ет, Бийо, дело идет, а мы в стороне.
   - Это страшно, - сказал фермер. - Но если дело идет без нас, куда же  оно
зайдет?
   - Бог весть! - произнес Жильбер. - Я не знаю.
   - Ну что ж! Раз уж даже вы об этом ничего не знаете, хотя вы  ученый,  то
я, невежда, и подавно. Так что я полагаю... - Что вы полагаете, Бийо? Ну-ка,
ну-ка!
   - Я полагаю, что лучшее, что мы с Питу можем  сделать,  это  вернуться  в
Писле. Мы снова возьмемся за плуг, за настоящий плуг  из  дерева  и  железа,
которым пашут землю, а не за человеческий, из мяса и костей, который именуют
французским народом, и который брыкается, как строптивая  лошадь.  Мы  будем
сеять пшеницу вместо того, чтобы проливать кровь, и будем  жить  свободно  и
радостно, ведь мы сами себе господа. Вы как хотите, господин Жильбер,  а  я,
черт возьми! я хочу знать, куда я иду.
   - Погодите, милейший, - сказал Жильбер. - Я сказал уже и снова  повторяю:
я не знаю, куда я иду, и все же я иду и иду вперед. Участь  моя  определена,
жизнь моя принадлежит Богу, но мои деяния - это мой долг перед родиной. Лишь
бы совесть говорила мне: иди, Жильбер, ты на верном пути, иди! Вот все,  что
мне нужно. Если я ошибаюсь, люди покарают меня, но Бог простит.
   - Да ведь вы сами только что говорили: бывает так, что люди  карают  даже
тех, кто не ошибается.
   - И я снова это повторяю. Пусть меня постигнет людская кара!  Я  стою  на
своем, Бийо. Прав я или нет, я иду вперед. Я не поручусь -  Боже  сохрани  -
что труды мои не окажутся напрасны. Но Господь недаром сказал:
   "Мир людям доброй воли". Будем же в числе тех, кому Господь обещает  мир.
Посмотри на господина де Лафайета, - сколько он уже совершил и в Америке,  и
во Франции, он загнал уже трех  белых  коней,  а  сколько  он  еще  загонит!
Посмотри на господина Байи, который не щадит своих сил, посмотри на  короля,
который  не  щадит  своего  покоя.  Полно,  Бийо,  не  будем  себя   щадить.
Расщедримся немного; оставайся со мной, Бийо.
   - Но чего ради, если мы не можем помешать злу?
   - Запомни, Бийо: никогда не повторяй при мне этих слов, ибо я стану  тебя
меньше уважать. Тебе надавали пинков, тумаков, тебя били  прикладом  и  даже
штыком, когда ты хотел спасти Фулона и Бертье.
   - Да, и еще как, - подтвердил фермер, потирая больные места.
   - Мне чуть глаз не выкололи, - сказал Питу, - И все это ни за что ни  про
что, - прибавил Бийо.
   - Так вот,  дети  мои,  если  бы  таких  храбрецов  было  не  десять,  не
пятнадцать, не двадцать, а сто, двести, триста, вы вырвали бы несчастного из
рук толпы и спасли от ужасной смерти, которой его обрекли;  вы  избавили  бы
нацию от позорного  пятна.  Вот  почему,  друг  мой,  я  требую  -  конечно,
настолько,  насколько  я  могу  чего-то  требовать  от  вас,  чтобы  вы   не
возвращались в деревню, на покой, а остались в Париже, и в  случае  нужды  я
мог бы опереться на вашу крепкую руку и верное  сердце;  чтобы  ваш  здравый
смысл и патриотизм стали  пробным  камнем  для  моего  ума  и  моих  трудов;
наконец, для того, чтобы, сея не золото, которого у нас  нет,  но  любовь  к
родине и общему благу, вы помогали мне наставить  толпу  заблудших  на  путь
истинный, чтобы вы были моей опорой, когда я поскользнусь, и  палкой,  когда
мне надо будет нанести удар.
   - Собакой-поводырем, - сказал Бийо с возвышенной простотой.
   - Вот именно, - согласился Жильбер тем же тоном.
   - Ну что ж! Я согласен, я буду тем, чем вы хотите.
   - Я знаю, что ты отрекаешься от всего: от состояния, от жены,  от  детей,
от счастья, Бийо! Но не беспокойся, это не надолго.
   - А мне что делать? - спросил Питу.
   - А ты, - сказал Жильбер, глядя на простодушного парнишку,  крепкого,  но
не блещущего умом, - ты возвращайся в Писле, чтобы утешить семейство Бийо  и
объяснить, какое святое дело он предпринял.
   - Сию минуту, - ответил Питу, задрожав от радости при мысли о предстоящей
встрече с Катрин.
   - Бийо, - сказал Жильбер, - дайте ему наставления.
   - Сейчас, - отвечал Бийо.
   - Я слушаю.
   - Я назначаю хозяйкой дома Катрин. Ты понял?
   - А как же госпожа Бийо? -  удивился  Питу,  услыхав,  что  права  матери
семейства переданы дочери.
   - Питу, - сказал Жильбер, понявший мысль Бийо при виде легкого румянца на
лице отца  семейства,  -  вспомни  арабскую  пословицу:  "Слышать  -  значит
повиноваться".
   Теперь пришел черед Питу покраснеть; он почувствовал свою нескромность.
   - Катрин - самая умная в семье, - просто  сказал  Бийо,  чтобы  объяснить
свою мысль.
   Жильбер склонил голову в знак одобрения.
   - Это все? - спросил Питу.
   - У меня все, - ответил Бийо.
   - А у меня нет, - произнес Жильбер.
   - Я слушаю, - сказал Питу, готовый поступить в  соответствии  с  арабской
пословицей, процитированой давеча Жильбером.
   - Отнеси мое письмо в коллеж Людовика Великого,  -  велел  Жильбер,  -  и
отдай аббату Берардье; он передаст его  Себастьену.  Приведи  Себастьена  ко
мне, я попрощаюсь с ним, а потом возьми его с собой  в  Виллер-Котре  и  там
отведи к аббату Фортье, чтобы он  не  терял  зря  времени,  По  четвергам  и
воскресеньям бери его с собой гулять; не бойся,  заставляй  его  бродить  по
лесам и равнинам.
   И для моего спокойствия, и для его здоровья лучше ему  быть  там,  нежели
здесь.
   - Я понял! - воскликнул Питу, радуясь разом и близкой  встрече  с  другом
детства, и неясному зову более взрослого чувства, которое пробуждалось в нем
при магическом имени Катрин.
   Он  встал,  попрощался.  Жильбер   улыбнулся,   Бийо   был   погружен   в
задумчивость.
   Потом Питу пустился бегом к аббату  Берардье  за  Себастьеном  Жильбером,
своим молочным братом.
   - А мы, - сказал Жильбер Бийо, - примемся за дело!

Глава 45

МЕДЕЯ

   После ужасных потрясений, которые мы только что явили глазам читателей, в
Версале воцарилось относительное спокойствие.
   Король отдыхал, и возвращаясь иногда мыслями к тому, что пришлось вынести
его гордости Бурбона во время злосчастного путешествия в Париж, он  утешался
мыслью о том, что вновь завоевал любовь народа.
   Меж тем Неккер, стремившийся упрочить свою славу, постепенно терял ее.
   Что  касается  знати,  она  начинала   готовиться   к   бегству   или   к
сопротивлению.
   Народ наблюдал и выжидал.
   Тем  временем  королева  замкнулась  в  себе,  убежденная,  что  все   ее
ненавидят, и старалась держаться незаметно;
   Она затаилась, ибо знала, что если одни ее ненавидят, то  другие  на  нее
надеются.
   Со времени путешествия короля в Париж она почти не видела Жильбера.
   Впрочем, однажды она встретила его в вестибюле, ведущем в  покои  короля,
и, поскольку он низко поклонился ей, она первой начала беседу:
   - Добрый день, сударь, вы идете к королю? - осведомилась  она  и  не  без
иронии добавила:
   - Как советник или как врач?
   - Как врач, сударыня, - сегодня мое дежурство. Она знаком велела Жильберу
следовать за ней. Жильбер повиновался.
   Они вошли в маленькую гостиную перед королевской опочивальней.
   - Итак, сударь, - сказала она, - как видите, вы обманули  меня,  ведь  вы
уверяли, что во время этого путешествия в Париж король  не  подвергается  ни
малейшей опасности?
   - Обманул, ваше величество? - удивился Жильбер.
   - Конечно; разве в его величество не стреляли?
   - Ходят такие слухи?
   - Все об этом говорят, в особенности те, кто видели, как  бедная  женщина
упала, едва не  попав  под  колеса  королевской  кареты.  Кто  это  говорит?
Господин де Бово, господин д'Эстен, они видели ваше разорванное платье, ваше
пробитое жабо.
   - Ваше величество!
   - Пуля, которая вас задела, сударь, могла убить  короля,  как  убила  эту
бедную женщину, ибо в конце концов убийцы метили не в эту бедняжку.
   - Я не думаю, что это было покушение, - сказал Жильбер с сомнением.
   - А  я  думаю,  что  это  было  именно  покушение,  -  сказала  королева,
пристально глядя на Жильбера.
   - Во всяком случае, если и совершено преступление, народ тут ни при чем.
   Королева еще пристальнее взглянула на Жильбера.
   - Ах вот как! - воскликнула она. - Так кто же в нем повинен, по-вашему?
   - Ваше величество, - отвечал Жильбер, качая головой, - с некоторых пор  я
наблюдаю и изучаю народ. Так вот, когда народ убивает во время революции, он
убивает голыми руками; он превращается в разъяренного тигра, в рассерженного
льва. Тигр и лев действуют без посредников; они убивают,  чтобы  убить;  они
льют кровь, чтобы ее пролить; им приятно окрасить ею  зубы,  омочить  в  ней
когти.
   - Свидетельство тому Фулон и Бертье, не так  ли?  Но  разве  Флесселя  не
застрелили из пистолета? Так я, по  крайней  мере,  слышала.  Впрочем,  -  с
иронией  продолжала  королева,  -  быть  может,  это  не  правда,  ведь  мы,
венценосные особы, окружены толпой льстецов!
   Теперь пришел черед Жильбера пристально взглянуть на королеву.
   - О, ваше величество, - сказал он, - ведь вы не больше моего верите в то,
что Флесселя убил народ. Было немало людей, заинтересованных в его смерти.
   Королева задумалась.
   - В самом деле, - согласилась она, - возможно.
   - Итак? - спросил Жильбер с  поклоном,  как  бы  желая  знать,  хочет  ли
королева еще что-нибудь сказать ему.
   - Я понимаю, сударь, - сказала королева, мягким, почти  дружеским  жестом
останавливая доктора. - Как бы там ни было, позвольте вам заметить, что ваша
наука никогда не послужит королю таким надежным щитом, каким  послужила  ему
третьего дня ваша грудь, Жильбер снова поклонился, но видя, что королева  не
уходит, не двинулся с места.
   - Вам следовало бы прийти ко мне вторично, сударь,  -  сказала  королева,
секунду помолчав.
   - Я был уже не нужен вашему величеству, - сказал Жильбер.
   - Вы скромны.
   - Я бы не хотел быть скромным.
   - Отчего?
   - Будь я менее скромен, я был бы менее робок и тогда мог бы лучше вредить
врагам и служить моим друзьям.
   - Почему вы говорите: моим друзьям, и не говорите: моим врагам?
   - Потому что у меня нет врагов, вернее, потому что я не хочу  признавать,
что они у меня есть, не хочу считать их врагами.
   Королева посмотрела на него с удивлением.
   - Я хочу оказать, - продолжал Жильбер, - что мои  враги  только  те,  кто
меня ненавидит, но что сам я никого не ненавижу.
   - Отчего же?
   - Оттого что я никого уже не люблю.
   - Вы честолюбивы, господин Жильбер?
   - В какой-то миг я надеялся стать честолюбивым, ваше величество.
   - И?..
   - И эта страсть угасла в моем сердце, как и все другие.
   - Одна страсть  у  вас  все  же  остается,  -  сказала  королева  не  без
лукавства.
   - У меня, ваше величество! Какая же. Боже правый?
   - Любовь к.., родине.
   - О, это правда, - сказал он с поклоном, - я души не чаю в родине и готов
ради нее на любые жертвы.
   - Увы! - сказала королева с неизъяснимым очарованием грусти. -  В  доброе
старое время француз никогда бы не выразил эту мысль а таких словах, как вы.
   - Что хочет сказать королева? - почтительно спросил Жильбер.
   - Я хочу сказать, сударь, что в то время, о котором я говорю,  невозможно
было любить родину и не любить при атом короля с королевой.
   Жильбер залился краской, поклонился и почувствовал в своем сердце  словно
бы разряд электричества, которое исходило от королевы в минуты благосклонной
откровенности.
   - Вы не отвечаете, сударь? - заметила королева.
   - Государыня, - сказал Жильбер, - смею заметить, что я люблю монархию как
никто.
   - Довольно ли в наше время слов, не лучше ли доказать свою любовь делом?
   - Но, ваше величество, - удивился Жильбер, - прошу вас поверить, что все,
что прикажет король или королева, я...
   - Вы это выполните, не так ли?
   - Несомненно, ваше величество.
   - Тем самым, сударь, - сказала  королева  со  своим  обычным  безотчетным
высокомерием, - вы лишь исполните свой долг.
   - Ваше величество!..
   - Бог, который дал королям всемогущество, - продолжала  Мария-Антуанетта,
- освободил их от обязанности быть признательными тем, кто просто  выполняет
свой долг.
   - Увы, увы, ваше величество, - возразил  Жильбер,  -  приближается  пора,
когда ваши верные слуги будут заслуживать более чем признательность  за  то,
что они просто исполняют свой долг.
   - Что вы этим хотите сказать, сударь?
   - Я хочу сказать, ваше величество, что в дни смуты и  разрухи  вы  тщетно
будете искать друзей там, где вы привыкли видеть слуг. Молите, молите  Бога,
сударыня, послать вам других слуг и других друзей.
   - Вы таких знаете?
   - Да, ваше величество.
   - Тогда укажите их.
   - Помилуйте, ваше величество, ведь я еще вчера был вашим врагом!
   - Моим врагом! Почему?
   - Да потому что вы приказали заключить меня в тюрьму.
   - А сегодня?
   - Сегодня, ваше величество, - сказал Жильбер с поклоном, - я ваш покорный
слуга.
   - Почему вдруг?
   - Ваше величество...
   - Почему это вы вдруг  стали  моим  покорным  слугой?  Ведь  не  в  ваших
правилах, сударь, так быстро менять взгляды, убеждения и  привязанности.  Вы
человек памятливый, господин Жильбер, вы долго помните зло. Так  почему  это
вы вдруг так переменились?
   - Ваше величество, вы упрекали меня в чрезмерной любви к родине.
   - Она никогда не бывает чрезмерной, сударь; речь идет только о том, чтобы
уметь любить ее. Я тоже люблю родину.
   Жильбер улыбнулся.
   - О, поймите меня правильно, сударь, моя названая родина  -  Франция.  По
крови я немка, но сердцем - француженка. Я  люблю  Францию;  но  моя  любовь
находит выражение в любви к королю, в почтении к  священным  узам,  которыми
Бог соединил нас. А ваша?
   - Моя, ваше величество?
   - Да, ваша. Если я не ошибаюсь,  у  вас  все  иначе;  вы  любите  Францию
единственно ради нее самой.
   - Ваше  величество,  -  ответил  Жильбер  с  поклоном,  -  я  выказал  бы
неуважение к вам, если бы не высказал вам всю правду.
   - О! - воскликнула  королева,  -  ужасная,  ужасная  эпоха,  когда  люди,
которые считают себя честными, разделяют две вещи исконно нерасторжимые, два
принципа, исстари шедшие рука об руку: Францию и ее короля.  Разве  один  из
ваших поэтов не сочинил трагедию, где у всеми покинутой королевы спрашивают:
"Что у вас остается?" И она отвечает: "Я".  Вот  и  я,  как  Медея  Корнеля,
отвечу на этот вопрос: "Я", а там посмотрим.
   И она удалилась,  оставив  Жильбера  в  оцепенении.  Дуновенье  ее  гнева
приподняло край покрова, под которым совершалась работа контрреволюции.
   - Итак, - подумал Жильбер, входя к королю, - королева  несомненно  что-то
задумала.
   - Итак, - подумала  королева,  возвращаясь  в  свои  покои,  -  от  этого
человека не будет решительно  никакого  проку.  В  нем  есть  сила,  но  нет
преданности.
   Бедные государи, для них слово преданность означает рабство!

Глава 46

ЧЕГО ХОТЕЛА КОРОЛЕВА

   Жильбер застал его величество в расположении духа  прямо  противоположном
расположению духа ее величества: король был настолько же спокоен,  насколько
королева была взволнована.
   Король сочинял речи, король строил планы, король  обдумывал  изменения  в
законах.
   Этот добродушный человек с мягким взором  и  прямой  душой,  единственным
недостатком  которого  были  предрассудки,   неотделимые   от   королевского
положения, человек этот упорно бился за мелочи, отдавая без боя вещи важные.
Он упорно старался проникнуть своим близоруким взглядом за горизонт, меж тем
как у его ног разверзлась бездна.  Этот  человек  внушал  Жильберу  глубокую
жалость.
   Что до  королевы,  то  с  ней  дело  обстояло  иначе  и  при  всей  своей
бесчувственности Жильбер понимал, что она из тех женщин, которых  надо  либо
страстно любить, либо смертельно ненавидеть.
   Мария-Антуанетта вернулась в свои покои с тяжелым сердцем.
   В самом деле, ни как  женщине,  ни  как  королеве  ей  не  на  кого  было
опереться, она не находила рядом никого, кто взял бы на себя часть гнетущего
ее бремени.
   Куда бы она ни обращала взор,  всюду  ей  мерещились  лишь  колебание  да
сомнение.
   Придворные трясутся за свое состояние и обращают его в деньги.  Родные  и
друзья помышляют об изгнании.
   Самая гордая женщина, Андре, постепенно отдаляется телом и душой.
   Самый благородный и самый любезный сердцу  мужчина,  Шарни,  обиделся  на
какой-то пустяк и терзается сомнениями.
   Мария-Антуанетта была воплощением  чутья  и  прозорливости,  и  поведение
графа тревожило ее.
   Неужели этот чистый человек с его кристальным сердцем вдруг переменился?
   "Нет, он еще не переменился, - со вздохом говорила себе  королева,  -  но
переменится".
   Он переменится! Для женщины влюбленной эта  мысль  страшна,  для  женщины
гордой эта мысль нестерпима.
   Королева была влюблена и горда и потому страдала вдвойне.
   А ведь в ту пору, когда она поняла, что совершила зло, поняла,  что  была
несправедлива, было еще не поздно поправить дело.
   Но ум этой  венценосной  особы  не  отличался  гибкостью.  Она  не  умела
уступать даже  когда  чувствовала,  что  не  права.  Может  статься,  обидев
человека,  ей  безразличного,  она  проявила  бы   или   захотела   проявить
великодушие и попросила бы прощения.
   Но тому, кого она удостоила такой пылкой и  чистой  привязанности,  тому,
кого она допустила в святая святых своих мыслей, королева не  желала  давать
поблажки.
   Несчастье королев, которые снисходят до любви  к  подданному,  состоит  в
том, что они всегда любят его как королевы и никогда - как женщины.
   Мария-Антуанетта  была  о  себе  столь   высокого   мнения,   что   ничто
человеческое не казалось ей достойной наградой за ее любовь  -  даже  кровь,
даже слезы.
   С того мгновения, как она почувствовала ревность  к  Андре,  началось  ее
нравственное падение.
   Следствием этого падения стали капризы.
   Следствием этих капризов стал гнев.
   Наконец, следствием гнева стали дурные мысли,  которые  влекут  за  собой
дурные поступки.
   Шарни не знал ничего из того, о чем мы только что  поведали,  но  он  был
мужчина, и он понял, что Мария-Антуанетта ревнует, беспричинно ревнует его к
жене. К его жене, на которую он никогда не обращал внимания.
   Ничто так не возмущает прямое, неспособное на предательство  сердце,  как
то, что его считают способным на измену.
   Ничто так не привлекает внимание к  кому-нибудь,  как  ревность,  которой
удостоят этого человека, в особенности ревность беспричинная. Она заставляет
того, кого подозревают в измене,  задуматься.  Он  смотрит  то  на  ту,  кто
ревнует, то на ту, к кому ревнуют.
   Чем  больше  величия  души  в  ревнивце,   тем   большей   опасности   он
подвергается.
   И правда, можно ли предположить, чтобы благородное  сердце,  высокий  ум,
природная гордость всколыхнулись без причины или по пустяку?
   Почему красивая женщина вдруг вздумала ревновать?  Почему  могущественная
женщина вдруг  вздумала  ревновать?  Почему  умная  женщина  вдруг  вздумала
ревновать? Как предположить, что это произошло без причины или по пустяку?
   Ревнивец не что иное как ищейка, которая наводит другого человека на след
достоинств, которых равнодушный охотник никогда бы не заметил.
   Шарни знал, что мадмуазель Андре де Таверне - давняя подруга королевы,  к
которой королева всегда благоволила, неизменно предпочитая ее другим. Почему
Мария-Антуанетта  вдруг  ее  разлюбила?  Почему   Мария-Антуанетта   к   ней
приревновала?
   Значит, она разглядела в Андре  некую  скрытую  красоту,  неведомую  ему,
Шарни, неведомую лишь оттого, что он и не пытался ее разглядеть.
   Значит, она почувствовала, что Шарни может обратить взор на эту женщину и
что тогда сама она что-то потеряет в его глазах.
   Или же ей  показалось,  что  Шарни  охладел  к  ней  без  всякой  внешней
причины?
   Ревнивцы сами себя губят: они сами сообщают любимому, что жар его сердца,
который они всеми силами раздувают, начал остывать.
   Как часто случается,  что  именно  упреки  заставляют  человека  осознать
охлаждение, которое он безотчетно испытывал.
   И когда он это