мы у  этого  острова,  я  бы  испросил  у  тебя
позволения съездить на берег  получить  то,  что  мне  причитается  по  всей
справедливости.
     Сэр Роберт Ноллес засмеялся.
     - Забавно! - воскликнул он. - А шкипер  как  раз  сказал  мне,  что  мы
должны заняться починкой и простоим тут  до  следующего  утра.  Но  если  ты
отправишься на берег, почему ты думаешь, что тебя отпустят назад? И  что  ты
сумеешь увидеть этого их короля?
     Смуглое лицо Саймона уже просияло свирепой радостью.
     - Благородный сэр, только дай разрешение, и я навеки останусь у тебя  в
долгу. Ну а на твой вопрос отвечу, что остров знаю, как улицы моего  родного
Норича. Ты сам видишь, он невелик, я  же  провел  на  нем  без  малого  год.
Отправлюсь, когда смеркнется. Дорогу к дому короля я и в темноте отыщу. Коли
он еще жив и не мертвецки пьян, мы поговорим с глазу на глаз,  я  ведь  знаю
его обычаи и привычки, знаю, где и как его найти. Еще попрошу  отпустить  со
мной лучника Эйлуорда, чтобы рядом был надежный друг, коли что обернется  не
так.
     Ноллес задумался.
     - Просишь ты немалого, - сказал он. - Бог мне свидетель, потерять  тебя
и твоего приятеля мне никак не с руки. Я ведь числю вас  среди  лучших  моих
людей. Видел, как вы дрались с испанцами, и обоих вас запомнил.  Но  я  тебе
доверяю, и, коль мы  правда  должны  задержаться  в  этом  проклятом  месте,
поступай, как знаешь. Но если ты меня обманываешь или  задумал  сбежать,  то
проси Бога быть твоим надежным другом, ибо никакой человек тебе не поможет!
     Им не только надо было проконопатить швы, но "Томас" остался почти  без
пресной воды, а потому корабли бросили якорь возле островка Бреку, где  били
источники. На этом клочке суши никто не жил,  но  на  соседнем  острове  они
разглядели множество наблюдавших за ними людей, видимо  вооруженных,  о  чем
говорил блеск железа. Одна лодка с острова даже осмелилась подобраться к ним
поближе, но тут же торопливо убралась восвояси предупредить  остальных,  что
на поживу надеяться нечего, а дал бы только Бог ноги унести.
     Черный Саймон отыскал Эйлуорда в тени кормы, где  лучник,  привалившись
спиной к спине мастера Бартоломью и весело насвистывая, вырезывал  на  конце
своего лука девичье личико.
     - Друг! - сказал Саймон. - Ты вечером не поедешь со мной на остров? Мне
нужна твоя помощь.
     - Поеду ли, Саймон? - с веселым хохотом осведомился  Эйлуорд.  -  Да  с
величайшим  удовольствием,  клянусь  рукоятью.  Мне  не  терпится  еще   раз
почувствовать под йогами твердую землю. Всю свою жизнь ходил я  по  ней,  да
так бы и не узнал ей цену, коли бы не эти трижды проклятые  корабли.  Поедем
на берег, Саймон, и поищем девушек, если они там имеются,  а  то  будто  год
прошел с тех пор, как я в последний раз слышал их милые  голоса,  и  надоело
мне глядеть на рожи вроде твоей или Бартоломью!
     Угрюмые черты Саймона смягчила улыбка.
     - Единственное лицо, Сэмкип, какое ты увидишь там, много  радости  тебе
не доставит, - ответил он. - И хочу тебе сказать, дело нас там ждет нелегкое
и не веселое, а такое,  что  обернется  для  нас  лютой  смертью,  если  нас
схватят.
     - Клянусь рукоятью, можешь на  меня  положиться,  приятель!  -  ответил
Эйлуорд. - А потому ничего больше не говори. Мне наскучило сидеть здесь, как
кролику в норе, и я рад помочь тебе в твоем замысле.
     В  тот  же  вечер,  через  два  часа  после  наступления  темноты,   от
"Василиска" отошел небольшой ялик.  В  нем  сидели  Саймон,  Эйлуорд  и  два
матроса.  Оба  друга  вооружились  мечами,  а  через  плечо   Саймона   была
переброшена сумка из мешковины. По  его  указанию  гребцы  огибали  опасный,
разбивавшийся о гранитные обрывы прибой, пока не добрались до длинного рифа,
служившего природным волноломом. Под  его  защитой  они  по  спокойной  воде
добрались до песчаной  бухточки  и  там  вытащили  ялик  на  пологий  берег.
Приказав матросам ждать их тут, Саймон повел Эйлуорда в глубь острова.
     С уверенностью человека, который точно  знает,  где  находится  и  куда
идет, Саймон начал взбираться по узкой, заросшей папоротником  расселине.  В
темноте это было не очень легко, но он устремлялся вперед, как  гончий  пес,
бегущий по горячему следу. Эйлуорд поспевал за ним, как  мог,  еле  переводя
дыхание. Наконец они выбрались на вершину  обрыва,  и  лучник  растянулся  в
траве.
     - Нет, Саймон, - пропыхтел он, - я сейчас и свечки не задую. Умерь свою
прыть, у нас ведь вся ночь впереди. Верно, он тебе из всех друзей друг, коли
ты так торопишься поскорее с ним свидеться.
     - Такой друг, что мне частенько снилось, как  мы  опять  встретимся,  -
ответил Саймон. - И теперь еще не зайдет луна, как это сбудется.
     - Торопись ты к красотке, я бы еще понял, - заметил Эйлуорд. -  Клянусь
моими десятью пальцами, коли бы меня на этом обрыве ждала  Мери  с  мельницы
или малютка Кэт  из  Комптона,  я  бы  взлетел  наверх,  как  на  крыльях...
Погоди-ка, вон там вроде бы дома и голоса слышны.
     - Это их селенье, - шепнул Саймон. - И под крышами  там  обитает  сотня
таких кровожадных разбойников, каких во всем христианском мире  не  сыскать.
Чу! Слышишь?
     Из мрака донесся свирепый хохот и мучительный стон.
     - Господи, спаси и помилуй! - ахнул Эйлуорд. - Что это?
     - Верно, к ним в когти попал какой-нибудь бедняга,  вот  как  я  тогда.
Пошли, Сэмкин, вон туда. Укроемся в канаве, где режут торф.  Ага!  Вот  она.
Только стала пошире и поглубже. Не отставай от меня, и по ней  мы  доберемся
почти до самого дома их короля.
     Они пригнулись и крадучись пошли  по  дну  канавы,  полной  чернильного
мрака. Внезапно Саймон схватил Эйлуорда за плечо и прижал к стенке канавы. У
дальнего ее конца послышались шаги и голоса. Вдоль нее неторопливо  шли  два
человека, а потом остановились почти  над  припавшими  к  земле  товарищами.
Эйлуорд видел их силуэты на фоне звездного неба.
     - Ну, чего ты  ворчишь,  Жак?  -  сказал  один  на  своеобразной  смеси
французского  и  английского.  -  Le  diable  t'emporte  {Черт  тебя  побери
(франц.).}, брюзга проклятый. Ты вон  женщину  выиграл,  а  я  так  с  носом
остался. Чего же тебе еще надо?
     - Тебе хорошо: выиграешь что-нибудь со следующего парусника, mon garcoa
{Приятель (франц.).}, а мне теперь ждать да ждать. Женщина, как  же!  Старая
карга - крестьянка,  желтая,  как  лапа  коршуна.  Гастон  всего-то  девятку
выбросил против моей восьмерки, а досталась ему  такая  нормандочка!  Дьявол
побери игральные кости!  Хочешь,  я  продам  тебе  мою  старуху  за  бочонок
гасконского?
     - Лишнего вина у меня нет, а вот бочонок яблок дам, - ответил второй. -
Я его забрал с  "Петра  и  Павла",  фалмутского  парусника.  Ну,  того,  что
разбился в бухте Кру.
     - Ну ладно. Яблоки твои небось уже сморщились, да  старуха  Мари  сама,
как печеное яблоко, так и по рукам. Пойдем запьем уговор.
     Их шаркающие шаги замерли в темноте.
     - Ты когда-нибудь  слышал  такую  пакость?  -  тяжело  дыша,  прошептал
Эйлуорд. - Ты слышал их, Саймон? Старуху - за бочонок яблок! А  эту  девушку
из Нормандии и вовсе жалко. Неужто мы завтра не высадимся здесь и не выкурим
всех этих водяных крыс из их гнезда?
     - Нет. Сэр Роберт не станет  тратить  ни  времени,  ни  сил,  пока  не:
доберется до Бретани.
     - Командуй тут мой маленький сквайр Лоринг, все женщины на этом острове
были бы свободны уже назавтра.
     - Что так, то так, - ответил Саймон. - Он ведь из женщин идолов  делает
на манер свихнувшихся странствующих рыцарей. А сэр Роберт настоящий  воин  и
думает только о своей цели.
     - Саймон, - сказал Эйлуорд, - тут темновато, да и мечами махать  тесно;
но коли ты вылезешь на открытое место, я тебе  покажу,  настоящий  воин  мой
господин или нет!
     - Тш-ш! Ты, выходит, его не умней! Нас ждет  дело,  а  тебе  приспичило
искать со мной ссоры, - пробурчал Саймон. - Я же ничего плохого  про  твоего
господина не сказал. Только, что он из  тех,  кто  гоняется  за  мечтами  да
выдумками, а Ноллес ни вправо, ни влево не глядит,  идет  прямо  туда,  куда
нужно. А ну пошли, время на исходе.
     - Саймон, слова твои и не верны и не честны. Когда вернемся на корабль,
мы об этом  потолкуем.  А  теперь  показывай  дорогу,  поглядим,  какая  еще
дьявольщина тут деется.
     Через полмили они приблизились к  большому  дому,  стоящему  особняком.
Разглядывая его из канавы, Эйлуорд обнаружил, что сооружен дом  из  обломков
множества кораблей - каждый его угол завершался  корабельным  носом.  Внутри
пылали факелы,  и  громовой  бас  распевал  веселую  песню,  припев  которой
подхватывал дружный хор.
     - Все хорошо, малый, -  ликующе  шепнул  Саймон.  -  Это  король  поет.
Любимую  свою  песню  "Les  deux  filles  de  Pierre"  {"Две  дочки   Пьера"
(франц.).}. Клянусь Богом, у меня сразу спина зачесалась. Подождем тут, пока
его гости не разойдутся.
     Час за часом сидели они в канаве и слушали буйные песни - и английские,
и французские, - но все  более  непристойные  и  бессвязные.  Потом  в  доме
вспыхнула драка - шум поднялся такой,  словно  в  клетку  с  дикими  зверями
сторож  бросил  кусок  мяса.  Затем  громкий  топот  и   выкрики   встретили
предложение выпить за кого-то.
     Только один раз их долгое одиночество  было  нарушено.  Из  дома  вышла
женщина и, понурив голову, начала расхаживать взад и  вперед  перед  дверью.
Она была высокой и стройной, но ее  лицо  скрывал  монашеский  плат.  Однако
согбенные плечи и медлительные шаги говорили о  неизбывной  тоске.  Внезапно
она простерла руки к небу, словно давно  отчаялась  найти  помощь  у  людей.
Затем медленно вернулась в дом. Минуту спустя  дверь  распахнулась,  оттуда,
спотыкаясь, вывалилась  растрепанная  ватага,  и  ночная  тишина  огласилась
дикими воплями. Взявшись под руки и заведя  хором  песню,  они  прошли  мимо
торфяной канавы, и голоса их начали один за другим замирать внутри их жилищ.
     - Вперед, Сэмкин, вперед!  -  воскликнул  Саймон  и,  выпрыгнув  из  их
убежища, метнулся к двери.
     Ее еще не заперли. Товарищи ворвались внутрь, и Саймон задвинул засовы,
чтобы им никто не помешал.
     Перед собой они увидели стол, заставленный  кувшинами  и  кубками.  Его
освещали факелы, дымно угасавшие в железных  скобах.  За  дальним  концом  в
одиночестве сидел, опустив лицо на руки, дюжий мужчина,  видимо  пьяный.  Но
когда засовы заскрипели и залязгали, он поднял голову и  сердито  огляделся.
Голова была крупной, всклокоченные рыжие волосы  напоминали  львиную  гриву,
густая спутанная борода обрамляла широкое злобное лицо, опухшее от пьянства,
запятнанное всеми пороками.  Он  было  расхохотался,  решив,  что  двое  его
собутыльников вернулись допить кувшин, потом выпучил глаза и провел  по  ним
рукой, словно отгоняя сонное видение.
     - Mon Dieu! {Господи! (франц.).} - воскликнул он. -  Кто  вы  и  откуда
ваялись здесь в такой час ночи? Разве так являются перед  нашей  королевской
особой?
     Саймон обошел стол  с  одной  стороны,  Эйлуорд  с  другой.  Когда  они
приблизились к королю, Саймон схватил факел и осветил свое  лицо.  При  виде
этих угрюмых черт король вскочил на ноги и попятился с испуганным криком:
     - Le diable noir! {Черный дьявол! (франц.).} Саймон  англичанин!  Зачем
ты здесь?
     Саймон положил ладонь на его плечо.
     - Садись! - сказал он, насильно усаживая  короля  в  кресло.  -  А  ты,
Эйлуорд, сядь по ту его руку. Веселая мы  компания,  верно?  Сколько  раз  я
прислуживал за этим столом и не чаял выпить за ним. Налей-ка себе, Сэмкин, и
передай кувшин.
     Король переводил взгляд с одного на другого, и  в  его  налитых  кровью
глазах рос ужас.
     - Чего тебе надо? - спросил он. - Или ты ополоумел, что пробрался сюда?
Стоит мне позвать, и вас свяжут по рукам и ногам.
     - Нет, приятель. Уж мне ли не знать твоих порядков? Ни одному слуге  не
дозволяется спать под твоей крышей, то как бы он  ночью  не  перерезал  тебе
глотку. Кричи, сколько твоей душе угодно. А я  приплыл  сюда  из  Англии  на
одном из тех кораблей, что стоят у Ла Бреку, вот и подумал, не навестить  ли
тебя.
     - Ну что же, Саймон, счастлив тебя видеть, - сказал король,  ежась  под
гневным взглядом воина. - Мы ведь были  с  тобой  добрыми  друзьями,  а?  И,
помнится, ничего дурного ты от меня не терпел. Когда ты вплавь  добрался  до
левантийского судна и вернулся к себе в Англию, никто не  был  так  сердечно
рад, как я.
     - Сбрось я свой дублет,  то  показал  бы  тебе  знаки  твоей  сердечной
дружбы, - ответил Саймон. - На моей спине они столь же ясны, как  и  в  моей
памяти. Вон, грязный пес, на той стене кольца, к которым ты привязывал  меня
за руки, а на половицах пятна моей крови! Или это не так, король мясников?
     Вождь пиратов побледнел еще больше.
     - Ну может, жизнь тут была и не совсем сладкой, Саймон. Но коли я  тебя
чем-то обидел, так готов возместить. Чего ты хочешь?
     - Хочу я только одного и за этим пришел сюда. Отдай мне заклад, который
проиграл.
     - О чем ты говоришь, Саймон? Я не помню, чтобы мы  с  тобой  бились  об
заклад.
     - Так я тебе напомню, а потом возьму, что мне причитается. Ты частенько
клялся, что сломишь меня. "Клянусь головой,  ты  еще  поползаешь  у  меня  в
ногах!" - орал ты. И еще: "Ставлю голову об заклад, я выбью из  тебя  дурь!"
Да, да, ты это сто раз повторял. А  я  про  себя  поклялся,  что  не  бывать
по-твоему. Ну, пес, ты проиграл, и я пришел получить заклад.
     Он выхватил из ножен тяжелый меч, но король с воплем отчаяния  обхватил
его обеими руками, и они  вместе  свалились  под  стол.  Послышалась  возня,
словно сцепились две собаки, раздался истошный  визг.  У  Эйлуорда  побелело
лицо, а по спине побежали мурашки. Он еще  не  привык  к  кровопролитиям,  и
подобная расправа была ему не по нутру. Саймон  поднялся  на  ноги  и  сунул
что-то в сумку.
     - Пошли, Сэмкин! Свое дело мы сделали.
     - Клянусь рукоятью! Знай я, какое это дело, так еще подумал бы, идти ли
мне с тобой, - сказал лучник. - Или ты не мог дать ему меч и покончить с ним
в честном поединке?
     - Нет, Сэмкин! Помни ты, что помню я, так тоже не захотел бы, чтобы  он
умер как человек. Собаке собачья смерть. Пока я был у него в  руках,  он  со
мной по-честному не поступал. Так почему мне было  его  щадить?..  Пресвятая
дева, это еще кто?
     В глубине комнаты стояла женщина. Позади нее  была  открыта  внутренняя
дверь. По высокому росту оба товарища узнали ту, которую видели перед домом.
Лицо ее, когда-то красивое, было бледным и изнуренным, безумные темные глаза
стали тусклыми от безнадежного ужаса и отчаяния. Она медленно направилась  к
столу,  глядя  не  на  англичан,  а  на   обезображенный   труп   под   ним.
Удостоверившись, что глаза не обманули ее, она разразилась громким смехом  и
захлопала в ладоши.
     - Кто посмеет сказать, что Бога нет? - вскричала  она.  -  Кто  посмеет
сказать, что молитвы бессильны? Великий герой, великий храбрец, дозволь  мне
поцеловать твою руку!
     - Нет, нет, отойди! Ну, коли  уж  тебе  так  хочется,  целуй  эту,  она
чистая.
     - Но мне нужна другая, красная от его крови! О, дивная  ночь,  когда  я
увлажнила ею губы! Теперь я могу умереть спокойно.
     - Нам пора, Эйлуорд, - сказал Саймон. - Через  час  рассветет.  А  днем
даже крысе не прошмыгнуть по острову незаметно. Идем же!
     Но Эйлуорд остановился перед женщиной.
     - Идем с нами, прекрасная дама, -  сказал  он.  -  С  острова  мы  тебя
увезем, а хуже ведь места быть не может.
     - Нет, - ответила она. - Даже небесные святые помочь мне  не  в  силах,
пока Господь меня не приберет. Нигде в мире для меня  места  нет,  а  в  тот
день, когда они меня схватили, все мои близкие были  убиты.  Оставьте  меня,
смелые воины, я, сама о себе позабочусь. Уже  восток  посерел,  а  вас  ждет
черная судьба, если вас схватят.  Идите,  и  пусть  благословение  той,  что
некогда была смиренной монахиней, обережет вас от бед!
     На заре сэр Роберт  Ноллес,  расхаживая  по  палубе,  услышал  всплески
весел, и вскоре на борт взобрались две его ночные пташки.
     - Так что же, малый, - спросил он, - побеседовал ли ты с королем Сарка?
     - Благородный сэр, я с ним свиделся.
     - И он уплатил свой проигрыш?
     - Уплатил, сэр.
     Ноллес с любопытством посмотрел на сумку Саймона:
     - Что у тебя в ней?
     - Заклад, который он проиграл.
     - Так что же это? Золотой кубок? Серебряное блюдо?
     Вместо ответа Саймон открыл сумку и вытряхнул ее над палубой.
     Сэр Роберт присвистнул и отвернулся.
     - Господи! - сказал он. - Сдается мне, что со  мной  в  Бретань  плывут
молодцы, с которыми шутки плохи.

                                 Глава XIX
        КАК АНГЛИЙСКИЙ ОРУЖЕНОСЕЦ ПОВСТРЕЧАЛ ФРАНЦУЗСКОГО ОРУЖЕНОСЦА

     Маленький флот сэра Роберта Ноллеса  завидел  бретонский  берег  вблизи
Канкаля. Они обогнули мыс Груэн, проплыли мимо порта Сент-Мало и поднимались
по длинному узкому эстуарию Раиса, пока не завидели  древние  степы  Динана,
который находился в руках партии Монфора, на чьей  стороне  были  англичане.
Тут свели на берег лошадей, выгрузили припасы, и войско  стало  лагерем  под
городом, пока начальники ожидали известий о положении дел и о том, где можно
найти больше чести и добычи.
     Вся Франция испытывала тяготы из-за  войны  с  Англией,  длившейся  уже
десять лет, но ни одна провинция не была  в  столь  ужасном  состоянии,  как
злополучная Бретань. В Нормандию  или  Пикардию  англичане  вторгались  лишь
время от времени, но Бретань  стала  жертвой  не  только  столкновений  двух
великих противников - ее еще раздирали непрерывные междоусобицы,  и  она  не
находила передышки от страданий. Гражданская  война  вспыхнула  там  в  1344
году, когда Монфор и Блуа заявили свои права на герцогство,  оставшееся  без
законного правителя. Англия вступилась за Монфора, Франция - за Блуа.  Ни  у
той, ни у другой стороны не хватало сил  взять  над  соперником  решительный
верх, и история  десяти  лет  нескончаемой  войны  представляла  собой  лишь
длинный список бесплодных  нападений  врасплох,  засад,  схваток  и  стычек,
взятых, а затем потерянных городов, перемежающихся  побед  и  поражений,  от
которых ничего, в сущности, не менялось. И Монфор и Блуа исчезли со сцены  -
первый погиб, второй попал в плен к англичанам, - но  никакой  роли  это  не
сыграло. Уроненные ими окровавленные мечи подхватили их  супруги,  и  борьба
продолжалась даже с еще большей свирепостью.
     Юг и восток герцогства удерживала партия Блуа, и в Нанте, его  столице,
стоял сильный  французский  гарнизон.  На  севере  и  западе  господствовали
сторонники Монфора - за спиной у них было островное королевство, и,  что  ни
день, из моря у северного горизонта поднимались паруса все  новых  кораблей,
доставляющих через Ла-Манш очередных искателей славы и наживы.
     Средняя же часть герцогства  стала  краем  крови  и  насилия,  где  меч
заменял закон. Она была усеяна замками; владельцы некоторых держали  сторону
одной партии, некоторые - другой, большинство же этих замков превратилось  в
разбойничьи гнезда, где творились чудовищные  деяния,  ибо  засевшие  в  них
звери в человеческом обличье, зная, что их никто не может призвать к ответу,
вели войну со всем  миром  и  с  помощью  дыбы  и  огня  отбирали  последнее
достояние у тех, кто попадал в их жестокие  руки.  Поля  давно  уже  заросли
бурьяном. Торговля замерла. От Ренна на востоке до Эннебона  на  западе,  от
Динана на севере до Нанта на юге не  нашлось  бы  такого  места,  где  жизнь
мужчины или честь женщины были бы в безопасности.  Вот  каков  был  край,  в
который теперь углублялось войско сэра Ноллеса, - край, полный тьмы и крови,
самый печальный, самый черный во всем христианском мире.
     Однако юное сердце Найджела, который ехал рядом  с  Ноллесом  во  главе
копейщиков, было беспе