их Две пятнадцатых  -  старики,  беспомощные
либо равнодушные. Вы согласны?
   - Да.
   -  Остаются  четыре  пятнадцатых,  из  которых,  вы   не   можете   этого
опровергнуть, половину составляют трусы и люди умеренные. Заметьте, я  очень
высокого  мнения  о  французской  нации.  Итак,  остаются  две  пятнадцатых;
допустим, все эти люди сильные, отважные,  воинственные  и  озлобленные.  Но
ведь  следует  подсчитать,  сколько  человек  из  них  находится  в  Париже?
Бунтуют-то только парижане, их и предстоит усмирить.
   - Однако, государыня, однако...
   - Опять однако... Погодите, я  выслушаю  вас  позже.  Господин  де  Шарни
поклонился.
   - Итак, - продолжала королева, - по моим расчетам, нам противостоит сотня
тысяч парижан. Вы согласны? На сей раз граф промолчал.  Королева  заговорила
вновь:
   -  Так  вот,  против  этой  сотни  тысяч  парижан,   плохо   вооруженных,
недисциплинированных, необученных, нерешительных, ибо  совесть  их  нечиста,
выступят пятьдесят тысяч солдат, известных  всей  Европе  своей  отвагой,  а
также  офицеры,  подобные  вам,  господин  де   Шарни;   с   ними   пребудет
благословение Господне и моя  душа,  которую  легко  растрогать,  но  трудно
разбить.
   Граф по-прежнему молчал.
   - Неужели вы полагаете, что при таких условиях один мой солдат  не  стоит
двух простолюдинов? Де Шарни молчал.
   - Скажите же, каково ваше мнение? - нетерпеливо потребовала королева.
   -  Государыня,  -  произнес  граф,  оставляя  по  приказу  королевы  свою
почтительную сдержанность, - если сто тысяч человек,  предоставленных  самим
себе, буйных и плохо вооруженных,  а  именно  таковы  парижане,  сойдутся  с
вашими пятьюдесятью тысячами солдат на поле боя,  они  будут  разгромлены  в
полчаса.
   - Вот видите! - сказала королева. - Значит, я  права,  -  Постойте.  Дело
обстоит совсем иначе. Во-первых, мятежников в Париже не сотня тысяч, а целых
пять сотен.
   - Пять сотен тысяч?
   - Именно. В ваших расчетах вы не приняли во внимание женщин  и  детей.  О
королева Франции! о гордая и отважная женщина! Парижские простолюдинки ни  в
чем не уступят мужчинам; быть может, настанет день, когда они  заставят  вас
признать за ними силу поистине дьявольскую.
   - Что вы хотите сказать, граф?
   - Государыня, знаете ли вы,  какую  роль  играют  женщины  в  гражданских
войнах?! Нет? В таком случае я расскажу вам об этом, и вы убедитесь, что при
определенных обстоятельствах одна женщина стоит двух солдат.
   - Вы с ума сошли, граф! Де Шарни грустно улыбнулся.
   - Видели ли вы парижанок во время штурма Бастилии, когда под  огнем,  под
пулями они призывали  мужчин  взяться  за  оружие,  грозили  кулаками  вашим
закованным в броню швейцарцам, выкрикивали проклятья над убитыми, поднимая и
зовя в бой живых? Видели ли вы, как они варят смолу, катят пушки,  одаривают
храбрых воинов патронами, а робких - патронами с поцелуем в придачу?  Знаете
ли вы, что по подъемному мосту,  ведущему  в  Бастилию,  прошло  столько  же
женщин, сколько мужчин? Знаете ли вы, что, пока мы с вами ведем беседу,  они
орудуют кирками, разрушая стены Бастилии? О, государыня,  примите  в  расчет
парижских женщин, примите в расчет их, а заодно и  детей,  которые  отливают
пули, точат сабли, бросают булыжники с седьмого этажа; примите их в  расчет,
ибо пуля, отлитая ребенком, убьет вашего лучшего генерала, сабля, наточенная
им, подкосит ваших лучших лошадей, а камень, брошенный им с высоты, разобьет
головы вашим драгунам и гвардейцам. Примите в расчет и  стариков,  сударыня,
ибо если они уже не в силах поднять шпагу, они в силах послужить щитом своим
сыновьям. В штурме Бастилии, государыня, участвовали и  старики;  знаете  ли
вы, что  делали  эти  старики,  которых  вы  не  принимаете  в  расчет?  Они
становились впереди юношей и те целились во врага из-за  их  спин,  так  что
пули ваших  швейцарцев  впивались  в  тела  бессильных  стариков,  служивших
крепостной стеной мужчинам в расцвете лет. Примите стариков  в  расчет,  ибо
это они вот уже три сотни лет передают из рода в  род  рассказы  о  насилии,
которому подвергались их матери, о  полях,  потравленных  во  время  барской
охоты,  о  бедствиях  их  сословия,  страждущего  под  пятой  феодалов,   и,
наслушавшись этих рассказов, сыновья хватают топоры, дубины, ружья, все, что
есть  под  рукой,   и   отправляются   убивать,   заряженные   стариковскими
проклятиями, как пушка заряжена порохом и ядрами. В этот час в Париже все  -
мужчины, женщины, старики, дети  -  славят  свободу,  избавление  от  гнета.
Примите в расчет всех, кто кричит, государыня, а их в Париже восемьсот тысяч
душ.
   - Триста спартанцев, господин де Шарни, победили армию  Ксеркса,  не  так
ли?
   - Да, но сегодня на месте трехсот спартанцев - восемьсот тысяч парижан, а
на месте армии Ксеркса - ваши пятьдесят тысяч солдат.
   Побагровев от гнева и стыда, королева воздела кулаки к небу.
   - О, пусть я лишусь трона, пусть ваши пятьсот  тысяч  парижан  растерзают
меня в клочья, лишь бы мне не слышать подобных речей от человека из рода  де
Шарни, моего слуги!
   - Если этот человек говорит вам подобные  вещи,  государыня,  значит,  он
видит в этом свой долг, ибо в жилах этого  де  Шарни  нет  ни  капли  крови,
которая не была бы достойна его предков и не принадлежала бы вам.
   - В таком случае пусть он идет вместе со мной на Париж и вместе  со  мной
погибнет.
   - Погибнет с позором, - подхватил граф, -  не  оказав  сопротивления.  Мы
даже не сможем начать сражение, мы растворимся в ночи, как филистимляне  или
амаликитяне. Идти на Париж! Да знаете ли вы, что в тот час, когда мы  войдем
в Париж, дома обрушатся на нас, словно волны Красного моря на  фараона;  имя
ваше будет проклято французами, а дети зарезаны, как волчата.
   - Как же мне погибнуть, граф? - надменно спросила  королева.  -  Научите,
молю вас.
   - Как гибнут жертвы, государыня, - почтительно отвечал де  Шарни,  -  как
гибнут королевы, улыбаясь и прощая тем, кто отнимает у них жизнь.  Ах,  если
бы у вас было пять сотен тысяч таких слуг, как я! Тогда  я  сказал  бы  вам:
"Уедем нынче  же  ночью,  и  завтра  вы  воцаритесь  в  Тюильри,  завтра  вы
возвратите себе трон!"
   - О! - вскричала королева. - Неужели вы, моя последняя надежда, отчаялись
в победе?
   - Да, государыня, я отчаялся, ибо вся  Франция  поддерживает  Париж,  ибо
ваша армия, даже если она победит в Париже, не сумеет  совладать  с  Лионом,
Руаном, Лиллем, Страсбургом, Нантом и сотней других  ощетинившихся  городов.
Будем мужественны, государыня, спрячем шпагу в ножны!
   - А я-то старалась собрать вокруг себя  самых  отважных  воинов,  а  я-то
пыталась вдохнуть мужество в их сердца! - воскликнула королева.
   - Если вы не согласны со мной, государыня, прикажите - и этой же ночью мы
двинемся на Париж. Вам стоит сказать одно-единственное слово.
   В голосе графа звучало  такое  самоотвержение,  что  королева  испугалась
сильнее, чем если бы  он  проявил  строптивость;  в  отчаянии,  не  в  силах
совладать с собственным надменным нравом, она бросилась на софу.
   Наконец, подняв голову, она спросила:
   - Граф, вам угодно, чтобы я ничего не предпринимала?
   - Я имею честь дать вашему величеству именно такой совет.
   - Я послушаюсь вас. Возвращайтесь на свой пост.
   - Увы, государыня, вы гневаетесь  на  меня?  -  спросил  граф,  глядя  на
королеву печальными глазами, в которых светилась неизъяснимая любовь.
   - Нет. Дайте руку.
   Граф с поклоном протянул королеве руку.
   -  А  я  забыла  вас  побранить,  -  сказала  Мария-Антуанетта,   пытаясь
улыбнуться.
   - За что, государыня?
   - Как же: ваш брат служит мне, а я ничего об этом не знала.
   - Я вас не понимаю.
   - Нынче вечером молодой офицер гусарского полка Бершени...
   - Это мой брат Жорж!
   - Отчего же вы никогда ни словом не обмолвились об этом юноше? Отчего  он
имеет такой низкий чин?
   - Оттого, что он еще совсем юн и неопытен, оттого,  что  он  не  заслужил
права командовать, оттого, наконец, что если вашему величеству  было  угодно
снизойти до меня, носящего имя де Шарни, и почтить меня своей  дружбой,  это
отнюдь не означает, что мои  родственники  должны  делать  карьеру  в  ущерб
множеству отважных молодых людей, куда более достойных, нежели мои братья.
   - Значит, у вас есть и другие братья?
   - Да, нас три брата, и все готовы умереть за ваше величество.
   - А третий брат ни в чем не нуждается?
   - Ни в чем, государыня; мы имеем счастливую возможность принести в жертву
вашему величеству не только жизнь, но и состояние.
   В тот самый миг,  когда  граф,  с  трепетом  взирая  на  свою  изящную  и
величавую покровительницу, произносил эти слова,  а  королева  внимала  ему,
потрясенная его предупредительностью и  бескорыстием,  из  соседней  комнаты
донесся стон, заставивший их обоих вздрогнуть.
   Королева поднялась, подбежала к двери, открыла ее и громко вскрикнула.
   На ковре корчилась в ужасных судорогах какая-то женщина.
   - Ах! Это графиня! - прошептала Мария Антуанетта на ухо графу. -  Неужели
она слышала наш разговор?
   - Нет, ваше величество, - отвечал граф. - Иначе она дала бы вам  знать  о
своем присутствии.
   И, бросившись к Андре, он поднял ее с ковра и прижал к себе.
   Королева, бледная,  снедаемая  тревогой,  холодно  смотрела  на  них,  не
двигаясь с места.

Глава 29

ТРОЕ

   Андре постепенно оживала; она не знала, откуда пришла  помощь,  но  чутье
подсказывало ей, что рядом кто-то есть, Ухватившись за нежданную опору,  она
встала.
   Да, телесные силы возвращались к ней, но не сознание; еще несколько минут
все качалось и плыло у нее перед глазами, словно в полусне.
   Пробудив ее к жизни физической,  Шарни  старался  пробудить  ее  к  жизни
духовной.
   Наконец широко раскрытые, блуждающие  глаза  остановились  на  нем  и,  в
полубреду, не узнавая поддерживающего ее человека, Андре вскрикнула и  резко
оттолкнула его.
   Все это время королева старательно отводила  глаза;  она,  женщина,  она,
которой подобало утешить, ободрить страдалицу, отвернулась от нее.
   Шарни подхватил отчаянно отбивавшуюся  Андре  на  руки  и  обернувшись  к
королеве, чопорно и безучастно стоявшей в стороне, сказал:
   - Простите, ваше величество; без сомнения, произошло нечто  чрезвычайное.
Госпожа да Шарни не склонна к обморокам, и сегодня я  впервые  вижу  ее  без
чувств.
   - Неужели ей так дурно? - спросила королева, смутно подозревая, что Андре
слышала весь разговор.
   - Да, ей, верно, сделалось дурно, - ответил граф, -  поэтому  я  прошу  у
вашего величества позволения отвезти ее домой. Там о ней позаботятся.
   - Ступайте, - сказала королева и дернула за шнурок звонка.
   Но, услыхав колокольчик, Андре встрепенулась и воскликнула в бреду:
   - О, Жильбер! О, этот Жильбер! При звуке этого имени королева вздрогнула,
а изумленный граф опустил жену на софу. Дверь открылась, вошел слуга.
   - Ты уже не нужен, - сказала королева и знаком отослала его.
   Когда слуга вышел, королева и граф внимательно поглядели на Андре.  Глаза
ее были закрыты, казалось, она вновь погрузилась в беспамятство.
   Господин де Шарни, стоя на коленях перед софой, поддерживал  жену,  чтобы
она не упала.
   - Жильбер! - повторила королева. - Кто это?
   - Хорошо бы выяснить.
   - Я уже слышала это имя, - сказала Мария-Антуанетта, -  и,  кажется,  как
раз от графини.
   Андре, даже в полуобмороке почувствовав,  что  королева  может  вспомнить
нечто для нее опасное, открыла глаза, воздела руки горе и с трудом встала.
   Ее взгляд, уже осмысленный, упал на г-на де Шарни.  Она  узнала  мужа,  и
глаза ее засветились лаской.
   Но,  словно  считая  это  невольное  проявление  чувств  недостойным   ее
спартанской души, Андре отвела глаза и заметила королеву.
   Она поклонилась Марии-Антуанетте.
   - О Боже! Что с вами, сударыня? - спросил г-н де Шарни.  -  Вы  так  меня
испугали: вы, такая сильная, такая храбрая, и вдруг упали в обморок?
   - Ах, сударь, - отвечала она, - в Париже творятся такие страшные дела; уж
если даже мужчины трепещут, то  женщине  простительно  лишиться  чувств.  Вы
уехали из Парижа! О, вы поступили правильно.
   - Великий Боже! Графиня, - сказал Шарни с сомнением в голосе,  -  неужели
все это из-за меня?
   Андре снова взглянула на мужа и королеву, но ничего не ответила.
   -   Разумеется,   граф.   Какие   могут   быть   сомнения?   -   заметила
Мария-Антуанетта. - Графиня ведь не  королева;  она  вправе  тревожиться  за
мужа.
   Шарни уловил в этой фразе затаенную ревность.
   - Но, ваше величество, - возразил он, - я совершенно уверен, что  графиня
больше испугалась за вас, чем за меня.
   - Но скажите наконец, -  потребовала  Мария-Антуанетта,  -  как  вы  сюда
попали и почему потеряли сознание?
   - Этого я не могу вам объяснить, ваше величество. Я и сана этого не знаю;
но за последние три дня мы так устали, так измучились, что, мне кажется, нет
ничего менее странного, чем женщина, упавшая в обморок.
   - Вы правы, - тихо сказала королева,  видя,  что  Андре  никак  не  хочет
открывать свою тайну.
   - Ведь у вашего величества тоже слезы на глазах,  -  продолжала  Андре  с
удивительным спокойствием, не покидавшим ее с той минуты, как она  пришла  в
себя, и тем более неуместным в  ее  щекотливом  положении,  ибо  было  сразу
заметно, что оно притворное и скрывает совершенно естественные  человеческие
чувства.
   На сей раз  графу  послышалась  в  словах  жены  ирония,  та  самая,  что
мгновение назад звучала в словах королевы.
   - Сударыня, - обратился он к Андре с необычной  строгостью  в  голосе,  -
неудивительно, что на глаза королевы навернулись слезы, королева любит  свой
народ, а народ пролил кровь.
   - По счастью, Бог вас уберег и ваша кровь не пролилась, сударь, - сказала
Андре так же холодно и бесстрастно.
   - Впрочем, мы говорим не о ее величестве, сударыня,  мы  говорим  о  вас;
вернемся к вашим делам, ее величество извинит нас.
   Мария-Антуанетта едва заметно кивнула.
   - Вы испугались, не так ли?
   - Я?
   - Вам сделалось дурно, не отпирайтесь;  с  вами  что-то  случилось?  Что?
Расскажите же нам.
   - Вы ошибаетесь, сударь.
   - Вас кто-то обидел? Это был мужчина? Андре побледнела.
   - Меня никто не обижал, сударь. Я иду от короля.
   - Прямо от него?
   - Прямо от него. Ее величество может проверить.
   - Если это так, - сказала Мария-Антуанетта, - то графиня говорит  правду.
Король слишком любит ее и знает, что я тоже весьма привязана к ней,  поэтому
он не мог сделать ей ничего плохого.
   - Но, - настаивал Шарни, - вы произнесли чье-то имя.
   - Имя?
   - Да, едва очнувшись, вы назвали имя какого-то человека.
   Андре взглянула на королеву, словно ища защиты;  но  королева  то  ли  не
поняла, то ли не пожелала понять:
   - Да, - подтвердила она, - вы назвали имя Жильбер.
   - Жильбер? Я сказала: Жильбер?! - воскликнула Андре с таким  ужасом,  что
граф встревожился еще сильнее, нежели тогда, когда застал жену без чувств.
   - Да, - сказал он, - вы назвали это имя.
   - Ах, право, как странно!
   Постепенно прекрасное лицо молодой женщины, столь изменившееся при  звуке
этого рокового имени, вновь прояснилось, как небо после бури, и лишь  редкие
нервические волны еще пробегали по нему - так гаснут  последние  сполохи  на
горизонте.
   - Жильбер, - повторила она, - не знаю...
   - Да, да, Жильбер, - повторила королева. -  Подумайте,  вспомните,  милая
Андре.
   -  Но,  ваше  величество,  -  сказал  граф,  -  быть  может  всему  виной
случайность и имя это незнакомо графине?
   - Нет, - возразила Андре, - нет, я его слышала. Это имя ученого человека,
искусного лекаря, он прибыл, кажется, из Америки, где сдружился с господином
де Лафайетом.
   - И что же? - спросил граф.
   - Что же? - непринужденно повторила Андре, -  я  с  ним  не  знакома,  но
говорят, что это человек весьма почтенный.
   - В таком случае, - снова вмещалась королева, -  откуда  такое  волнение,
дорогая графиня?
   - Волнение! Разве я была взволнована?
   - Да, похоже, вам было мучительно больно произносить это имя.
   - Вероятно, вот что произошло: в кабинете короля  я  увидела  человека  в
черном, с суровым лицом, который говорил о мрачных и  ужасных  вещах;  он  с
устрашающими подробностями рассказывал об убийствах  господ  де  Лоне  и  де
Флесселя. Я испугалась и, как вы видели, лишилась чувств. Наверно,  поэтому,
очнувшись, я и произнесла имя этого господина: Жильбер.
   - Вероятно, - согласился граф де Шарни, явно желая прекратить  допрос.  -
Но теперь вы успокоились, не правда ли?
   - Совершенно успокоилась.
   - Тогда я попрошу вас об одной услуге, граф, - сказала королева.
   - Я в распоряжении вашего величества, - Подите к господам  де  Безанвалю,
де Б рою и де Ламбеску и передайте им, чтобы их войска оставались на прежних
позициях. Завтра король решит в совете, как быть дальше.
   Граф поклонился, но уходя бросил взгляд на Андре.
   Этот взгляд был полон участливого беспокойства.
   Он не ускользнул от королевы.
   - Графиня, - спросила она, - вы не вернетесь со мной к королю?
   - Нет, нет, государыня, - горячо ответила Андре.
   - Отчего же?
   - Я прошу позволения вашего  величества  пойти  к  себе:  после  давешних
волнений мне нужен отдых.
   - Послушайте, графиня, будьте откровенны, между вами  и  его  величеством
что-то произошло?
   - О, ничего, ваше величество, решительно ничего,  -  И  все  же,  скажите
мне... Король ведь не всегда щадит моих друзей.
   - Король, как всегда, весьма милостив ко мне, но...
   - Но вы предпочитаете с ним не видеться, не так ли? Без  сомнения,  граф,
здесь что-то кроется, - заметила королева с притворной шутливостью.
   В это мгновение Андре метнула  на  королеву  такой  выразительный,  такой
умоляющий, такой недвусмысленный взгляд,  что  та  поняла:  пора  прекратить
пикировку.
   - Хорошо, графиня, - сказала она, - пусть господин де Шарни выполняет мое
поручение, а вы ступайте к себе или оставайтесь здесь, как вам будет угодно.
   - Благодарю вас, ваше величество, - обрадовалась Андре.
   - Ступайте же, господин де Шарни, - сказала Мария-Антуанетта  и  увидела,
как по лицу Андре разливается выражение признательности.
   Граф не заметил или не захотел заметить этого выражения; он взял жену  за
руку и поздравил с тем, что к ней вернулись силы и на щеках заиграл румянец.
   Затем, с глубоким почтением поклонившись королеве, вышел. Но на пороге он
встретился глазами с Марией-Антуанеттой.
   Взгляд королевы говорил: "Возвращайтесь скорее".
   Взгляд графа отвечал: "Вернусь сразу, как только смогу".
   Что до Андре, она со стеснением в груди, с замирающим дыханием следила за
каждым шагом мужа.
   Граф де Шарни медленно и чинно шел к дверям.  Казалось,  Андре  безмолвно
подгоняет его; вся воля ее сосредоточилась на одной мысли: вытолкнуть  графа
прочь.
   Поэтому, как только двери за ним затворились, как только  он  скрылся  из
виду, силы оставили Андре; лицо ее побледнело, ноги подкосились и она  упала
в ближайшее кресло, бормоча извинения за грубое нарушение этикета.
   Королева подбежала к  камину,  взяла  флакончик  с  нюхательной  солью  и
поднесла к лицу Андре, но на сей раз та пришла в себя не  столько  благодаря
заботам королевы, сколько благодаря силе воли.
   В самом деле, в отношениях между двумя  женщинами  было  нечто  странное.
Казалось, королева расположена к Андре, а Андре питает к  королеве  глубокое
уважение, и все же в иные мгновения они казались не благосклонной госпожой и
преданной служанкой, но врагами.
   Поэтому мощная воля Андре, как мы уже говорили, быстро вернула  ей  силы.
Она встала, почтительно отвела руку королевы и, склонив  перед  ней  голову,
спросила:
   - Ваше величество, вы позволите мне удалиться?..
   - Да, конечно, вы вольны поступать, как вам угодно, дорогая  графиня;  вы
же прекрасно знаете, я не требую от вас соблюдения этикета. Н