, Найджел? - спросила девушка.
     - Я молил Бога и его святых укрепить мой дух,  дать  мне  вернуться  из
Франции со славой, дабы я мог прийти к тебе и попросить твоей руки.
     - Подумай хорошенько, Найджел, о чем ты говоришь, - ответила она. - Что
для меня ты, ведомо только моему сердар, но лучше мне больше никогда тебя не
видеть, чем помешать тебе хоть на дюйм не достичь той вершины славы и чести,
к которой ты стремишься.
     - Моя прекрасная возлюбленная, как ты можешь помешать мне, если мысль о
тебе будет придавать силу моей руке и вливать мужество в мое сердце?
     - Подумай еще, мой прекрасный возлюбленный, и не считай себя  связанным
теми словами, которые ты произнес. Пусть  они  будут  как  ветерок,  который
приласкал наши  лица  и  унесся  дальше.  Твоя  душа  жаждет  чести.  К  ней
устремлялась она всегда. Так осталось  ли  в  ней  место  для  любви?  Разве
возможно, чтобы обе они равно царили в одном сердце? Вспомни, что в  старину
Галахед и другие преславные рыцари отворачивались от женщин, дабы всю  душу,
все помыслы отдать служению чести? Вдруг я окажусь помехой тебе, вдруг  твое
сердце  дрогнет  перед  великим  подвигом  из  страха  причинить  мне  горе?
Хорошенько подумай, мой прекрасный возлюбленный, прежде  чем  ответить.  Ибо
мое сердце разобьется, если из-за любви ко мне не сбудутся твои надежды и ты
не совершишь всего, что мог бы.
     Найджел смотрел на нее сияющими глазами.  Душа,  озарившая  ее  смуглое
лицо, придала ему красоту, несравненно более благородную и  редкостную,  чем
красота ее кокетливой сестры. Он  склонился  перед  ее  женским  величием  и
прижал губы к ее руке.
     - Ты, как звезда, которая указывает мне путь к вершинам, - сказал он. -
Налги души отданы служению чести, и как мы можем стать помехой  друг  другу,
если цель у нас одна?
     Она покачала гордой головой:
     - Так  тебе  кажется  теперь,  мой  прекрасный  возлюбленный,  но  годы
способны изменить все. Как можешь ты доказать, что я и правда помогаю  тебе,
а не мешаю?
     - Я докажу это делом, моя прекрасная возлюбленная, - ответил Найджел. -
Здесь, у святилища святой Екатерины,  нынче,  в  день  святой  Маргариты,  я
клянусь, что совершу в твою честь три подвига, как залог моей великой любви,
и  только  тогда  вновь  предстану  перед  тобой.  Три  эти  подвига   будут
доказательством, что любовь моя к тебе, как  она  ни  велика,  не  была  мне
помехой на пути к обретению славы.
     Любовь и гордость освещали ее лицо, когда она сказала:
     - Я тоже принесу обет и поклянусь святой  Екатериной,  возле  святилища
которой стою. Клянусь, что буду ждать тебя, пока ты  не  совершишь  эти  три
подвига и мы не встретимся вновь, но если - Боже оборони! - совершая их,  ты
падешь, я уйду в шалфордский монастырь и ни разу больше не посмотрю  в  лицо
мужчины. Дай мне руку, Найджел.
     Она сняла  золотой  филигранный  браслет  и  надела  на  его  загорелое
запястье,  читая  ему   вслух   выгравированный   по   браслету   девиз   на
старофранцузском языке: "Fais ce que  dois,  adviegne  que  pourra  -  c'est
commande au chevalier" {Делай, что должно, что бы ни случилось, - вот  закон
рыцаря (франц.).}.
     Затем они на мгновение обнялись, и влюбленный юноша и  любящая  девушка
скрепили поцелуем свою помолвку. Однако старый рыцарь нетерпеливо окликал их
снизу, и рука об руку  они  спустились  по  вьющейся  тропе  туда,  где  под
песчаным обрывом ждали лошади.
     До самого  шалфордского  брода  сэр  Джон  трусил  рядом  с  Найджелом,
наставляя его напоследок в премудростях охоты от  великой  тревоги,  что  он
возьмет да спутает годовика с двухлеткой,  либо  назовет  того  или  другого
олененком, о чем и помыслить страшно. Наконец у заросшего камышом  спуска  к
Уэю старый рыцарь и его дочь остановили своих  лошадей.  На  опушке  темного
Чантрийского леса  Найджел  снова  оглянулся:  они  все  еще  провожали  его
взглядом и махали ему вслед. Дальше  тропа  углубилась  в  чащу,  и  деревья
заслонили их. Однако долгое время спустя, когда они  выехали  на  просеку  и
вновь вдали открылись шалфордские луга, он увидел, что  серый  мерин  и  его
всадник медленно приближаются к холму святой Екатерины, но Мери все там же у
брода наклоняется а седле, напряженно всматриваясь  в  густой  лес,  который
скрыл от ее взгляда того, кому она отдала сердце. Картина  открылась  ему  в
просвете листвы  лишь  на  мгновение,  но  в  чужих  краях  среди  трудов  и
опасностей именно они - зеленый луг, камыши, река, медленно катящая  голубые
воды, и грациозная фигура,  наклонившаяся  над  шеей  белой  лошади,  словно
устремляясь за ним, - именно они стали для него заветнейшим образом  любимой
и далекой Англии.
     Но если друзья Найджела узнали, что в путь он отправляется в это  утро,
не дремали и его враги. Когда они с Эйлуордом выехали из леса  и  начали  по
вьющейся тропе подниматься к старой часовне  святого  Мученика,  под  брюхом
Бурелета со змеиным шипением  пронеслась  длинная  белая  стрела  и,  дрожа,
впилась в дерн. Вторая просвистела у самого уха  Найджела,  когда  он  хотел
повернуть назад, но тут Эйлуорд хлестнул  боевого  коня  по  крупу,  Бурелет
рванулся вперед галопом и успел промчаться несколько сот ярдов,  прежде  чем
всадник сумел с ним совладать. Эйлуорд, припав к шее своей лошади,  гнал  ее
во всю мочь, а вокруг них свистели белые стрелы.
     - Клянусь святым Павлом! - вскричал Найджел,  натягивая  поводья,  весь
белый от гнева. - Я не побегу от них, будто испуганная лань! Лучник, как  ты
посмел ударить моего коня и помешать мне проучить их?
     - И хорошо, что посмел! - ответил  Эйлуорд.  -  Не  то,  клянусь  моими
десятью пальцами, наш путь окончился бы в тот же день, когда начался. Их  же
в кустах укрылось не меньше десятка. Видишь, как их каски блестят на  солнце
вон там, среди папоротника, под большим буком? Если не хочешь думать о себе,
так пожалей хоть коня - ведь со стрелой в брюхе он  все  равно  до  леса  не
доскачет.
     Найджела снедала бессильная ярость.
     - И я позволю, чтобы в меня, точно в чучело попугая на ярмарке, стрелял
любой разбойник, который ищет мишени для  своих  стрел?  -  вскричал  он.  -
Клянусь святым Павлом, Эйлуорд, я надену доспехи и узнаю,  кто  они.  Помоги
мне снять их с кобылы!
     - Нет, мой благородный господин,  помогать  тебе  искать  смерти  я  не
стану. Всаднику на открытом месте меряться  силами  с  десятком  лучников  в
кустах, это ведь то же, что  сесть  играть  против  мошенника  с  фальшивыми
костями! Да и не разбойники они, не то бы не  посмели  натягивать  луки  под
самым носом у гилфордского шерифа!
     - Пожалуй, ты прав, Эйлуорд, - молвил Найджел. - Верно, это  люди  Поля
де ла Фосса, у которого нет причин любить меня. А-а! Да вон же он сам!
     Они остановились спиной к длинному склону, увенчанному часовней.  Перед
ними тянулась зубчатая темная опушка,  где  в  тени  деревьев  блеск  железа
выдавал присутствие затаившихся врагов. Но тут пропел  рог,  между  деревьев
замелькали бурые куртки -  лучники  бежали,  развертываясь  неровной  цепью,
быстро приближаясь к двум товарищам. Их громко подбадривал горбун на могучем
сером коне, словно натравливая псов на  барсука.  Он  махал  руками,  вертел
головой и пронзительными вскриками подгонял своих подручных.
     - Заманим их подальше, мой благородный господин!  Заманим  на  холм!  -
радостно воскликнул Эйлуорд. - Еще пятьсот шагов,  и  мы  будем  с  ними  на
равных. Нет, не медли, но постарайся держаться все время чуть дальше  полета
стрелы, пока не настанет наш черед!
     Найджел весь дрожал от нетерпения, держа руку на рукоятке меча и  глядя
на поспешающих за ним врагов. Но тут он вспомнил,  как  Чандос  сказал,  что
холодный рассудок важнее для воина, чем горячее сердце. Совет  Эйлуорда  был
верным и мудрым. Он повернул Бурелета, и под насмешливые выкрики  за  спиной
оба товарища начали рысью подниматься на холм. Лучники припустили  бегом,  а
их господин вопил и махал руками еще безумнее, чем раньше,  Э  йлуорд  то  и
дело оглядывался через плечо.
     - Еще немножко! Еще чуть-чуть!  -  бормотал  он.  -  Ветер  дует  в  их
сторону, и дураки не сообразили, что мои стрелы полетят на  пятьдесят  шагов
дальше. А теперь, мой благородный господин, подержи лошадей, ведь мое оружие
сейчас стоит больше твоего. И прежде чем они опять спрячутся в лесу,  многие
пожалеют, что высунули оттуда нос.
     Он спрыгнул на землю, нажал рукой вниз, коленом вверх и накинул  тетиву
на верхнюю зарубку тугого боевого лука. Затем молниеносным движением наложил
стрелу. Сдвинув брови над сверкающими голубыми  глазами,  расставив  крепкие
ноги, левой рукой неподвижно  сжимая  лук,  а  правой,  на  которой  двойным
клубком вздувались мышцы, оттягивая белую,  отлично  навощенную  тетиву,  он
выглядел таким грозным и яростным бойцом,  что  их  преследователи  невольно
остановились. Двое-трое пустили в него стрелы, но встречный  ветер  замедлил
их полет, и они скользнули по жесткой траве за десятки шагов до своей  цели.
И только один стрелок, низенький, кривоногий, чье коренастое тело говорило о
редкостной силе, быстро кинулся вперед и так сильно  натянул  лук,  что  его
стрела впилась в землю у самых ног Эйлуорда.
     - Это Черный Уилл  из  Линчмира,  -  сказал  Эйлуорд.  -  Много  раз  я
состязался с ним и знаю, что никто другой в Суррее не смог бы послать стрелу
так далеко. Уповаю, что ты  нынче  исповедался  и  причастился,  Уилл!  Ради
старого нашего знакомства не хотелось бы мне отправить твою душу прямехонько
в ад!
     Тем временем он прицелился, и тетива громко зазвенела. Опираясь на лук,
Эйлуорд зорко следил за быстрым полетом своей подгоняемой ветром стрелы.
     - Попал! Попал! А, перелет! - крикнул он с досадой. - Ветер-то сильней,
чем я думал. Ну ничего, дружище, теперь, когда я к тебе примерился, ответить
ты не успеешь!
     Черный Уилл уже наложил стрелу и  поднимал  лук,  когда  вторая  стрела
Эйлуорда пронзила насквозь его правое плечо. С воплем,  в  котором  мешались
злость и боль, он уронил лук и, приплясывая от ярости, грозил кулаком своему
сопернику и осыпал его проклятиями.
     - Я мог бы прицелиться в сердце, но не стал, потому что хорошие лучники
редки, - сказал Эйлуорд. -  А  теперь,  добрый  сквайр,  надо  поторопиться,
потому что они задумали нас окружить, и уж тогда мы и правда тут  останемся.
Но прежде я пошлю стрелу вон в того всадника, который их науськивает.
     - Нет, Эйлуорд, прошу, опусти лук,  -  велел  Найджел.,  -  Хоть  он  и
злодей, но благородного рода, и ему не подобает погибнуть от твоего оружия.
     - Как прикажешь, - ответил Эйлуорд, мрачнея. - Только вот люди говорят,
что в недавних войнах не счесть, скольким  французским  принцам  да  баронам
гордость  не  помешала  принять  смерть  от  стрел  английских  йоменов,   а
английские рыцари рады были стоять в сторонке и смотреть, сложа руки.
     Найджел грустно кивнул головой:
     - Ты говоришь правду, лучник, да и прежде так бывало. Доблестный рыцарь
Ричард Львиное Сердце погиб  таким  подлым  образом,  как  и  король  саксов
Гарольд при Гастингсе. Но это не война, а ссора,  и  я  не  хочу,  чтобы  ты
натянул против него свой лук. И сам я не могу схватиться с ним,  хоть  он  и
опасен духом, но телом слаб. А потому поскачем дальше,  ведь  здесь  нам  не
найти ни чести, ни славы, ни выгоды.
     Эйлуорд тем временем снял тетиву с лука и вскочил на лошадь. Они быстро
проехали мимо низенькой квадратной часовни, а на гребне оглянулись.  Раненый
стрелок лежал на земле, вокруг толпились его товарищи, некоторые  продолжали
бесцельно карабкаться на холм, но остались уже далеко  позади.  Их  господин
продолжал неподвижно сидеть  в  седле,  но,  заметив,  что  они  оглянулись,
взмахнул рукой и осыпал их  визгливыми  проклятиями.  Мгновение  спустя  его
заслонил  гребень.  Вот  так,  провожаемый  любовью  и  ненавистью,  Найджел
простился с родным краем.
     Теперь два товарища ехали по старой-старой дороге,  которая  пересекает
юг Англии, но так и не поворачивает к Лондону, потому что он еще был  жалкой
деревушкой, когда по ней уже давно ходили и ездили. От  Винчестера,  столицы
саксов, до Кентербери, святого кентского города, а оттуда до Узкого пролива,
где в ясные дни с обрыва виден дальний берег  Франции,  -  по  этой  дороге,
насколько удается проследить в истории, несли слитки металлов  с  запада,  а
навстречу трусили вьючные лошади, везя то, что присылала Галлия в  обмен  на
эти металлы. Старше  христианской  веры,  старше  римлян  была  эта  древняя
дорога. На север и на юг лежат леса и болота, а потому четкий ее след  можно
найти только на сухом дерне меловых холмов. Ее до  сих  пор  называют  Путем
Паломников,  хотя  паломники  были  последними,  кому   она   служила,   ибо
насчитывала уже не одно тысячелетие, когда после убийства  Томаса  Бекета  в
Кентербери устремились благочестивые люди.
     С холма Уэстонского  леса  открывался  вид  на  длинную  белую  полосу,
которая ныряла вниз, огибала склоны и убегала  вдаль  по  зеленой  волнистой
равнине, где даже в лощинах путь ее можно было проследить по  старым  вязам,
посаженным вдоль нее. Ни Найджел, ни Эйлуорд прежде  не  уезжали  далеко  от
дома, и теперь они с легким  сердцем  и  жадным  любопытством  рассматривали
разнообразные картины природы, а также  всех  встречных.  Слева  простирался
холмистый край вереска и лесов, кое-где  расчищенные  вольными  хлебопашцами
под поля. Хэкхерст-Даун, Данлт-Хилл и  Рэнмор-Коммон  вздымались  и  уходили
вниз, смыкаясь друг с другом. Но справа, когда они миновали деревушку Шир  и
старинную церковь в Гомшелле, у их  ног,  точно  карта,  распростерлась  вся
южная  сторона.  Огромный  Уилдский  лес,  дубрава   без   единой   просеки,
простирался до  гряды  Порт-Даун,  которая  на  фоне  синего  неба  казалась
оливково-зеленой. Под этим нескончаемым  балдахином  густой  листвы  обитали
странные люди и творились злые дела. В  глубинах  его  жили  дикие  племена,
сохранившие обычаи  предков-язычников,  плясавшие  перед  алтарями  Тора,  и
мирный путник благодарил Господа, что идет по дороге через открытый  меловой
край и ему не нужно сворачивать на  коварную  тропу,  где  его  подстерегала
липкая глина, непроходимые чащи и опасные люди.
     Но не только холмистая местность слева и необъятный лес  справа  тешили
зрение - сама дорога  была  нескончаемым  зрелищем.  Ее  никак  нельзя  было
назвать пустынной. Насколько хватал  глаз,  на  узкой  белой  ленте  чернели
пятнышки - иногда одинокое, иногда несколько рядом, а иногда и множество  их
- то ли паломники, для безопасности собравшиеся  большой  компанией,  то  ли
вельможа, доказывающий свою знатность  числом  воинов  и  челядинцев  в  его
свите. В ту эпоху главные дороги кишели  толпами  путников,  потому  что  по
стране бродило много бездомных людей.  Перед  глазами  Найджела  и  Эйлуорда
лился бесконечный их поток, но похожи они были лишь  в  одном:  всех  их  от
волос до башмаков густо припудрило серой меловой пылью.
     Монахи путешествовали из одной обители в другую - бенедиктинцы в черных
мантиях,  подобранных  снизу  так,  что  видна  была  нижняя   белая   ряса,
картезианцы в белом и двуцветные цистерианцы. И  странствующие  монахи  трех
нищенствующих  орденов  -  доминиканцы  в   черном,   кармелиты   в   белом,
францисканцы в сером. Монахи,  проживавшие  в  монастырях,  и  нищенствующие
монахи  очень  и   очень   недолюбливали   друг   друга,   как   соперников,
перехватывающих  пожертвования  благочестивых  мирян.  И   на   дороге   они
расходились, как кошка с собакой, - скашивая глаза и сердито насупившись.
     Кроме служителей церкви, пользовались дорогой и служители бога торговли
- купец в пропыленном  суконном  плаще  и  фламандской  шляпе  ехал  впереди
вереницы вьючных лошадей, нагруженных  то  ли  корнуоллским  оловом,  то  ли
шерстью западного края или сассекским железом, если торговал он в  восточной
части страны; если же путь его вел на запад, то во  вьюках  были  генуэзский
бархат, венецианское стекло,  французские  вина  или  доспехи  из  Италии  и
Испании. Паломники же попадались на каждом шагу,  чаще  всего  бедняки.  Они
устало брели, волоча ноги,  склонив  головы,  опираясь  на  толстые  посохи,
перекинув через плечо узелки  с  едой  и  пожитками.  Изредка  на  иноходце,
покрытом пышным чепраком, или  в  конных  носилках,  что  считалось  великой
роскошью,  проезжала  знатная  дама  из  какого-нибудь  западного  графства,
совершая свое необременительное паломничество к святилищу святого Томаса.
     На запад  и  на  восток  двигался  всякий  пестрый  сброд:  менестрели,
спешившие с одной ярмарки на  другую,  назойливые  и  вороватые  жонглеры  и
акробаты, самозваные лекари и зубодеры, школяры и нищие, свободные рабочие в
поисках платы повыше и беглые кабальные, - готовые трудиться за любую плату.
Вот какие путешественники поднимали от Винчестера до  Узкого  пролива  клубы
белесой пыли над дорогой.
     Найджелу,  разумеется,  интереснее  были  солдаты.  Несколько  раз  они
обгоняли  компании  лучников  или  жандармов,  ветеранов  французских  войн,
возвращавшихся домой. Все они были под хмельком, потому что в многочисленных
придорожных харчевнях и на постоялых дворах прохожие угощали их  пивом.  Они
орали забористые песни и выкрикивали вслед Эйлуорду крепкие  шутки,  а  тот,
повернувшись в седле, во весь голос выражал свое мнение о них, пока  они  не
оставались далеко позади.
     Под вечер они нагнали пеший отряд из ста лучников,  во  главе  которого
ехали два рыцаря. Они шли из Гилфордского замка в Райгетский замок,  где  им
предстояло нести гарнизонную службу. Некоторое время Найджел трусил рядом  с
рыцарями и не скупился на намеки, что тот из них, кто  ищет  славы,  или  не
прочь сразиться в поединке, или дал тот или иной обет, мог бы тотчас обрести
средство для исполнения своего желания. Но оба они были пожилыми, серьезными
людьми, занятыми своим делом и не склонными к  придорожным  приключениям,  а
потому Найджел пустил Бурелета рысью и расстался с ними.
     За Боксхиллом и Хедли-Хитом, когда впереди уже замаячили башни Райгета,
они нагнали бодрого краснолицего  толстяка  с  расчесанной  надвое  бородой,
который трусил на сильной лошади и обменивался кивком или добрым  словом  со
всеми встречными. В его обществе они доехали почти до самого  Блетчингли,  и
Найджел неудержимо смеялся его рассказам, однако под шутками  и  прибаутками
пряталась истинная мудрость. Их спутник объяснил, что разъезжает  по  стране
для своего удовольствия, - денег у него достаточно, чтобы не знать  нужды  и
находить в пути стол и ночлег. Он говорит на всех трех английских наречиях -
северном, среднем и южном, а потому в каждом  графстве  обретает  друзей,  и
люди поверяют ему свои беды и радости. Повсюду, сказал он им, и в городах  и
в деревнях, зреет недовольство. Бедняки устали от гнета своих  господ,  будь
то Церковь или светские владыки, и скоро  в  Англии  начнутся  дела,  доселе
невиданные.
     Особенно горячо этот человек обличал  Церковь,  ее  огромные  богатства
(ведь ей принадлежит почти треть земли в стране), ее ненасытную  алчность  и
то, как, загребая все больше, она объявляет себя нищей и смиренной. Его язык
бичевал монахов всех орденов  -  их  плутовство,  их  лень  и  хитрость.  Он
говорил, что их богатства, как и богатства любого  надменного  лорда,  равно
добыты руками бедного смиренного Петра Пахаря, который  усердно  трудится  в
полях под дождем и на холоде, терпит насмешки и презрение всех и  каждого  и
тем не менее держит на своих усталых плечах весь мир.  Вот  какие  мысли  он
изложил в прекрасной аллегории. Не  хотят  ли  они  послушать?  И  он  начал
нараспев читать ее,  пальцем  отбивая  ритм  стихов,  а  Найджел  и  Эйлуорд
наклонялись к нему справа и слева и слушали с  одинаковым  вниманием,  но