а
де Каране с такой силой, что оба с грохотом повалились на землю. С ловкостью
кошки Найджел вскочил на ноги и наклонился над бретонским оруженосцем, и тут
на подставленный под удар затыльник его шлема опустил булаву могучий  карлик
Рагенель. Найджел упал ничком. Изо рта, носа и ушей у него хлынула кровь,  и
он остался лежать под ногами сражающихся, а  над  его  бесчувственным  телом
кипел великий бой, которого так жаждала его пламенная душа.
     Впрочем, он недолго оставался  неотмщенным.  Железная  палица  Бедфорда
уложила карлика Рагенеля, но тут же сам Белфорд упал  под  мечом  Бомануара.
Порой одновременно на земле лежало до десятка  бойцов,  но  такими  крепкими
были доспехи, а сила удара с таким искусством  парировалась  или  смягчалась
щитом, что товарищи поднимали упавших, и они снова бросались в сечу.
     Однако другим уже ничто помочь не  могло.  Меч  Крокара  сорвал  правое
оплечье с бретонского рыцаря Жана Руссело, обнажив шею и плечо.  Тщетно  тот
пытался  прикрыть  уязвимое  место  щитом:  левая   рука   туда   почти   не
дотягивалась, а увернуться он тоже не мог, так как со всех сторон  сражались
другие пары. Несколько минут  Руссело  удачно  оборонялся,  но  затем  топор
опустился на обнаженное плечо и по рукоять вошел в грудь рыцаря.  В  тот  же
миг смерть настигла и второго бретонца, Жоффруа Меллона, юного оруженосца, -
Черный Саймон вонзил меч в плохо защищенное место у него под мышкой. Еще три
бретонца - Ив Шеруэль, Каро де Бодега, оба рыцари, и оруженосец  Тристан  де
Пестивьен - были отрезаны от своих товарищей и, упав на  землю  под  ударами
окруживших их англичан, должны были либо выбрать смерть, либо  сдаться.  Они
отдали мечи Бамбро и, покрытые ранами, отошли в сторону, с горечью  наблюдая
за бушующей на лугу схваткой.
     Она уже длилась двадцать минут без единой передышки, и бойцы  настолько
изнемогли  от  тяжести  доспехов,  от  потери  крови,  оглушающих  ударов  и
собственных яростных усилий, что еле держались на ногах и с трудом поднимали
оружие. Необходим был перерыв, иначе битва так и осталась бы нерешенной.
     -  Cessez!  Cessez!   Retirez!   {Прекратите!   Прекратите!   Отойдите!
(франц.).} - кричали  герольды,  пришпоривая  коней  и  разделяя  измученных
бойцов.
     Медленно мужественный Бомануар отвел двадцать пять своих  бретонцев  на
край луга, где они открыли забрала и растянулись на траве, пыхтя, как собаки
в жаркий день, и вытирая пот с налившихся кровью глаз. Между ними с кувшином
анжуйского вина сновал паж, и каждый осушил по чаше - все, кроме  Бомануара,
который столь строго соблюдал пост, что не позволял себе до заката ни глотка
пищи, ни глотка воды. Он расхаживал среди своих бойцов, хрипло, еле  ворочая
пересохшим языком подбодрял их, втолковывая, что англичане почти все  ранены
и некоторые так тяжело, что едва стоят на ногах. И  пусть  до  сих  пор  бой
складывался не в их пользу - до сумерек еще пять  часов,  а  за  такой  срок
многое может произойти, прежде чем уложат последнего, из них.
     Тем временем слуги забрали с луга двух убитых бретонцев,  и  полдесятка
английских лучников поторопились унести Найджела. Эйлуорд отстегнул промятый
шлем и залился слезами, увидев бескровное, неподвижное лицо своего  молодого
господина. Однако он еще дышал, и лучник, бережно уложив его на траву  возле
реки, принялся хлопотать вокруг него, и в конце концов вода,  смочившая  его
лоб, и ветер, овевавший ему лицо,  вернули  жизнь  в  разбитое  тело.  После
нескольких глубоких хриплых вдохов щеки Найджела утратили мраморную белизну,
но сознание к нему не вернулось, и он не слышал  ни  рева  толпы,  ни  лязга
возобновившегося боя.
     Англичане некоторое время валялись на траве все в крови,  еле  переводя
дыхание, и единственным их преимуществом  перед  соперниками  было  то,  что
осталось их двадцать девять. Однако среди них набрался бы лишь  десяток,  не
получивших ран, а среди остальных некоторые так ослабели  от  потери  крови,
что еле держались на ногах. Тем не менее когда наконец  прозвучал  сигнал  к
продолжению боя, все до единого по обеим сторонам луга заставили себя встать
и, пошатываясь, двинулись навстречу врагу.
     В  самом  начале  второй  схватки  англичане  понесли  большую  потерю,
удручившую их. Бамбро, отдыхая, поднял забрало, как и все остальные, но  дух
его был столь обременен заботами, что опустил он его небрежно, оставив  щель
шириной в дюйм. Едва две шеренги снова сошлись, бретонский оруженосец, левша
Ален де Каране, заметил это и тотчас ткнул в щель коротким копьем. С  криком
боли английский вождь упал на колени,  но  затем  все-таки  встал,  хотя  от
слабости не мог поднять щит. Воспользовавшись его беспомощностью, бретонский
рыцарь Жоффруа Дюбуа Сильный нанес ему  такой  удар  топором,  что  сокрушил
нагрудник вместе с грудью под ним. Бамбро упал мертвый,  и  несколько  минут
вокруг его трупа кипел яростный бой.
     Затем англичане угрюмо отступили, унося тело Бамбро, а бретонцы, тяжело
дыша, отошли на свою сторону луга. В  тот  же  миг  трое  пленных  подобрали
валявшееся на траве оружие и побежали к своим.
     - Нет! - крикнул Ноллес, подняв забрало и следуя за ними. - Вы нарушили
обычай! Вы сдались, когда мы могли бы убить вас,  и,  клянусь  Пречистой,  я
назову вас всех трех бесчестными, если вы не вернетесь назад.
     - Не говори так, Роберт Ноллес, - ответил Ив Шеруэль.  -  Ни  разу  еще
бесчестие не коснулось моего  имени.  Но  я  счел  бы  себя  faineant  {Трус
(франц.).}, если бы не вернулся сражаться бок  о  бок  с  моими  товарищами,
когда случай дал мне на то законное право.
     - Клянусь святым Кадоком, он  говорит  правду!  -  прохрипел  Бомануар,
выходя вперед. - Тебе ли не знать, Роберт, что по закону войны и  рыцарскому
обычаю пленники обретают свободу, если тот, кому они сдались, падет на  поле
боя.
     Ответить на это было нечего, и Ноллес совсем без сил вернулся  к  своим
товарищам.
     - Жаль, что мы их пощадили, - сказал он. - Одна удар лишил  нас  нашего
вождя, а им добавил троих.
     - Коли еще кто-нибудь из них сложит оружие,  приказываю  убить  его,  -
произнес в ответ Крокар, чей погнутый  меч  и  забрызганные  кровью  доспехи
доказывали, сколь яростно рубился он сам. - И не  падайте  духом,  товарищи,
из-за  того,  что  мы  потеряли  своего  вождя.  Мало  пользы   принес   ему
мерлиновский стих. Клянусь тремя германскими императорами, я  сумею  научить
вас кое-чему получше прорицаний старухи. Слушайте!  Сомкнем  плечи,  а  щиты
будем держать так близко, чтобы никто не мог прорваться между ними. Тогда мы
будем знать, что у нас сбоку, и сможем глядеть только перед  собой.  А  если
кто-нибудь ослабеет, товарищи справа и слева его поддержат.  Теперь  же  все
вместе вперед во имя Божье, ибо победа еще останется за нами, коли мы  будем
биться, как подобает мужчинам.
     Англичане двинулись вперед  сомкнутой  шеренгой,  а  бретонцы  побежали
навстречу к ним в прежнем  беспорядке.  Самым  быстрым  оказался  оруженосец
Жоффруа Пуляр в шлеме в форме петушиной головы с высоким гребнем  и  длинным
клювом с двумя дырочками для  дыхания.  Он  наставил  меч  на  Калверли,  но
Белфорд поднял палицу и нанес ему  страшный  удар  слева.  Пуляр  зашатался,
отпрянул в сторону и начал кружить, как человек, повредившийся в уме,  а  из
его медного клюва падали капли  крови.  Он  кружил  и  кружил  под  хохот  и
кукареканье  толпы,  пока  не  споткнулся  и  не  упал  ничком  мертвый.  Но
сражающиеся  ничего  этого  не  видели,  ибо  отчаянный   натиск   бретонцев
возобновлялся снова и снова, а английская шеренга упорно двигалась вперед.
     Некоторое время казалось, что  разделить  ее  невозможно,  но  щербатый
Бомануар был не только  рубакой,  но  и  хорошим  военачальником.  Пока  его
истомленные, истекающие кровью, задыхающиеся товарищи  наседали  на  шеренгу
спереди, сам он, Рагенель, Тинтиньяк, Ален  де  Каране  и  Дюбуа  обошли  ее
стороной и с яростью набросились на англичан сзади. Началась  общая  свалка,
длившаяся до тех пор, пока герольды не  заметили,  что  бойцы  остановились,
задыхаясь, не в силах нанести хотя бы один удар. Они тогда подъехали к ним и
объявили еще одно перемирие.
     Но за те  несколько  минут,  пока  на  них  нападали  с  обеих  сторон,
англичане понесли тяжелые потери. Под  мечом  Бомануара  пал  англо-бретонец
д'Арден, хотя прежде успел нанести ему глубокую рану в плечо. Булава карлика
Рагенеля и мечи его товарищей сразили сэра Томаса Уолтона, ирландца Ричарда,
одного из оруженосцев и дюжего крестьянина Юлбите. Около двадцати  бойцов  с
той и с другой стороны еще держались на  ногах,  но  все  были  измучены  до
предела - задыхались, пошатывались, почти не в силах поднять оружие.
     Странное это было  зрелище:  спотыкаясь,  они  брели  на  заплетающихся
ногах,  как  пьяные,  а  если  приподнимали  руки,  чешуйки  под  мышками  и
налокотники отливали красным, точно рыбьи жабры. Вот так, еле-еле  шли  они,
дабы упрямо возобновить бесконечное свое  состязание,  а  на  зеленой  траве
оставались влажные омерзительные следы.
     Бомануар, ослабевший от потери крови, вдруг остановился и еле выговорил
пересохшими губами:
     - У меня темнеет в глазах, товарищи. Мне надо напиться.
     - Испей собственной, крови, Бомануар! - посоветовал Дюбуа,  и  все  они
засмеялись хриплым страшным смехом.
     Но теперь, наученные горьким  опытом,  англичане  по  указанию  Крокара
сражались уже не прямой шеренгой, но настолько загнутой, что в конце  концов
она замкнулась в круг. Бретонцы, продолжая наступать и теснить  ее  со  всех
сторон, оказались теперь  перед  более  опасным  строем  -  плотным  кольцом
бойцов, обращенных лицом к врагу, ощетинившихся  оружием,  готовых  отразить
любое нападение. Англичане стояли неколебимо. Они могли подпирать друг друга
спиной в ожидании, чтобы их враги совсем обессилели. Вновь и  вновь  упрямые
бретонцы пытались разметать их. Вновь  и  вновь  они  отступали  под  градом
ударов.
     Бомануар, чья  голова  кружилась  от  утомления,  поднял  забрало  и  в
отчаянии уставился на это  страшное,  несокрушимое  кольцо.  Он  ясно  видел
неизбежный конец. Бретонцы теряли последние силы. И многие уже  двигались  с
таким трудом, что пользы от них было не больше, чем от  мертвецов.  Скоро  и
остальные придут в такое же состояние. А  тогда  проклятые  англичане  опять
развернутся шеренгой, набросятся на его беспомощных товарищей и  уложат  их!
Но как он ни напрягал  мысли,  ему  ничего  не  удавалось  придумать,  чтобы
предотвратить такой исход.  В  отчаянии  Бомануар  поглядел  по  сторонам  и
увидел, что один из бретонцев, крадучись, пробирается  к  краю  луга.  И  не
поверил своим глазам, когда алый с серебром герб  сказал  ему,  что  с  поля
брани убегает его собственный испытанный оруженосец Гийом Монтобон!
     - Гийом! Гийом! - закричал он. - Неужто ты меня покинешь?
     Но забрало оруженосца было опущено, и он  ничего  не  слышал.  Бомануар
увидел, что он удаляется настолько быстро, насколько способны были его нести
спотыкающиеся ноги. С возгласом горького отчаяния  бретонский  вождь  собрал
вместе своих храбрецов, еще способных двигаться, и они  дружно  ринулись  на
английские копья. На этот раз  в  глубине  своей  доблестной  души  Бомануар
твердо решился не отступать ни на шаг и либо  пасть  мертвым  среди  врагов,
либо пробиться внутрь их круга. Его воинственный пыл передался остальным,  и
под градом ударов они ударили щитами о щиты англичан, стремясь проломить  их
строй.
     Но тщетно! У Бомануара мутилось в голове. Еще  минута  -  и  он  и  его
товарищи рухнут без чувств перед этим страшным железным кольцом.  Как  вдруг
оно распалось перед  его  изумленными  глазами!  Его  противники  -  Крокар,
Ноллес, Калверли, Белфорд - распростерлись на земле, оружие было  выбито  из
их рук, а  они  от  утомления  даже  пальцем  пошевелить  не  могли.  У  еще
державшихся бретонцев только-только хватило сил упасть на них  и,  приставив
острие кинжала к забралу, принудить их  сдаться.  Победители  и  побежденные
лежали одной окровавленной кучей, охая и задыхаясь.
     Простодушному Бомануару представилось, что в решительный миг все святые
Бретани явились на помощь защитникам своего края, и, еле  переводя  дух,  он
возносил благодарственную молитву своему покровителю святому Кадоку.  Однако
зрителям была ясна вполне земная причина этой победы, и  половина  их  бурно
ликовала, тогда как вторая половина испускала негодующие вопли и проклятия -
настолько разные чувства обуревали сторонников бретонцев и англичан.
     Хитрый оруженосец Гийом Монтобон пробрался  туда,  где  были  привязаны
лошади, и взобрался на своего могучего боевого коня.  Зрители  решили  было,
что он намерен сбежать, но возмущение бретонских крестьян тут  же  сменилось
бурным ликованием, когда он повернул своего скакуна на англичан и вонзил ему
в бока острые шпоры. Стоявшие к нему  лицом  английские  бойцы  увидели  его
нежданный  и  стремительный  маневр.  В  другое  время  их  удары,  конечно,
заставили бы попятиться и лошадь и седока, но теперь они были истомлены и не
могли отразить такой натиск. Удары их оказались слишком слабыми,  и  могучий
скакун ворвался в их строй, опрокинув семерых; Всадник повернул его - и  еще
пятеро упали ему под копыта. Этого  оказалось  достаточно.  Бомануар  и  его
товарищи уже набросились на обессиленных противников, и победа  осталась  за
Жосленом.
     В  сумерках  вереница  унылых  лучников  печально  вернулась  в   замок
Плоэрмель, неся убитых и тяжело раненных. Позади ехало десять всадников, все
смертельно усталые, все израненные, и все пылая жгучей ненавистью  к  Гийому
Монтобону за подлую шутку, которую он с ними сыграл.
     А победители в шлемах, увенчанных  желтыми  цветами  дрока,  прибыли  в
Жослен на плечах вопящей толпы под пение труб и дробь барабанов.  Таков  был
бой у дуба на полдороге, где храбрецы встретились  с  храбрецами  и  покрыли
себя такой славой, что с тех пор всякий, кто участвовал  в  битве  тридцати,
был окружен почетом. И никто не мог облыжно приписать себе  эту  честь,  ибо
знаменитый хронист, видевший их своими глазами,  написал,  что  все  они  до
единого, и бретонцы и англичане, до могилы носили на себе неизгладимые знаки
этого тяжкого боя.

                                 Глава XXIV
                  КАК ГОСПОДИН НАЙДЖЕЛА ПРИЗВАЛ ЕГО К СЕБЕ

     "Моя возлюбленная госпожа, - писал Найджел почерком, разобрать  который
могли только глаза любви" - на четвертой  неделе  Великого  поста  случилась
преславная встреча между нашими людьми и  многими  благородными  рыцарями  и
оруженосцами сих краев,  каковая  по  милости  Пречистой  завершилась  столь
превосходной сечей, что ни один человек не в силах припомнить  ничего  более
достойного. Много чести досталось сеньору Бомануару, а также немцу по  имени
Крокар, с коим, уповаю, мне доведется перемолвиться словом,  когда  я  вновь
сяду на коня, ибо он превосходнейший воин  и  всегда  готов  прибавить  себе
чести или помочь другому исполнить обет.  Сам  я  чаял  совершить  с  Божьей
помощью третье малое деяние и обрести свободу поспешить к тебе, госпожа моя,
однако удачи мне не было, и на первых же порах получил я такой удар и  столь
мало помощи оказал моим товарищам, что сердце мое скорбит и, боюсь,  что  не
только я не снискал чести, но потерял ее.  Вот  я  и  лежу  здесь  с  самого
Благовещения и еще долго буду  лежать,  ибо  пошевелить  могу  только  одной
рукой, но не горюй, возлюбленная госпожа, ибо святая Екатерина  была  к  нам
милостива. Ведь за столь краткий срок довелось мне совершить  два  достойных
деяния:  победить  Рыжего  Хорька  и  поспособствовать  взятию  разбойничьей
крепости. Осталось еще лишь одно, и, как вернется  ко  мне  здоровье,  я  не
замедлю его найти. А до той поры, хоть глаза мои не  могут  тебя  лицезреть,
сердце мое всегда у твоих ног".
     Так он писал на своем одре в замке Плоэрмель в  последний  месяц  лета,
однако успело настать следующее лето, прежде чем его разбитая голова зажила,
а исхудалые члены вновь обрели прежнюю крепость.  С  отчаянием  узнал  он  о
нарушении перемирия и о битве под Мороном, в которой сэр Роберт Ноллес и сэр
Уолтер Бентли сокрушили воспрявшую было Бретань. В битве этой сложили головы
многие из тридцати жосленских бойцов. Затем, полный сил и светлых чаяний, он
отправился на поиски знаменитого Крокара, объявившего, что он готов в  любой
день или в любую ночь выйти на поединок с любым человеком и  драться  с  ним
любым оружием. Но, увы, и тут судьба над ним посмеялась - незадолго  до  его
выздоровления немец, объезжая нового коня, был сброшен  в  канаву  и  сломал
себе  шею.  В  той  же  канаве  сгинула   и   последняя   надежда   Найджела
незамедлительно совершить третий подвиг и освободиться от обета.
     Вновь весь христианский мир замирился, люди пресытились войной, и  лишь
в  далекой  Пруссии,   где   тевтонские   рыцари   постоянно   сражались   с
язычниками-литовцами, мог бы он осуществить свое заветное  желание.  Но  для
того чтобы отправиться в северный  крестовый  поход,  нужны  были  деньги  и
рыцарская слава, и прошло еще  десять  лет,  прежде  чем  Найджелу  довелось
увидеть воды Фрише-Хаффа со стены Мариенберга и выдержать пытку  раскаленным
блюдом, когда в  Мемеле  его  привязали  к  священному  камню.  А  пока  его
пламенном душе приходилось смиряться с гарнизонной службой в Бретани,  и  он
лишь раз отдохнул от нее, когда отправился в  замок  отца  Рауля  и  поведал
сеньору  Гробуа,  как  доблестно  пал  его  сын  у  внутренних  ворот  замка
Ла-Броиньер.
     Когда же последняя надежда в  сердце  Найджела  почти  угасла,  настало
чудесное июньское утро, и в замок Ванн, сенешалем которого  он  теперь  был,
прискакал гонец с письмом. Письмо содержало лишь несколько слов, коротких  и
ясных,  как  зов  военной  трубы.  Чандос  писал,  что  нуждается  в   своем
оруженосце, ибо его знамя вновь развевается на  ветру.  Он  в  Бордо.  Принц
направляется с войском в Бержерак, откуда намерен  вторгнуться  во  Францию.
Без битвы дело не обойдется. О своем намерении они отправили  весть  доброму
французскому королю, и он обещал оказать им достойную встречу. Пусть Найджел
поторопится. Если войско уже выступит, ему надлежит поскорее нагнать его.  У
Чандоса сейчас три оруженосца, но он  будет  очень  рад  снова  свидеться  с
четвертым, ибо за время их разлуки много о нем слышал, причем лишь  то,  что
ожидал услышать о сыне столь доблестного отца. Вот что содержало письмо, и в
это счастливое летнее утро солнце в Ванне засияло ярче, а синее  небо  стало
еще синее.
     Добраться из Ванна в Бордо оказалось не  так-то  просто:  сообщения  по
морю между ними почти не  было,  а  к  тому  же,  хотя  все  храбрые  сердца
устремлялись на юг, ветер упорно дул против. Так что  прошел  добрый  месяц,
прежде чем Найджел наконец  спрыгнул  на  пристань,  заставленную  бочонками
гасконского вина, и помог свести Бурелета по  сходням  над  светлыми  водами
Гаронны. Даже Эйлуорд не был такого скверного мнения о морских путешествиях,
как могучий золотистый конь: он  заржал  от  радости,  уткнувшись  мордой  в
протянутую ладонь  хозяина,  а  потом  звонко  цокнул  копытами  по  доброму
твердому булыжнику. Рядом с  ним,  похлопывая  по  блестящему  плечу,  стоял
Черный Саймой; не расстававшийся с Найджелом.
     Но Эйлуорд? Где был Эйлуорд? Увы! Прошло уже два года с  тех  пор,  как
его вместе со всеми лучниками Ноллеса  отправили  на  королевскую  службу  в
Гиень, а так как грамоте он обучен не был, сквайр не  знал,  -  жив  ли  его
испытанный товарищ или давно погиб. Бесспорно, Саймон трижды кое-что  слышал
про него от странствующих лучников, говоривших, впрочем, одно и  то  же:  он
жив, здоров и недавно женился. (Однако первый  назвал  его  жену  белокурой,
второй - смуглой и темноволосой, а третий и в