янули и чье учение отвергали, и
мое воспоминание восходит к временам  более  ранним,  чем  ваши  трианонские
воспоминания; я вспоминаю, что  в  садах  замка  Таверне  Калиостро  доказал
супруге дофина могущество этой неведомой мне науки, о чем она  без  сомнения
должна хорошо помнить: ведь это доказательство произвело на нее  впечатление
столь сильное, что она лишилась чувств.
   Жильбер попал в цель; правда, он разил наугад, но  случай  помог  ему,  и
удар был таким метким, что королева побелела как полотно.
   -  Да,  -  сказала  она  хрипло,  -  да,  правда,  он  явил  мне  во  сне
отвратительную машину; но я и поныне не знаю, существует  ли  эта  машина  в
действительности?
   - Не знаю, что он вам показал,  ваше  величество,  -  продолжал  Жильбер,
довольный произведенным впечатлением, - но я  доподлинно  знаю,  что  нельзя
оспаривать титул ученого у человека, который приобретает над себе  подобными
такую власть.
   - Себе подобными! - презрительно пробормотала королева.
   - Пусть я ошибаюсь, - продолжал Жильбер, - в этом случае он обладает  еще
большим могуществом, ибо склоняет до своего уровня под гнетом страха  голову
королей и князей земли.
   -  Позор,  повторяю  вам,  позор  тем,  кто  злоупотребляет  слабостью  и
доверчивостью.
   - Иными словами, позор тем, кто пользуется наукой?
   - Химеры, ложь, подлость.
   - Что это значит? - спокойно спросил Жильбер.
   - Это значит, что Калиостро подлый шарлатан  и  что  его  так  называемый
магнетический сон - преступление.
   - Преступление?
   - Да, преступление! - настаивала королева. - Ибо это  воздействие  пойла,
отравы, яда, и человеческое правосудие  в  моем  лице  сумеет  настигнуть  и
покарать тех, кто изготовляет подобные зелья.
   - Ваше величество, ваше величество, - терпеливо увещевал Жильбер, -  молю
вас о снисхождении к тем, кто совершил ошибку в этом мире.
   - А, так вы раскаиваетесь?
   Королева заблуждалась: по мягкому голосу Жильбера она заключила,  что  он
просит за себя. Она заблуждалась; это было преимущество, которым Жильбер  не
преминул  воспользоваться.  -   В   чем?   -   спросил   он,   устремив   на
Марию-Антуанетту пылающий взор, которого она не смогла выдержать и  опустила
глаза.
   Королева осеклась, потом сделала над собой усилие и сказала:
   - Королеве не задают вопросов и не наносят обид; вы новичок при  дворе  -
запомните это; но вы, кажется, говорили о тех, кто совершил ошибку и  взывал
к моему снисхождению?
   - Увы, ваше величество, - сказал Жильбер, - какое  человеческое  создание
можно назвать непогрешимым? То, которое  так  глубоко  забилось  в  скорлупу
своей совести, что уже недоступно постороннему глазу? Вот что часто  именуют
добродетелью. Будьте снисходительны, ваше величество.
   - Но, если так рассуждать, - неосторожно начала королева, - то  для  вас,
сударь, для вас, ученика этих людей, чей взгляд  ищет  истину  даже  на  дне
сознания, нет добродетельных существ?
   - Это верно, ваше величество.
   Она разразилась смехом, в котором звучало откровенное презрение.
   - Помилуйте, сударь! - воскликнула она. - Извольте вспомнить, что  вы  не
на площади, где вас слушают глупцы, крестьяне и патриоты.
   - Поверьте, ваше величество, я знаю, с кем говорю, - возразил Жильбер.
   -  Тогда  больше  почтения,  сударь,  либо  больше  притворства;  окиньте
взглядом свою жизнь, измерьте глубины  совести,  которая  у  людей,  которые
трудились на самых разных поприщах, несмотря на весь их гений и опыт, должна
быть такая же, как у всех смертных; припомните хорошенько все,  что  было  в
ваших помыслах низкого, вредного, преступного, все жестокости, насилия, даже
преступления, какие вы, быть может, совершили. Не перебивайте меня! И  когда
вы  подведете  итог,  господин  доктор,  склоните  смиренно  голову   и   не
приближайтесь более в надменной гордыне к  обиталищу  королей,  которым,  во
всяком случае, пока, доверено  Богом  читать  в  душах  людей,  преступивших
закон, их затаенные мысли и налагать без  жалости  и  снисхождения  кару  на
виновных. Вот что вам надлежит  сделать,  сударь.  Раскаяние  вам  зачтется.
Поверьте мне, лучшее средство исцелить столь больную душу, как ваша, было бы
стать отшельником и жить вдали от почестей, ибо  они  внушают  людям  ложные
представления об их  величии.  Так  что  я  посоветовала  бы  вам  держаться
подальше от двора и отказаться от желания врачевать недуги  его  величества.
Вам следует взяться  за  лечение,  которое  угоднее  Господу,  нежели  любое
другое: вам надо излечить самого себя. У древних ведь даже  есть  поговорка:
Ipse cura medici <Врачу, исцелился сам (лат.)>.
   Однако вместо возражений, которые бы лишь сильнее раздосадовали королеву,
она неожиданно услышала мягкий ответ Жильбера:
   - Я уже сделал все, что советует ваше величество.
   - Что сделали, сударь?
   - Я подумал.
   - О себе?
   - Да, о себе, ваше величество.
   - Ну и как, верно ли я угадала то, что вы увидели в глубинах  собственной
души?
   - Не знаю, что имеет в виду  ваше  величество,  но  сам  я  понимаю,  что
человек моих лет, должно быть, не однажды прогневил Бога!
   - Вы всерьез говорите о Боге?
   - Да.
   - Вы?
   - Почему бы и нет?
   - Ведь вы философ! Разве философы верят в Бога?
   - Я говорю о Боге и я верю в Бога.
   - И вы не удаляетесь от света?
   - Нет, ваше величество, я остаюсь.
   - Берегитесь, господин Жильбер. И на лице  королевы  появилось  выражение
смутной угрозы.
   - О, я хорошо все обдумал, ваше величество, и пришел к выводу, что  я  не
хуже других: у каждого свои грехи. Я почерпнул эту аксиому не из книг, но из
знакомства с другими людьми.
   - Так вы всезнающи и безупречны?
   - Увы, ваше величество, если не всезнающ и не безупречен, то  по  крайней
мере довольно сведущ в человеческих  горестях,  довольно  закален  в  тяжких
болезнях. Поэтому видя круги под вашими усталыми глазами,  ваши  нахмуренные
брови, складку, которая пролегла около вашего рта, борозды, которые называют
прозаическим словом морщины,  я  могу  сказать  вам,  сколько  вы  перенесли
суровых испытаний, сколько раз ваше сердце тревожно билось,  и  сколько  раз
оно доверялось другому сердцу и оказывалось обманутым. Я скажу все это, ваше
величество, когда вам будет угодно; я уверен в том, что вы не  уличите  меня
во лжи, я скажу вам это, изучив вас взглядом, который умеет и хочет читать в
человеческом лице; и когда вы почувствуете тяжесть этого взгляда,  когда  вы
почувствуете, что любопытство это проникает в глубины вашей души, как лот  -
в глубины моря, тогда вы поймете, что я многое могу, сударыня, и если  я  не
даю себе воли, то заслуживаю признательности, а не враждебности.
   Его речи - речи мужчины, бросающего вызов женщине, его полное  небрежение
этикетом - все это произвело на Марию-Антуанетту действие неописуемое.
   Она почувствовала,  как  взор  ее  застилает  туман,  мысли  путаются,  а
ненависть сменяется ужасом. Королева бессильно уронила  отяжелевшие  руки  и
отступила назад, подальше от грозного незнакомца.
   - А теперь, ваше величество, - проговорил Жильбер,  который  ясно  видел,
что с ней творится, - понимаете вы, что  мне  очень  легко  узнать,  что  вы
скрываете от всех и от самой себя; понимаете вы, что мне легко усадить вас в
кресло, к которому пальцы ваши безотчетно тянутся в поисках опоры?
   - О! - в ужасе произнесла королева, чувствуя, как  ее  до  самого  сердца
пробирает неведомая дотоле дрожь.
   - Стоит мне произнести про себя слово, которое я не хочу говорить  вслух,
- продолжал Жильбер, - стоит высказать волю, которую я не хочу проявлять,  и
вы окажетесь  в  моей  власти.  Вы  сомневаетесь,  ваше  величество.  О,  не
сомневайтесь, не вводите меня в искушение! Ведь если вы хотя однажды введете
меня в искушение!.. Но нет, вы ни в чем не сомневаетесь, не правда ли?
   Едва  держась  на  ногах,  подавленная,   растерянная,   Мария-Антуанетта
цеплялась за спинку кресла  со  всей  силой  отчаяния  и  яростью  существа,
чувствующего, что сопротивление бесполезно.
   - Поверьте, - продолжал Жильбер, - не будь я  самым  почтительным,  самым
преданным, самым смиренным из подданных вашего  величества,  я  произвел  бы
ужасный опыт и тем самым убедил вас в своем умении. Но не бойтесь;  я  низко
склоняю голову перед королевой, а паче всего - перед  женщиной,  я  трепещу,
чувствуя, как рядом бьется ваша мысль, и я скорее покончу с собой, чем стану
смущать вашу душу.
   - Сударь! Сударь! -  вскричала  королева,  взмахнув  руками  так,  словно
хотела оттолкнуть Жильбера, стоявшего от нее не менее, чем в трех шагах.
   - А между тем, - продолжал Жильбер,  -  вы  приказали  заключить  меня  в
Бастилию. Вы сожалеете о ее захвате уже  потому,  что  народ  вызволил  меня
оттуда. Глаза ваши горят ненавистью к человеку, которого вам лично не в  чем
упрекнуть. И погодите, погодите, кто знает, не вернется  ли  к  вам  теперь,
когда я ослабляю свое воздействие, вместе с дыханием сомнение?
   И  правда,  как  только  Жильбер  перестал  управлять  Марией-Антуанеттой
посредством  взгляда  и  жестов,   она   вскочила,   как   птица,   которая,
освободившись из-под душного стеклянного колпака, пытается  снова  запеть  и
взлететь над землей. Вид ее был грозен.
   - Ах, вы сомневаетесь, вы смеетесь, вы презираете! Ну что ж! Хотите, ваше
величество, я открою вам ужасную мысль, которая пришла мне в голову? Вот что
я собирался сделать: выведать у  вас  самые  задушевные,  самые  сокровенные
тайны; заставить вас написать их здесь,  за  этим  самым  столом,  и  потом,
разбудив вас, доказать вам посредством вашего  собственного  почерка,  сколь
невыдуманна власть, которую вы, судя по всему, отрицаете; а  главное,  сколь
велико терпение, и, не побоюсь этого слова, благородство человека,  которого
вы давеча оскорбили, которого вы оскорбляете уже целый час, хотя  он  ни  на
мгновение не давал вам на то ни права, ни повода.
   - Заставить меня спать, заставить меня говорить во  сне,  меня,  меня!  -
вскричала королева, побледнев. - Да как вы смеете, сударь? Да знаете ли  вы,
что это такое? Знаете ли вы, чем это вам грозит? Ведь это же преступление  -
оскорбление королевской особы. Учтите: едва проснувшись, едва овладев собой,
я приказала бы покарать это преступление смертью.
   - Ваше  величество,  -  отвечал  Жильбер,  не  сводя  глаз  с  охваченной
волнением королевы, - не торопитесь обвинять и особенно угрожать. Конечно, я
мог бы усыпить ваше величество; конечно, я мог бы вырвать у женщины  все  ее
секреты, но, поверьте, я никогда не стал бы этого делать во время  разговора
королевы со своим подданным наедине, во  время  разговора  женщины  с  чужим
мужчиной. Повторяю, я мог бы усыпить королеву и нет для меня  ничего  легче,
но я никогда не позволил бы себе ее усыпить, я никогда не позволил  бы  себе
заставить ее говорить без свидетелей.
   - Без свидетелей?
   - Да, ваше величество, без свидетеля, который запомнил бы все ваши слова,
все ваши движения,  в  конечном  счете,  все  подробности  сцены,  чтобы  по
окончании сеанса у вас не осталось ни тени сомнения.
   - Свидетель! - вскричала королева. - И кого же вы  прочили  в  свидетели?
Подумайте, сударь, это было бы преступно вдвойне,  ибо  у  вас  появился  бы
сообщник.
   - А если бы этим сообщником стал  не  кто  иной  как  король?  -  спросил
Жильбер.
   - Король! - воскликнула Мария-Антуанетта с ужасом, который выдает женщину
сильнее, чем признание, сделанное во сне. - О,  господин  Жильбер!  Господин
Жильбер!
   - Король, - спокойно повторил Жильбер, - король ваш супруг,  ваша  опора,
ваш защитник.  Король  рассказал  бы  вам  по  вашем  пробуждении,  с  каким
почтением и достоинством я держался, доказывая свое умение  достойнейшей  из
королев.
   Договорил до конца, Жильбер дал королеве время оценить  всю  глубину  его
слов.
   Королева  несколько  минут  хранила  молчание,   нарушаемое   только   ее
прерывистым дыханием.
   - Сударь, - сказала она, - после всего, что вы  мне  сказали,  вы  должны
стать моим смертельным врагом...
   - Или испытанным другом, ваше величество.
   - Невозможно, сударь, дружба не уживается со страхом и недоверием.
   - Дружба между подданным  и  королевой  может  держаться  единственно  на
доверии, которое внушает подданный. Вы это уже сами поняли, не правда ли?  У
кого с первого слова отняли возможность вредить - не враг, особенно когда он
сам себе запретил пускать в ход свое оружие.
   - Можно ли вам полностью  доверять?  -  спросила  королева,  с  тревожным
вниманием вглядываясь в лицо Жильбера.
   - Отчего бы вам мне не верить, ваше  величество,  ведь  у  вас  есть  все
доказательства моей правдивости?
   - Люди переменчивы, сударь, люди переменчивы.
   - Ваше величество, я дал обет, какой давали  некогда  иные  прославленные
мужи, владевшие опасным оружием. Я буду пользоваться  своими  преимуществами
только для того, чтобы отвести от себя  удар.  "Не  для  нападения,  но  Для
защиты" - вот мой девиз.
   - Увы! - смиренно сказала королева.
   - Я понимаю вас, ваше величество. Вам больно видеть  свою  душу  в  руках
врача, ведь вы негодовали даже когда вам приходилось доверять докторам  свое
тело. Будьте смелы, будьте доверчивы. Тот, кто на деле доказал вам ныне свою
кротость, дает вам добрый совет. Я хочу вас любить, ваше величество; я хочу,
чтобы все вас любили. Я представляю на ваш суд идеи,  которые  уже  высказал
королю.
   - Берегитесь, доктор! - серьезно сказала  королева.  Вы  поймали  меня  в
ловушку; напугав женщину, вы думаете, что сможете управлять королевой.
   - Нет, ваше величество, - ответил Жильбер, - я не жалкий торгаш.  У  меня
одни убеждения, у  вас,  конечно  же,  другие.  Я  хочу  сразу  опровергнуть
обвинение, которое вы выдвинули бы против меня - в том, что я  напугал  вас,
дабы подчинить ваш разум. Скажу больше, вы первая женщина, в которой я  вижу
разом все страсти женщины и всю властность мужчины. Вы можете быть  женщиной
и другом. Вы способны в случае нужды соединить в себе  все  человечество.  Я
восхищаюсь вами и готов вам служить. Я готов вам служить, ничего  не  требуя
взамен, единственно ради того, чтобы вас изучать. Более того, чтобы услужить
вам, я предлагаю вот что,: если я покажусь вам слишком  неудобной  дворцовой
мебелью, если впечатление от сегодняшней  сцены  не  изгладится  у  вас,  из
памяти, настоятельно прощу вас, умоляю вас: прикажите мне удалиться.
   - Приказать вам удалиться! - воскликнула королева с радостью, которая  не
укрылась от Жильбера.
   - Ну что ж! Решено, сударыня, - ответил он с изумительным  хладнокровием.
- Я даже не стану говорить королю то, что собирался  сказать,  и  уйду.  Вам
будет спокойнее, если я буду далеко?
   Она взглянула на него, удивленная такой самоотверженностью.
   - Я догадываюсь, ваше величество, о чем вы подумали, -  продолжал  он.  -
Будучи более сведущей, чем кажется на первый взгляд, в тайнах магнетического
влияния, ваше величество сказали себе, что  в  отдалении  я  буду  столь  же
опасен;
   - Не понимаю!
   - Очень просто, ваше величество. Человек, желающий нанести кому-либо вред
теми средствами, в злоупотреблении которыми  вы  только  что  упрекали  моих
учителей и меня, способен столь же успешно сделать это, находясь в ста милях
как и в тысяче миль или -  в  трех  шагах!  Впрочем,  не  тревожьтесь,  ваше
величество, я не буду делать никаких попыток.
   Королева на секунду задумалась, не зная,  что  ответить  этому  странному
человеку, заставлявшему ее отказываться от самых твердых своих решений.
   Неожиданно в глубине коридоров послышались шаги;
   Мария-Антуанетта подняла голову.
   - Король! - воскликнула она. - Король идет!
   - Тогда, ваше величество, ответьте мне, пожалуйста,  оставаться  мне  или
уходить?
   - Но...
   - Торопитесь, ваше величество, если вам  угодно,  я  могу  уклониться  от
встречи с королем. Ваше величество укажет мне, через какую дверь выйти.
   - Останьтесь, - промолвила королева.
   Жильбер поклонился;  Мария-Антуанетта  всматривалась  в  его  лицо:  быть
может, победа оставила в нем более заметный след, чем гнев или тревога?
   Жильбер хранил бесстрастие.
   "Мог бы выказать хоть какую-то радость", - подумала королева.

Глава 33

СОВЕТ

   Король стремительно вошел, по обыкновению тяжело ступая.
   Его  деловитость  и  любопытство  составляли   резкую   противоположность
ледяному оцепенению королевы.
   Свежий цвет лица не изменил королю. Рано вставший,  гордый  своим  добрым
здравием, которое он, казалось, вдыхал вместе с утренним воздухом, он  шумно
дышал и всей тяжестью ступал по паркету.
   - А доктор? - спросил он. - Где доктор?
   - Добрый день, ваше величество. Как вы чувствуете себя  нынче  утром?  Вы
устали?
   - Я спал всего шесть часов, такая уж моя судьба, Чувствую себя прекрасно.
Голова ясная. Вы слегка бледны,  сударыня.  Мне  доложили,  что  вы  вызвали
доктора?
   - Вот господин доктор Жильбер, -  сказала  королева,  указывая  на  проем
окна, где скромно стоял доктор.
   Лицо короля просветлело, но он тут же спохватился:
   - Ах, да! Вы вызвали доктора; вам, верно, нездоровится?
   Королева покраснела.
   - Вы покраснели? - удивился Людовик XVI. Она стала пунцовой.
   - Опять какой-то секрет? - полюбопытствовал король.
   - Какой секрет, сударь! - перебила королева с надменностью.
   - Вы меня не дослушали, я хотел сказать, что,  имея  любимых  врачей,  вы
позвали доктора Жильбера, желая, как обычно...
   - Желая что?
   - Скрыть от меня, что вам нездоровится.
   - А-а! - произнесла королева с облегчением.
   - Да! - продолжал Людовик XVI. - Но берегитесь, господин Жильбер  -  одно
из моих доверенных лиц, и, если вы поделитесь с ним какой-нибудь тайной,  он
мне непременно доложит.
   Жильбер улыбнулся.
   - От этого увольте, государь, - сказал он.
   - Ну вот, королева уже  подкупает  моих  людей.  Мария-Антуанетта  издала
короткий приглушенный смешок, каким  люди  обычно  дают  понять,  что  хотят
прекратить досаждающую им беседу. Жильбер это понял, король - нет.
   - Послушайте, доктор, - сказал он, - расскажите-ка мне, что королева  вам
тут говорила такое веселое.
   - Я спрашивала доктора,  -  поторопилась  объяснить  Мария-Антуанетта,  -
почему вы вызвали его в такой  ранний  час?  Признаюсь,  его  присутствие  в
Версале спозаранку и в самом деле вызывает мое любопытство и тревогу.
   - Я ждал доктора, - возразил король хмурясь, - чтобы побеседовать с ним о
политике.
   - Вот славно! - сказала королева.
   И она села, сделав вид, что приготовилась слушать.
   - Идемте, доктор, - сказал король, направляясь к двери.
   Жильбер низко поклонился королеве и  собрался  последовать  за  Людовиком
XVI.
   - Куда же вы? - воскликнула королева. - Как, вы уходите?
   - Нам предстоит невеселый разговор, сударыня, и я хочу избавить  королеву
от лишних забот.
   - Вы называете горести заботами! - величественно заметила королева.
   - Тем более, моя дорогая.
   - Останьтесь, я так хочу, - сказала она. - Господин Жильбер, надеюсь,  вы
меня послушаетесь.
   - Господин Жильбер! Господин Жильбер! - король  покачал  головой,  весьма
раздосадованный.
   - Так как же?
   - Ну вот! Господин Жильбер должен был высказать свое мнение,  должен  был
не чинясь, начистоту поговорить со мной, а теперь он не станет этого делать.
   - Отчего же? - спросила королева.
   - Оттого что вы тут, сударыня. Жильбер  сделал  едва  заметное  движение,
которое королева не замедлила истолковать в свою пользу.
   - Почему вы решили, - спросила она, чтобы его поддержать, -  что  мне  не
понравится, если господин Жильбер будет говорить начистоту?
   - Это так понятно, сударыня, - отвечал король, - у вас своя политика; она
не всегда совпадает с нашей.., поэтому...
   - Поэтому, хотите вы сказать, господин Жильбер совершенно не  согласен  с
моей политикой?
   - Вероятно, ваше величество, - ответил Жильбер, - ведь ва