Тогда зачем откладывать путешествие? - спросил король.
   - Подумайте, ваше величество, в таких обстоятельствах время  решает  все.
Подумайте, как тягостны часы, когда весь  разъяренный  народ  считает  удары
курантов.
   - - Не сегодня, господин Жильбер. Завтра, ваше величество, завтра.  Дайте
мне время до завтра,  и  клянусь  вам,  что  я  не  буду  противиться  этому
путешествию.
   - Целый день потерян! - пробормотал король.
   - Двадцать четыре долгих часа, - сказал Жильбер.  -  Подумайте  об  этом,
подумайте, государыня.
   - Ваше величество, так надо, - умоляюще сказала королева.
   - Скажите хотя бы причину! - попросил король.
   - Ничего, кроме моего отчаяния, ваше величество, ничего, кроме моих слез,
ничего, кроме моих молений.
   - Но кто знает, что может  случиться  за  один  день?  -  сказал  король,
потрясенный отчаянием королевы.
   - Что вы хотите, чтобы случилось? - спросила королева, умоляюще глядя  на
Жильбера.
   - В Париже ничего не случится, - сказал Жильбер, - туманной, как  облако,
надежды, довольно, чтобы заставить толпу подождать до завтра, но...
   - Но здесь, в Версале, другое дело, не так ли? - спросил король.
   - Да, ваше величество.
   - Национальное собрание? Жильбер кивнул.
   - Собрание, - продолжал король, - в которое входят такие люди, как Монье,
Мирабо. Сьейес, способно послать мне какое-нибудь обращение,  которое  лишит
меня  возможности  проявить  добрую  волю  и  получить  связанные   с   этим
преимущества.
   - Ну что это? - вскричала королева с мрачной яростью. - Тем лучше, потому
что тогда вы отступитесь, потому что тогда  вы  сохраните  ваше  королевское
достоинство, потому что вы не поедете в Париж! Если нам суждено вести  войну
здесь, что делать, будем ее вести! Если нам суждено умереть здесь, что ж, мы
умрем, но  умрем,  осененные  славой,  умрем  безупречно,  как  короли,  как
господа, наконец, как христиане, которые отдают себя  Богу,  помазавшему  их
некогда на царство.
   Видя лихорадочное волнение королевы, Людовик XVI  понял,  что  ничего  не
поделаешь - придется уступить.
   Он сделал знак Жильберу, подошел к Марии-Антуанетте и, взяв ее  за  руку,
сказал.
   - Успокойтесь, ваше величество, все будет так, как вы хотите. Вы  знаете,
дорогая жена, что я никогда в жизни  не  стал  бы  делать  ничего,  что  вам
неприятно, ибо такая достойная  и  добродетельная  женщина  заслуживает  мою
самую нежную привязанность.
   Людовик XVI подчеркнул эти  слова  с  неизъяснимым  благородством,  делая
таким образом все, что в его силах, дабы возвысить многократно  оклеветанную
королеву в глазах свидетеля, способного в случае нужды рассказать о том, что
он видел и слышал.
   Такая деликатность глубоко тронула  Марию-Антуанетту,  она  двумя  руками
сжала руку короля и сказала:
   - Ну что ж! До завтра, ваше величество, не позже, это последний срок;  но
я молю вас об отсрочке как о милости, на коленях, и клянусь вам, что  завтра
вы сможете отправиться в Париж, когда пожелаете.
   - Смотрите, сударыня, доктор свидетель, - улыбнулся король.
   - Ваше величество, был ли случай, чтобы я не сдержала слова? -  возразила
королева.
   - Нет, однако признаюсь вам в одной вещи.
   - В какой?
   - В том, что мне не терпится  узнать,  почему  вы,  покорившись  в  душе,
просите у меня отсрочки на  сутки.  Вы  ждете  каких-то  вестей  из  Парижа,
каких-то вестей из Германии? Идет ли речь о...
   - Не расспрашивайте меня, ваше величество. Король предавался любопытству,
как Фигаро предавался лени - с наслаждением.
   -  Идет  ли  речь  о  прибытии  войск,  о  подкреплении,  о  политической
хитрости?
   - Ваше величество! Ваше величество! - прошептала королева с упреком.
   - Идет ли речь о...?
   - Речь не идет ровно ни о чем, - отвечала королева.
   - Значит, это секрет?
   - Ну что ж! Да, секрет: секрет встревоженной женщины, только и всего.
   - Каприз, не так ли?
   - Каприз, если вам угодно.
   - Высший закон.
   - Это верно. Почему в политике  все  не  так,  как  в  философии?  Почему
королям не дозволено возводить свои политические капризы в высший закон?
   - Это рано или поздно произойдет, будьте покойны. Что до меня, то  я  это
уже сделал, - шутливо сказал король. - Так что до завтра.
   - До завтра, - грустно сказала королева.
   - Вы хотите, чтобы доктор остался у вас? - спросил король.
   - Нет-нет, - сказала королева  с  живостью,  которая  заставила  Жильбера
улыбнуться.
   - Тогда я забираю его с собой.
   Жильбер в третий раз поклонился  Марии-Антуанетте,  которая  на  сей  раз
попрощалась с ним не столько как королева, сколько просто как женщина.
   Жильбер направился к двери и вышел вслед за королем.
   - Мне кажется, - сказал король,  идя  через  галерею,  -  вы  поладили  с
королевой, господин Жильбер?
   - Этой милостью я обязан вашему величеству, - ответил доктор.
   -  Да  здравствует  король!  -  закричали  придворные,   столпившиеся   в
коридорах.
   - Да здравствует король! - подхватила во дворе толпа иностранных офицеров
и солдат, теснившихся у ворот дворца.
   Эти приветственные возгласы, звучащие все  громче  и  громче,  вселили  в
сердце Людовика XVI радость, какой он, быть может, никогда  не  испытывал  в
подобных, впрочем, весьма многочисленных, случаях.
   Что до королевы, сидевшей у окна, то  есть  там,  где  недавно  произошла
такая тягостная для нее сцена, то, услышав изъявления любви  и  преданности,
встречавшие короля на всем его пути и затихавшие вдали, под  портиками  и  в
густой тени, она сказала:
   -  Да  здравствует  король!  О,  да!  Да  здравствует  король,  он  будет
здравствовать вопреки  тебе,  подлый  Париж?  ненавистная  пучина,  кровавая
бездна, ты не поглотишь эту жертву!.. Я вырву ее  у  тебя  вот  этой  слабой
рукой, которая грозит тебе сейчас и предает тебя проклятию и каре Господней!
   Произнося эти, слова с ненавистью, которая наверняка испугала бы  любого,
даже самого бесстрашного революционера, королева простерла в сторону  Парижа
свою тонкую руку, выпростав ее из кружев, словно шпагу из ножен.
   Затем она кликнула г-жу Кампан, придворную  даму,  которой  больше  всего
доверяла, и заперлась  с  ней  в  своем  кабинете,  сказав,  что  никого  не
принимает.

Глава 35

КОЛЬЧУГА

   Наступило утро,  такое  же  ясное,  как  накануне,  ослепительное  солнце
золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.
   Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у  входа  в  парк,  оглушительными
криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.
   Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его
зайти к ней тотчас, как он проснется.
   Людовик  XVI,  несколько  утомленный  вчерашним  приемом   депутации   от
Национального собрания, которой ему пришлось отвечать,  -  это  было  начало
обмена речами - Людовик XVI спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не
ущемить своей природы.
   Поэтому просьба королевы настигла его, когда  он  пристегивал  шпагу;  он
слегка нахмурил бровь.
   - Как, - удивился он, - королева уже встала?
   - О, давно, ваше величество.
   - Ей все еще нездоровится?
   - Нет, ваше величество.
   - И чего хочет от меня королева в столь ранний час?
   - Ее величество не сказала.
   Король съел  легкий  завтрак  -  бульон  и  немного  вина  -  и  зашел  к
Марии-Антуанетте.
   Он   застал   ее   нарядно   одетую,   красивую,   бледную,    величавую.
Мария-Антуанетта встретила мужа холодной улыбкой, она сверкала на ее  губах,
словно зимнее солнце.
   Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы.  Он  уже
приготовился  к  тому,  что  Мария-Антуанетта  будет  противиться   решению,
принятому накануне.
   "Опять какой-нибудь новый каприз", - подумал он и Нахмурился.
   Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.
   - Ваше величество, - сказала она, - я  долго  думала  о  нашем  вчерашнем
разговоре.
   - Ну вот! - воскликнул король.
   - Прошу вас, отошлите всех, кроме ваших приближенных.
   Король, ворча, приказал своим придворным  удалиться.  Из  придворных  дам
королевы осталась только г-жа Кампан.
   Тогда  Мария-Антуанетта,  сжав  своими  прекрасными  руками  руку   мужа,
спросила:
   - Почему вы совсем одеты? Это плохо!
   - Как - плохо? Почему?
   - Разве я не просила вас зайти ко мне прежде,  чем  вы  оденетесь?  А  вы
пришли в камзоле и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.
   Король взглянул на нее с удивлением.
   Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых
и потому еще более невероятных.
   Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.
   - Что с вами? - спросил он королеву.  -  Вы  хотите  снова  отложить  или
нарушить наш вчерашний уговор?
   - Нимало, ваше величество.
   - Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен,  я  хочу
ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: дом свой  я  оставляю  в
надежных руках; люди, которые будут меня сопровождать, назначены  еще  вчера
вечером.
   - Ваше величество, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако..
   - Подумайте, - сказал король,  постепенно  воодушевляясь  и  храбрясь,  -
подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно  быть,  дошло
до парижан, они приготовились к  встрече,  они  ждут  меня,  и  если  добрые
чувства,  которые,  по  слухам,  вызвал  мой  предстоящий  приезд,  сменятся
гибельной враждебностью... Подумайте, наконец...
   - Но, ваше величество, я не спорю с вами, я покорялась  еще  вчера  и  не
отступаюсь от своих слов сегодня.
   - Тогда, сударыня, зачем эти околичности?
   - Я говорю без всяких околичностей.
   - Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?
   - О  платье  я  в  самом  деле  говорила,  -  отвечала  королева,  силясь
улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.
   - Чем же вам не нравится мое платье?
   - Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.
   - Он не идет мне? Этот дивный шелковый кафтан лилового цвета? Но парижане
привыкли меня в нем видеть;  им  нравился  на  мне  этот  цвет,  с  которым,
впрочем, хорошо сочетается голубой пояс. Вы и сами частенько говорили мне об
этом.
   - Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, ваше величество.
   - Тогда в чем дело?
   - В подкладке.
   - Право, ваша улыбка так загадочна.., подкладка.., что за шутки!..
   - Увы, я уже не шучу.
   - Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая  тафта
с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.
   - Против камзола я также ничего не имею.
   - Какая вы  странная!  Что  же  вас  смущает:  жабо,  вышитая  батистовая
рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в
славный город Париж?
   Мария-Антуанетта  горько  улыбнулась;  нижняя  губа  Австриячки,  предмет
стольких насмешек, надменно  выпятилась,  словно  наполнившись  всеми  ядами
гнева и ненависти.
   - Нет, ваше величество, - сказала она, - я не корю вас  за  ваш  красивый
наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке и только!
   - Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец.
   - Ну  что  ж!  Слушайте!  Король,  которого  ненавидят,  король,  который
становится помехой, готов броситься в  самую  гущу  семисот  тысяч  парижан,
упоенных победами и своей  революцией;  поэтому  хотя  король  и  не  рыцарь
старинных времен, ему не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом
из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел,  камней,
ножей.
   - В сущности, вы правы, - задумчиво сказал Людовик XVI, - но, милая  моя,
я не Карл VIII, не Франциск  I  и  даже  не  Генрих  IV;  нынешняя  монархия
беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы  нагишом  в  моем
шелковом кафтане, более того, на мне  будет  настоящая  мишень,  вот  здесь,
прямо на сердце - мои ордена.
   Королева издала приглушенный стон.
   - Ваше величество, - сказала она, - поговорим серьезно. Вы  увидите,  что
вашей жене не до шуток.
   Она сделала знак г-же Кампан, которая оставалась в глубине комнаты, и  та
достала из ящика комода какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет  в
шелковом чехле.
   - Ваше величество, - продолжала королева,  -  сердце  короля  принадлежит
прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит  также
его жене и детям. Я не  хочу  подставлять  это  сердце  вражеским  пулям.  Я
приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца
моих детей.
   С этими словами она вынула  из  шелкового  чехла  кольчугу  из  маленьких
стальных колечек, сплетенных с  таким  чудесным  искусством,  что  гибкая  и
упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.
   - Что это? - спросил король.
   - Поглядите, ваше величество.
   - По-моему, кольчуга.
   - Она самая, ваше величество.
   - Кольчуга, которая доходит до самой шеи.
   - С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для  того,  чтобы
прятаться под воротником кафтана или под галстуком.
   Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать.
   Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.
   Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной  сети,
которая струилась в его руках с податливостью шерстяного трико.
   - Какая великолепная сталь! - восхитился он.
   - Не правда ли, ваше величество?
   - И дивная работа!
   - Не правда ли?
   - Право, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо?
   - Я купила ее вчера вечером у одного человека, он давно предлагал мне  ее
на случай военного похода.
   - Чудесно, чудесно! - повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.
   - Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, ваше величество.
   - Вы полагаете?
   - Примерьте.
   Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.
   Королева трепетала от радости; она помогла Людовику XVI снять  ордена,  а
г-жа Кампан - камзол и рубашку.
   Тем временем король сам отстегнул шпагу. Тот,  кто  посмотрел  бы  в  это
мгновение на королеву, увидел бы, как лицо ее  засветилось  торжеством.  Это
было высшее блаженство.
   Король позволил снять с себя галстук, и нежные руки королевы  надели  ему
на  шею  стальной  воротник.  Затем  Мария-Антуанетта  собственными   руками
застегнула кольчугу.
   Она прекрасно облегала тело, прикрывала проймы, и была  на  подкладке  из
тонкой кожи, чтобы сталь не терлась о тело.
   Кольчуга была длиннее кирасы и  хорошо  защищала  тело.  Под  рубашкой  и
камзолом она была совершенно не заметна. Она не делала  короля  ни  на  йоту
толще и нимало не стесняла движений.
   - Вам удобно? - спрашивала Мария-Антуанетта у мужа.
   - Поглядите, какое чудо, не  правда  ли?  -  говорила  она  г-же  Кампан,
которая застегивала последние пуговицы у короля на манжетах.
   Госпожа Кампан радовалась так же простодушно, как и королева.
   - Я спасла моего  короля!  -  воскликнула  Мария-Антуанетта.  Попробуйте,
положите-ка на стол эту невидимую кольчугу, попытайтесь разрезать ее  ножом,
пробить пулей, попытайтесь, попытайтесь!
   - Гм! - промычал король с сомнением.
   - Попытайтесь! - повторила она с воодушевлением.
   - Я охотно сделаю это из любопытства, - сказал король.
   - Можете не трудиться, это бесполезно, ваше величество.
   - Как, вы не хотите, чтобы я доказал  вам  превосходное  качество  вашего
чуда?
   -  Вот  они,  мужчины!  Вы  думаете,  я  поверила  бы  чужим  равнодушным
свидетельствам, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?
   - Мне кажется,  именно  так  вы  и  поступили,  Антуанетта,  вы  поверили
продавцу на слово.
   Она с очаровательным упрямством покачала головой.
   - Спросите у милейшей Кампан, чем мы с ней занимались сегодня утром.
   - Чем же? Боже мой! - спросил заинтригованный король.
   - Впрочем, что я говорю, не утром, а  ночью.  Мы,  как  две  сумасшедшие,
отослали всю прислугу и заперлись в ее спальне, которая находится в  главной
части дворца на отшибе, рядом с комнатами пажей;  ведь  пажи  вчера  вечером
перебрались в Рамбуйе. Мы убедились, что никто нас не потревожит, прежде чем
мы осуществим наш план.
   - Боже мой! Вы меня не на шутку пугаете. Какие же намерения были  у  двух
Юдифей?
   - Юдифи до нас далеко, - сказала королева, - во всяком случае,  по  части
шума. Хотя вообще сравнение чудесное. Кампан несла  мешок,  где  лежала  эта
кольчуга, а я - длинный немецкий охотничий нож моего  отца,  верный  клинок,
убивший столько кабанов.
   - Юдифь! Все-таки Юдифь! - воскликнул король со смехом.
   - У Юдифи не было тяжелого пистолета, который я взяла у вас  и  приказала
Веберу зарядить.
   - Пистолет!
   - Конечно! Надо было видеть, как ночью, дрожа от страха, пугаясь  всякого
шороха, прячась от посторонних взглядов, мы мчались по пустынным  коридорам,
как две голодные мыши; Кампан заперла  три  двери,  завесила  последнюю;  мы
надели кольчугу на манекен, на который надевают мои платья, прислонили его к
стене, и я твердой рукой, клянусь  вам,  нанесла  по  кольчуге  удар  ножом;
лезвие согнулось, нож выскочил у меня из рук и к нашему  ужасу  воткнулся  в
паркет.
   - Дьявольщина! - бросил король.
   - Подождите.
   - Кольчуга осталась цела? - спросил Людовик XVI.
   - Подождите, говорю вам. Кампан подняла нож и сказала:  "Вы  недостаточно
сильны, сударыня, рука у вас,  быть  может,  дрогнула,  я  крепче  вас,  вот
увидите", Она схватила нож и нанесла по  манекену,  прислоненному  к  стене,
такой ужасный удар, что мой бедный немецкий клинок обломился. Смотрите,  вот
два куска, ваше величество; из оставшейся части  я  хочу  заказать  для  вас
кинжал.
   - Это невероятно! - сказал король. - А что же кольчуга?
   - Царапина наверху и еще одна - пониже.
   - Любопытно взглянуть.
   - Вы увидите.
   И королева принялась раздевать короля с чудесным  проворством,  чтобы  он
мог поскорее восхититься ее изобретательностью.
   - Вот здесь слегка повреждено, мне кажется,  -  сказал  король,  указывая
пальцем на маленькую вмятину длиной с дюйм.
   - Это след пистолетной пули, ваше величество,.
   - Как, вы стреляли из пистолета, вы сами?
   - Вот сплющенная пуля, она еще черная. Ну как, теперь вы верите, что ваша
жизнь в безопасности?
   - Вы настоящий ангел-хранитель, - сказал король и начал медленно  снимать
кольчугу, чтобы получше рассмотреть царапину от ножа и след пули.
   -  Представьте  себе,  как  я  боялась,  ваше   величество,   -   сказала
Мария-Антуанетта, - когда мне надо было стрелять из пистолета по латам. Дело
даже не в ужасном шуме, которого я  так  боялась;  но  когда  я  стреляла  в
доспех, предназначенный, чтобы вас охранять, мне казалось, будто я стреляю в
вас; я боялась увидеть зияющую дыру, и тогда  мои  труды,  мои  заботы,  мои
надежды пошли бы прахом.
   - Дорогая жена, - сказал Людовик XVI, - сколько предусмотрительности!
   И он положил кольчугу на стол.
   - Так что же вы? Что вы делаете? - спросила королева.
   Она взяла кольчугу и  снова  подала  королю.  Но  он  с  улыбкой,  полной
благодарности и достоинства, сказал:
   - Нет. Благодарю вас.
   - Вы отказываетесь? - вскричала королева.
   - Отказываюсь.
   - Одумайтесь, ваше величество.
   - Ваше величество! - взмолилась г-жа Кампан.
   - Но это спасение; это жизнь!
   - Возможно, - согласился король.
   - Вы отвергаете помощь, которую посылает вам сам Господь!
   - Довольно! - отрезал король.
   - О! Вы отказываетесь! Отказываетесь!
   - Да, отказываюсь.
   - Но они убьют вас!
   - Дорогая моя, когда в XVIII веке дворяне идут в  поход,  под  пули,  они
надевают  суконный  кафтан,  камзол  и  рубашку;  когда   они   отправляются
отстаивать свою честь в поединке на шпагах, они оставляют только рубашку.  Я
первый дворянин королевства, я не буду делать ни больше, ни меньше, чем  мои
друзья. Более того, там, где они надевают сукно, я один вправе носить  шелк.
Благодар