рек  на  такую  жизнь  эту
женщину, прекрасную и красноречивую, - сказал Найджел. -  Давай-ка  привяжем
его за руку к моему стремени, Эйлуорд, и отведем в Гилфорд.
     Лучник вытащил из колчана запасную тетиву и связал разбойника, как  ему
было сказано, но тут Найджел внезапно испустил испуганный крик:
     - Пресвятая Дева Мария! Где седельная сумка? Сумка была срезана  острым
ножом. С седла свисали
     только остатки ремня. Эйлуорд и Найджел в отчаянии уставились  друг  на
друга. Молодой сквайр сжал кулаки, а потом начал горестно  дергать  себя  за
золотые кудри.
     - Браслет леди Эрминтруды! Кубок моего деда! - восклицал он. - Что я ей
скажу? Я не могу вернуться домой, пока не отыщу их.  Ах,  Эйлуорд,  Эйлуорд!
Как ты допустил, чтобы их похитили?
     Простодушный лучник сдвинул каску  на  затылок  и  запустил  пятерню  в
спутанные волосы.
     - Откуда же мне было знать? Ты ведь  не  сказал,  что  везешь  в  сумке
дорогие вещи, не то я бы глаз с нее не спускал. Вот что! Срезал ее  не  этот
душегуб: как мы с ним схватились, я его из  рук  не  выпускал.  Значит,  его
женщина сбежала с сумкой, пока мы боролись.
     Найджел растерянно расхаживал взад и вперед.
     - Я бы за ней на край света отправился, знать бы только куда! Но в лесу
этом ее отыскать не легче,  чем  мышь  в  пшеничном  ноле.  Святой  Георгий,
победитель дракона, заклинаю тебе этим славным  рыцарским  подвигом,  помоги
мне! И ты, святой Юлиан, добрый покровитель всех путников, укрывающий их  от
бед. Две свечи будут горсть в твоей годалмингской часовне, если  ты  вернешь
мне мою седельную сумку. Я все отдам, лишь бы она снова была у меня.
     - А мою жизнь ты мне отдашь? - спросил разбойник.  -  Обещай  отпустить
меня, и она снова будет у тебя, если ее и взаправду унесла моя жена.
     - Нет, этого я не могу, - ответил Найджел. - Тут  дело  пойдет  о  моей
чести.  Ведь  сумка  только  мне  принадлежит,  а  тебя  отпустить,  значит,
причинить вред многим людям. Клянусь святым Павлом! Недостойно  я  поступлю,
если свое добро себе верну, а тебя отпущу грабить других.
     - Хорошо, не отпускай, - сказал  Лесовик.  -  Только  обещай,  что  мне
сохранят жизнь, и получишь свою сумку целой и невредимой.
     - Как же я обещаю, раз решать будут гилфордский шериф и судьи?
     - Но ты замолвишь за меня слово?
     - Это я обещать могу, если получу свою сумку. Только не знаю, много  ли
толку будет от моего заступничества. Но все это пустые разговоры. Ты  же  не
думаешь, будто мы настолько глупы, что отпустим тебя принести сумку назад?
     - Я и не прошу, - ответил Лесовик. - Вернуть ее тебе я могу и не  сходя
с места. Клянешься ли ты своей честью и всем, чем  дорожишь,  что  попросишь
меня пощадить?
     - Клянусь!
     - И обещаешь, что мою жену отпустишь сразу?
     - Да.
     Разбойник откинул голову и испустил протяжный волчий вой. На  несколько
мгновений воцарилась тишина, а затем в лесу совсем близко раздался такой  же
вой. Вновь Лесовик испустил свой призыв, и вновь донесся тот  же  ответ.  На
третий раз из его уст вырвался трубный звук, словно в зеленом лесу звал свою
подругу олень. Зашуршали кусты, захрустел валежник, и перед  ними  появилась
та же высокая грациозная красавица. Не глядя ни на Эйлуорда, ни на Найджела,
она кинулась к мужу.
     - Возлюбленный господин моего сердца! - вскричала она. -  Они  тебя  не
ранили? Я ждала у старого ясеня, и душа у меня изболелась, потому что ты все
не шел.
     - Меня наконец схватили, жена.
     - Пусть  будет  проклят  этот  день!  Добрые,  милостивые  господа,  не
отнимайте его у меня!
     - Они заступятся за меня в  Гилфорде,  -  сказал  Лесовик.  -  Так  они
поклялись. Но сначала отдай сумку, которую унесла.
     Красавица тотчас извлекла ее из складок широкого плаща.
     - Вот она, благородный господин! Правду сказать, не по  душе  мне  было
брать ее: ты ведь сжалился надо мной в моей беде. Но теперь ты  видишь,  что
меня на самом деле постигла горчайшая беда. Так  неужели  ты  не  сжалишься?
Смилуйся над нами, благородный сэр! На коленях молю тебя, добрый сквайр.
     Найджел крепко сжал сумку и, к великой своей радости, убедился, что его
сокровища целы.
     - Я дал обещание, - сказал он. - И буду  ходатайствовать  за  него,  но
решать другим. Прошу тебя, встань, ведь ничего больше я обещать не могу.
     - Значит, мне придется довольствоваться этим, - сказала она, поднимаясь
с колен, и лицо ее обрело спокойствие. -  Я  молила  тебя  о  милосердии,  и
ничего более сделать я не в силах. Но прежде чем я вернусь  в  лес,  позволь
дать тебе совет, чтобы ты опять не лишился этой  сумки.  Знаешь  ли,  добрый
лучник, как я ее срезала? Это ведь очень просто и может снова  случиться,  а
потому я покажу тебе свой способ. У меня в рукаве был  вот  этот  ножик:  он
маленький, но очень острый. Я сбросила  его  в  руку  -  вот  так.  Потом  я
притворилась, будто плачу, прижалась щекой к седлу и  разрезала  ремень  вот
так...
     Во мгновение ока она рассекла ремень стремени, к которому был  привязан
ее муж, он нырнул между ногами коня и ужом проскользнул  в  кусты.  Бурслет,
которого он успел ударить кулаком в брюхо, оскорбленно вздыбился, Найджел  и
Эйлуорд повисли на поводьях, стараясь его  удержать.  Когда  он  успокоился,
Лесовика и его жены давно уже след простыл. Тщетно Эйлуорд,  наложив  стрелу
на тетиву, рыскал среди толстых стволов и оглядывал тенистые поляны. В конце
концов  он  вернулся  к  своему  господину  ни  с  чем,  и  они   обменялись
пристыженными взглядами.
     - Авось воины из нас получатся лучше, чем тюремщики, - буркнул  лучник,
садясь на свою лошадку.
     Но хмурое лицо Найджела уже осветила улыбка.
     - Во всяком случае, мы вернули себе то, что потеряли, - сказал он. -  Я
привяжу ее к седлу перед собой и глаз с нее не спущу, пока  мы  благополучно
не доберемся до Гилфорда.
     И они  затрусили  вперед,  миновали  часовню  святой  Екатерины,  вновь
перебрались вброд через петляющий Уэй и въехали на крутую улицу, над которой
почти  смыкались  выступающие  верхние  этажи  домов.  Слева   они   увидели
монашеский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружку доброго
эля, а справа  встал  замок  с  квадратным  донжоном,  -  не  серые  угрюмые
развалины, как нынче, но грозный  и  бдительный.  По  ветру  реяло  расшитое
полотнище знамени, а между  зубцами  парапета  поблескивали  железные  каски
часовых. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок,  и  третья  от
церкви снятой Троицы принадлежала Торольду, золотых  дел  мастеру,  богатому
купцу и мэру города.
     Он долго с вожделением разглядывал густо-красные рубины на  браслете  и
изящный  кубок.  Потом  погладил  пышную  бороду,   раздумывая,   предложить
пятьдесят ноблей или шестьдесят: выручить за  них  можно  было  все  двести.
Предложить больше, значит, себя  же  обокрасть.  Назначить  мало,  так  юнец
возьмет да и поедет в Лондон. Вещи-то редкостные. Правда, одет он  бедно,  а
взгляд тревожный. Наверное, у него спешная нужда в деньгах, и, глядишь, цены
своим вещам он толком не знает. Надо его прощупать.
     - Вещи старые, и найти на них покупателя  будет  непросто,  благородный
сэр, - сказал он вслух. - Решить, хороши ли камни, не так-то легко: ведь они
тусклые, не ограненные. Однако, если ты за  них  лишнего  не  запросишь,  я,
пожалуй, возьму их, хоть в этой лавке больше продаю, чем покупаю.
     Найджел недоуменно нахмурился. В подобной игре ни его смелое сердце, ни
крепкие мышцы помочь ему не могли. Тут новая сила  брала  верх  над  старой:
купец побеждал воина - из века в век выматывая его ослабляя, пока совсем  не
подчинил себе, не обратил рабство.
     - Я не знаю, какую назначить цену, почтеннейший, - ответил  Найджел.  -
Торговаться и выгадывав мне и тем, кто носит мое имя, не подобает.  Тебе  их
цена известна, ведь таково твое занятие. У леди Эрминтруды денег  нет,  а  к
нам должен пожаловать король, посему дай мне столько, сколько будет честно и
справедливо, и на этом покончим.
     Золотых дел мастер улыбнулся. Сделка оказалась легкой и очень выгодной.
Он думал предложить пятьдесят ноблей,  но,  право  же,  грешно  дать  больше
двадцати пяти.
     - Ну, возьму я их, а что потом мне с ним делать? - посетовал он.  -  Но
коли тут речь идет о короле, двадцати ноблей я не пожалею.
     Сердце Найджела налилось свинцом. На эти деньги не  купишь  и  половины
самого  необходимого.  Видно  леди  Эрминтруда  переоценила  свои   заветные
сокровища. Но вернуться с пустыми руками  нельзя,  и  раз  красная  цена  им
двадцать ноблей, как заверил  его  почтенный  купец,  ему  остается  лишь  с
благодарностью взять и такие деньги.
     - Ну что же, мне печально это слышать, - сказал он.  -  Но  в  подобных
вещах ты разбираешься лучше меня, а потому я возьму...
     - Сто пятьдесят, - прошептал ему на ухо Эйлуорд.
     - Сто пятьдесят, - повторил Найджел, обрадовавшись, что обрел  на  этих
неведомых путях хотя бы и столь смиренного проводника.
     Золотых дел мастер  даже  вздрогнул.  Юнец  оказался  совсем  не  таким
простодушным воякой, каким выглядел. Открытое лицо  и  ясные  голубые  глаза
всего лишь ловушка для неосторожных. Никогда еще он так не попадался!
     -  Пустые  слова,  благородный  сэр,  -  сказал  он,  отворачиваясь   и
побрякивая ключами от своих сундуков. - Однако так уж и быть, себе в  убыток
дам пятьдесят.
     - И сто, - шепнул Эйлуорд.
     - И сто, - повторил Найджел, краснея при мысли о своей алчности.
     - Ну хорошо, бери сто! - вскричал купец.  -  Обдери  меня,  как  липку,
разори и забирай за свои вещи полную сотню!
     - Я бы навеки покрыл себя стыдом, если бы обошелся с тобой так скверно,
- возразил Найджел. - Ты говорил со мной по-честному,  и  я  никак  не  хочу
чинить тебе убытки. А потому с радостью возьму сто...
     - И пятьдесят, - шепнул Эйлуорд.
     - И пятьдесят, - повторил Найджел.
     - Клянусь святым Иоанном Беверлийским! - возопил купец.  -  Я  переехал
сюда с севера, где люди слывут прижимистыми, но уж лучше бы мне  торговаться
с целой синагогой евреев, чем с тобой, хоть ты и благородного  рода.  Неужто
ты и правда меньше ста пятидесяти поблей не возьмешь? Увы, ты забираешь весь
мой месячный доход. Черное для меня выдалось утро! И зачем только ты зашел в
мою лавку? - Со вздохами и причитаниями он отсчитал  сто  пятьдесят  золотых
монет, и Найджел, не веря своему счастью, спрятал  их  в  кожаную  седельную
сумку.
     Минуту спустя он, весь  красный,  осыпал  Эйлуорда  благодарностями  за
дверью лавки.
     - Увы, мой благородный господин! Торгаш нас все-таки ограбил, -  сказал
лучник со вздохом. - Мы получили бы еще двадцать, если бы  не  уступили  так
легко!
     - Откуда ты знаешь, мой добрый Эйлуорд?
     - Да по глазам его видно было, сквайр Лоринг. Не спорю,  в  книгах  там
или в гербах я мало что угляжу, а вот в глазах  у  людей  читать  умею  и  с
самого начала знал, что он даст, сколько дал.
     Они пообедали в странноприимном доме - Найджел за столом на возвышении,
а Эйлуорд с простолюдинами. Потом вернулись  на  главную  улицу  и  зашли  в
несколько лавок. Найджел купил тафту на занавесы,  вино,  маринады,  фрукты,
скатерть из Дамаска и много еще всякой всячины.  Под  конец  он  остановился
перед лавкой оружейника во  дворе  замка  и,  точно  ребенок  сласти,  начал
разглядывать чудесные доспехи, нагрудники с  красивой  насечкой,  бармицы  с
хитрыми застежками для лат, оплечий и шлема.
     - Так что же,  сквайр  Лоринг,  ты  у  меня  нынче  купишь?  -  спросил
оружейник Уот, поворачиваясь боком к горну, в  котором  закалял  лезвие  для
меча. - Клянуcm Тувадкаином, ковачем всех орудий, что пройди  ты  хоть  весь
лондонский Чипсайд, а лучше доспехов, что висят не этом  крюке,  ты  там  не
сыщешь.
     - А их цена, оружейник?
     - Для всякого другого двести пятьдесят ноблей, а для тебя двести.
     - Почему же мне ты их уступил бы дешевле?
     - Потому что снаряжал на войну твоего батюшку,  а  такого  доспеха  мне
больше изготовить не удавалось. Тогда мы их  делали  кольчатые,  и  по  мне,
надежный доспех из мелких колец никаким кованым латам не уступит. Но молодые
рыцари что твои придворные дамы! Им подавай  самое  модное,  вот  и  требуют
латы, пусть они втрое дороже стоят.
     - А по-твоему, кольчатые не хуже?
     - Тут и спорить нечего.
     - Ну, так слушай, оружейник! Латы я пока  купить  не  могу,  да  только
доспехи мне очень нужны для одной славной забавы, которую я задумал. Дома  у
меня в Тилфорде хранится тот самый кольчатый доспех, про который ты говорил,
- первый доспех моего отца. Не мог  бы  ты  так  его  переделать,  чтобы  он
послужил и мне?
     Оружейник  смерил  взглядом  стройную,  но  невысокую  фигуру  юноши  и
расхохотался. -
     - Ты шутишь, сквайр Лоринг! Тот-то доспех на  очень  высокого  человека
сделан.
     - Нет, я не шучу. Мне бы только один раз обменяться с кем-нибудь ударом
копья, а большего я и не чаю.
     Оружейник прислонился к наковальне  и  задумался,  Найджел  с  тревогой
вглядывался в его покрытое копотью лицо.
     - На один-то раз я бы с радостью одолжил тебе вот  те  доспехи,  сквайр
Найджел, да только вдруг из седла вылетишь ты? А тогда они достанутся твоему
победителю. Я же человек бедный, и дети у меня мал мала меньше, ну и задаром
их лишиться никак не могу. Но тот-то кольчатый доспех и вправду совсем цел?
     - Он почти как новый. Только у ворота порван.
     - Ну, укоротить  его  по  ногам  дело  нехитрое  -  лишнее  срезать  да
закрепить колечки снизу. А вот по туловищу  подогнать  -  нет  уж.  Никакому
оружейнику такое не по зубам.
     - А я только на это  и  надеялся.  Добрый  оружейник,  если  ты  правда
снаряжал моего доблестного отца и любил его, то  в  намять  его  помоги  мне
теперь.
     Оружейник со стуком швырнул на пол свой молот.
     - Память памятью, сквайр Лоринг, да я же видел, как ты на  ристалище  в
замке чуть не с одним щитом выезжал против лучших бойцов. В прошлый Мартынов
день у меня просто сердце кровью обливалось, когда я увидел,  какое  у  тебя
убогое снаряжение, и все-таки ты одолел сэра Оливера, хоть толстяк и напялил
на себя миланскую броню. А когда ты едешь в Тилфорд?
     - Прямо сейчас.
     - Эй, Дженкин, оседлай-ка жеребчика! - крикнул  добросердечный  Уот.  -
Пусть у меня правая рука  отсохнет,  коли  я  не  отправлю  тебя  на  бой  в
отцовском доспехе. Завтра мне надо быть тут, но уж нынче потружусь  на  тебя
без всякой платы, а из почтения к твоему роду. Поеду с тобой в Тилфорд, и ты
увидишь, как Уот знает свое ремесло.
     Хлопотливым же был этот вечер в старом господском доме! Леди Эрминтруда
уставила полки в кладовой  лакомой  провизией,  которую  накупил  Найджел  в
Гилфорде, раскроила тафту и украсила залу новыми занавесами.
     Сам же сквайр  сидел  с  оружейником,  склонясь  над  старым  кольчатым
доспехом - пластинчатый панцирь покоился у них на  коленях.  Вновь  и  вновь
старый Уот пожимал плечами, словно  человек,  от  которого  требуют  сделать
больше, чем по силам простому смертному. Вдруг в ответ  на  какой-то  вопрос
сквайра он откинулся на спинку скамьи и принялся хохотать в пушистую бороду,
не обращая внимания на свирепые взгляды леди Эрминтруды,  возмущенной  таким
мужицким весельем. Затем извлек из мешка с инструментами заточенное долото с
молотком и, все еще посмеиваясь, принялся пробивать дырку в центре  железной
туники.

                                 Глава VIII
       КАК КОРОЛЬ ТЕШИЛСЯ СОКОЛИНОЙ ОХОТОЙ НА КРУКСБЕРИЙСКИХ ВЕРЕСКАХ

     Король и  его  свита  наконец-то  избавились  от  толпы  зевак,  упрямо
провожавших их из Гилфорда по Пути Паломников. Конные лучники отогнали самых
упорных, и теперь пышная кавалькада,  растянувшись  на  дороге,  неторопливо
двигалась по холмистой равнине среди темного вереска.
     В переднем ряду ехал сам король - он взял с собой соколов  и  надеялся,
что для  них  встретится  достойная  полевая  дичь.  Эдуард  в  те  дни  был
представительным энергичным мужчиной в расцвете  лет  -  заядлым  охотником,
пылким любезником, храбрым воином.  Он  мог  похвастать  и  образованностью:
говорил по-латыни, по-французски, по-немецки, по-испански и даже немного по-
английски.
     Эти его превосходные качества были известны давно, но в последние  годы
в его характере открылись и иные стороны: жгучее честолюбие, побудившее  его
возжелать трон соседнего монарха,  а  также  мудрая  предусмотрительность  в
делах коммерческих - он всячески  приглашал  в  Англию  фламандских  ткачей,
закладывая основу торговли, ставшей на несколько  веков  источником  больших
богатств для страны. Все эти душевные свойства нашли отражение в его облике.
Лоб под шапкой алого бархата, служившей  знаком  его  сана,  был  широким  и
благородным. Большие карие глаза говорили о пылкости и отваге. Бороды он  не
носил вовсе, а коротко подстриженные темные усы  не  прятали  волевого  рта,
гордого и великодушного, хотя эти  губы  умели  и  сжиматься  с  беспощадной
жестокостью. Лицо его покрывал почти медный загар, приобретенный  за  долгие
годы охоты и походной  жизни.  На  великолепном  вороном  коне  он  сидел  с
беззаботной небрежностью человека,  выросшего  в  седле.  Бархатный  костюм,
плотно облегавший его ловкую мускулистую фигуру, был черным, под масть коня,
и черноту эту смягчали только  золотой  пояс  и  кайма  из  вышитых  золотом
раскрытых коробочек дрока*.
     Гордая  и  благородная  осанка,  простой,  хотя  и  драгоценный  наряд,
красавец конь - Эдуард III поистине был в каждом дюйме король.  Картину  эту
дополнял гордый кречет, круживший невысоко над его  головой,  "в  ожидании",
как это называлось, любой вспугнутой птицы. Вторая птица сидела на  запястье
затянутой в перчатку руки сокольничего  Рауля,  который  держался  в  задних
рядах свиты. По правую  руку  монарха  ехал  юноша  лет  двадцати,  высокий,
худощавый, темноволосый,  с  благородным  орлиным  лицом  и  проницательными
глазами, которые  вспыхивали  живостью  и  неподдельной  любовью,  когда  он
отвечал  на  обращенные  к  нему  слова  короля.  Богато  расшитая   золотом
темно-малиновая одежда, великолепие седла, чепрака и сбруи его  белого  коня
указывали на  высокий  сан.  Лицо  его,  еще  безбородое  и  безусое,  часто
принимало выражение величавой серьезности, которая показывала, что,  вопреки
своей молодости, он вершит важными делами и  мысли  и  чаяния  его  достойны
государственного мужа и полководца. Тот великий день, когда  он,  еще  почти
мальчик, командовал авангардом победоносной армии, сокрушившей мощь  Франции
в битве при Креси, наложил свою печать на его черты, при всей  их  суровости
еще не приобретшие оттенка свирепости, которая годы спустя наводила ужас  на
равнины Франции и превратила там имя Черного принца* в присловие. И страшная
болезнь, отравившая его характер, прежде чем отнять у  него  жизнь,  еще  не
коснулась его в этот весенний день, когда он весело и беззаботно ехал  через
верески Круксбери.
     По левую руку короля и почти рядом  с  ним,  что  указывало  на  особую
милость монарха, ехал мужчина одних с ним  лет,  с  широким  лицом,  тяжелым
подбородком и  приплюснутым  носом  -  черты,  которые,  по  мнению  многих,
свидетельствуют о  задиристом  характере.  Щеки,  нос  и  лоб  были  у  него
багровыми, большие голубые глаза отличались выпуклостью, и  весь  его  облик
говорил  о  полнокровии  и  холеричности.  Роста  он  был   невысокого,   но
широкоплеч, коренаст и, видимо, наделен огромной силой. Однако голос у  него
звучал мягко, он слегка пришептывал, а держался спокойно и  обходительно.  В
отличие от короля и принца он надел легкие доспехи, с пояса  у  него  свисал
меч,  а  с  луки  седла   -   булава,   ибо   он   командовал   королевскими
телохранителями, а также десятком закованных в броню рыцарей, сопровождавших
монарха. Если б