спасение  своего  хозяина
принимались другие части его тела.
   Голова  втягивалась  в  плечи,  грудь  задерживала  дыхание,   все   тело
становилось плоским, как доска.
   В эти минуты Питу, упитанный Питу, - ибо у Питу тощими были только ноги -
уподоблялся геометрической линии, не имеющей ни ширины, ни толщины.
   Он облюбовал закоулок между первым и вторым подъемным мостом, нечто вроде
бруствера, образуемого выступающими из стены камнями; один  из  этих  камней
защищал его голову, другой - живот, третий -  колени,  и  Питу  благословлял
природу и фортификационное искусство за то, что они  так  слаженно  охраняют
его от смертоносных пуль.
   Из своего угла, где он притаился, как заяц в норе, Питу время от  времени
постреливал - в основном для очистки совести, так как перед  ним  были  лишь
крепостные стены и деревянные  балки,  да  еще  для  того,  чтобы  доставить
удовольствие папаше Бийо, который то и дело орал ему:
   "Стреляй же, несчастный!"
   Со своей стороны Питу,  стремясь  умерить  пыл  папаши  Бийо,  который  в
подбадриваниях не нуждался, кричал ему:
   - Не высовывайтесь так сильно, папаша Бийо! или:
   -  Осторожнее,  господин  Бийо,  вернитесь,   сейчас   выстрелит   пушка;
берегитесь - у ружья щелкнул курок.
   И, не успевал Питу произнести эти пророческие  слова,  как  пушечные  или
ружейные залпы обрушивались на головы парижан.
   Бийо не внимал предостережениям Питу и совершал чудеса силы и ловкости  -
впрочем, все понапрасну. Он жаждал пролить кровь на поле брани, но  ему  это
не удавалось, и вместо крови он истекал потом.
   Десятки раз Питу приходилось хватать его за полу и укладывать на землю за
секунду до того, как раздавался выстрел.
   И всякий раз Бийо поднимался с земли, если не с новыми силами, как Антей,
то с новыми идеями.
   Иной раз эта идея заключалась в том, чтобы посту" пить со  вторым  мостом
так же, как он уже поступил с первым, то есть обрубить его цепи.
   Тогда Питу старался удержать  фермера  протестующими  воплями,  а  затем,
видя, что вопли эти бесполезны, выскальзывал из своего убежища со словами:
   - Господин Бийо, дорогой господин Бийо, но ведь если вас  убьют,  госпожа
Бийо останется вдовой!
   А тем временем швейцарцы спускали вниз стволы своих ружей, дабы взять  на
мушку смельчака, покушающегося на их мост.
   В другой раз Бийо решал обстрелять мост из пушки, но  защитники  крепости
снова пускали в ход ружья, артиллеристы Бийо  отступали,  он  оставался  при
орудии один, и Питу вновь приходилось покидать убежище.
   - Господин Бийо, - кричал  он,  -  господин  Бийо,  заклинаю  вас  именем
мадмуазель Катрин! Подумайте же о том, что если вас убьют, мадмуазель Катрин
останется сиротой!
   И Бийо подчинялся, ибо оказывалось, что этот довод имеет над ним  большую
власть.
   Наконец богатому воображению фермера представилось еще одно средство.
   Он бросился на площадь с криком: "Тележку! Тележку!"
   Питу, решив, что кашу маслом не испортишь, последовал за Бийо  с  криком:
"Две тележки! Две тележки!"
   - Сухого сена и соломы! - потребовал Бийо.
   - Сухого сена и соломы! - повторил Питу.
   И тут же две сотни человек притащили им по охапке сена или соломы.
   Другие приволокли на носилках высушенного навоза.
   Пришлось крикнуть доброхотам, чтобы они остановились, иначе через час  на
площади Бастилии выросла бы гора  фуража,  не  уступающая  по  высоте  самой
Бастилии.
   Бийо схватил тележку, груженную соломой, за ручки и стал толкать ее перед
собой.
   Питу поступил так же: зачем он это делает, он не знал,  но  полагал,  что
раз так поступает фермер, значит, и ему следует поступать так же.
   Эли и Юллен, догадавшись, что задумал  Бийо,  также  схватили  тележки  и
покатили их во двор.
   Во дворе их встретила стрельба; пули летели  с  пронзительным  свистом  и
попадали в солому либо в дощатые стенки  тележек.  Ни  один  из  наступающих
ранен не был.
   Как только стрельба ненадолго  затихла,  две  или  три  сотни  осаждающих
бросились на приступ вслед  за  людьми  с  тележками  и  под  защитой  этого
прикрытия разместились прямо под настилом моста.
   Тогда Бийо вытащил из кармана огниво с трутом, насыпал в  бумажный  кулек
пороха, поджег его и бросил в солому.
   Порох зажег бумагу, бумага зажгла солому.
   Вслед за первой запылали и остальные тележки.
   Чтобы погасить  огонь,  защитникам  крепости  пришлось  бы  ее  покинуть;
покинуть же ее означало обречь себя на верную смерть.
   Огонь охватил мост, впился острыми зубами в деревянный настил,  зазмеился
по опорам.
   Крик радости, послышавшийся во дворе, повторила вся площадь. Люди  видели
поднимающийся  из-за  стен  дым.  Они  не  знали  толком,  в  чем  дело,  но
подозревали, что в крепости происходит что-то гибельное для ее защитников.
   В самом деле, раскалившиеся от огня цепи  оторвались  от  столбов.  Мост,
наполовину  сломанный,  наполовину  сгоревший,  дымящийся,   потрескивающий,
рухнул вниз.
   Тут за дело взялись пожарники  со  своими  насосами.  Комендант  приказал
открыть огонь, но инвалиды отказались ему повиноваться.
   Команды де Лоне выполняли одни лишь швейцарцы. Но они не умели обращаться
с пушками, и пушки замолчали.
   Напротив,   французские    гвардейцы,    воспользовавшись    прекращением
артиллерийского огня, приставили фитиль к своей пушке; третьим выстрелом  им
удалось разбить ворота.
   Комендант стоял на вершине одной из башен, пытаясь разглядеть, не идет ли
обещанное подкрепление, когда вдруг заметил поднимающиеся снизу клубы  дыма.
Именно после этого он сбежал  по  лестнице  вниз  и  приказал  артиллеристам
открыть огонь.
   Отказ инвалидов привел его в  отчаяние.  А  увидев  разбитые  ворота,  он
понял, что все кончено.
   Господин де Лоне знал,  что  его  ненавидят.  Он  сознавал,  что  ему  не
спастись. С самого начала сражения  его  не  покидала  мысль  о  том,  чтобы
погубить себя вместе с Бастилией.
   Убедившись,  что  сопротивление  бесполезно,  он   выхватывает   из   рук
артиллериста фитиль и устремляется в подвал, где хранятся боеприпасы.
   - Порох! - в ужасе восклицают разом два десятка голосов. - Порох! Порох!
   Эти люди увидели фитиль в руках коменданта и угадали его  намерение.  Два
солдата бросаются ему наперерез и приставляют штыки к его груди в тот  самый
момент, когда он берется за ручку двери.
   - Вы можете убить меня, - говорил де Лоне, - но, перед тем как  испустить
дух, я все-таки успею швырнуть этот фитиль в бочонок  с  порохом;  тогда  вы
взлетите на воздух все разом - и осаждающие и осаждаемые.
   Солдаты уступают. Штыки по-прежнему  приставлены  к  груди  де  Лоне,  но
команды отдает он, ибо все понимают, что их жизнь - в его руках. Все  словно
оцепенели.  Наступающие  замечают,  что  происходит  нечто   странное.   Они
устремляют взгляды в глубь двора и видят  коменданта,  готового  погубить  и
себя и всех кругом.
   - Послушайте, - говорит де Лоне, - вы видите, что в моей власти  погубить
вас всех; предупреждаю: если хотя бы один из  вас  войдет  в  этот  двор,  я
подожгу порох.
   Тем, кто слышат эти слова, кажется, что земля дрогнула у них под ногами.
   - Чего вы хотите? Чего вы требуете?  -  кричат  несколько  человек,  и  в
голосе их слышен ужас.
   - Я хочу почетной капитуляции.
   Однако осаждающие не верят словам де Лоне, продиктованным отчаянием;  они
хотят во что бы то ни стало войти в  крепость.  Возглавляет  их  ряды  Бийо.
Внезапно он вздрагивает и бледнеет; он вспоминает,  зачем  пришел  к  стенам
Бастилии.
   - Стойте! - кричит Бийо, бросаясь к Эли и Юллену. - Заклинаю  вас  именем
пленников, стойте!
   И эти люди, готовые пожертвовать своей жизнью ради победы,  отступают,  в
свой черед бледнея и трепеща.
   -