мы  станем  ими  и  перед  людьми.
Только подождем до понедельника, когда  брат  Поля,  священник,  приедет  из
Сент-Олбанса обвенчать нас. За ним уже послан гонец, и он поспешит приехать,
ведь правда, сердце мое?
     - Он приедет, - сказал хозяин Шалфорда,  все  еще  не  отводя  глаз  от
безмолвного Найджела.
     - Это ложь, он не приедет, - донесся  голос  от  двери,  голос  старого
священника, который последовал за Найджелом и Мери, но остался на пороге.  -
Он не приедет, - повторил старик, входя в залу. - Дочь  моя,  прислушайся  к
словам того, кто по годам мог бы быть твоим земным отцом. Эта ложь приносила
плоды и раньше. И до тебя с ее помощью он губил доверчивых девиц. У него нет
брата в Сент-Олбансе. Я хорошо знаю всех его братьев,  и  никто  из  них  не
священник. Еще до понедельника, когда будет уже поздно, ты  узнаешь  правду,
как узнали ее до тебя другие. Не верь ему, но вернись с нами!
     Поль де ла Фосс быстро поднял глаза на Эдит и погладил ее руку.
     - Ответь им ты, Эдит!
     Ее глаза сверкали презрением, пока она по очереди переводила  взгляд  с
сестры на молодого сквайра и на священника.
     - Я могу ответить им всем только одно, -  сказала  она.  -  Уезжайте  и
больше не докучайте нам. Разве я не свободна? Разве я  не  сказала,  что  он
единственный, кого я любила и люблю? И любила я его  уже  давно.  Но  он  не
догадывался и в отчаянии обратился к другой.  Но  теперь  он  знает  все,  и
никогда больше между нами не встанет и тени сомнения. Поэтому  я  остаюсь  в
Шалфорде, а в Косфорд вернусь, только опираясь на руку моего супруга. Неужто
я так слабодушна, что поверю вашим  наговорам?  Так  ли  трудно  завистливой
ревнивице и бродячему попу вместе придумать ложь? Нет, нет, Мери,  уезжай  и
забери с собой своего кавалера и своего попа, потому что я  останусь  здесь,
блюдя верность моему возлюбленному, зная, что могу довериться его чести.
     - Хорошо сказано, моя золотая пташка! - одобрительно произнес маленький
хозяин Шалфорда. - Дозволь мне добавить и мое слово.  В  своих  злых  речах,
любезнейшая леди Мери, ты не нашла во мне ни единой  добродетели  и  все  же
признай, что терпением я обладаю в избытке, ибо не натравил собак  на  твоих
спутников, хотя они и нарушили мой покой. Но даже для  самых  добродетельных
наступает предел, когда верх берет человеческая  слабость,  а  посему  прошу
тебя, удались со своим попом и своим доблестным защитником, не то как бы  не
пришлось вам удалиться в большей спешке  и  со  стыдом.  Садись,  прекрасная
любовь моя, и снова приступим к ужину.
     Он указал ей на стул и налил вина в ее кубок, а не только в свой.
     Найджел не произнес ни слова с той минуты, как вошел  в  залу,  но  его
глаза ни на йоту не утратили твердой решимости, а мрачный  взгляд  оставался
прикованным к презрительно-насмешливому  лицу  горбатого  хозяина  Шалфорда.
Теперь он быстро повернулся к Мери и священнику.
     - Довольно, - сказал он тихо. - Вы сделали все, что могли, и теперь мой
черед сделать все, что в  моих  силах.  Прошу  тебя,  Мери,  и  тебя,  отче/
подождите меня снаружи.
     - Нет, Найджел, если тебе угрожает опасность...
     - Мне будет легче, Мери, если ты выйдешь. Прошу  тебя.  Так  мне  будет
проще разговаривать с этим человеком.
     Она взглянула на него  с  сомнением,  но  подчинилась.  Найджел  дернул
священника за рукав.
     - Отче, при тебе ли твой требник?
     - Как же иначе, Найджел? Я всегда храню его у себя на груди.
     - Так достань его, отче.
     - Для чего, сын мой?
     - Заложи его в двух местах: на  венчальной  службе  и  на  отходной  по
умирающему. А теперь, отче, пойди к ней,  но  будь  готов  сразу  вернуться,
когда я позову.
     Он затворил за ними  дверь  и  остался  наедине  с  парой,  столь  мало
подходящей друг другу. Они обернулись и смотрели на него - Эдит вызывающе, а
ее возлюбленный - со злой улыбкой на губах и холодной ненавистью во взгляде.
     - Как! - сказал он. - Странствующий рыцарь еще здесь? Мы  все  слышали,
что он жаждет славы, так какой же подвиг чает он совершить, медля  под  этой
крышей?
     Найджел подошел к столу.
     - Славы тут обрести нельзя, да и подвиг невелик, - ответил он. -  Но  я
приехал сюда ради одного дела и должен его исполнить.  Я  услышал  из  твоих
собственных уст, Эдит, что ты не расстанешься с ним.
     - Если ты не глухой, то услышал.
     - Ты свободная женщина, как ты говорила, и кто станет  тебе  возражать?
Но мы с тобой, Эдит, детьми играли среди вереска. И я спасу тебя от хитрости
этого человека и твоего собственного неразумия.
     - И как же ты это сделаешь?
     - За дверью ждет священник. Он обвенчает вас сейчас же. Я  не  уйду  из
этой залы, пока вы не будете обвенчаны.
     - Или что? - язвительно осведомился Поль де ла Фосс.
     - Или ты живым из нее не выйдешь. Нет, не кличь своих слуг  или  собак!
Клянусь святым Павлом, это дело касается только нас  троих,  а  если  кто-то
четвертый явится на твой зов, ты не успеешь узнать, чем  все  кончится.  Так
ответь, Поль, господин Шалфорда, обвенчаешься ли ты с ней сейчас или нет?
     Эдит вскочила и, раскинув руки, встала между ними.
     - Отойди, Найджел! Он невысок ростом и слабосилен! И ты не поднимешь на
него меч. Ты же сам нынче так сказал. Богом заклинаю, Найджел, не смотри  на
него так! У тебя в глазах смерть!
     - Змея может быть маленькой и слабой, Эдит, но  любой  честный  человек
раздавит ее каблуком. Отойди! Мое слово твердо.
     - Поль! - Она перевела взгляд на  бледное,  злобное  лицо.  -  Подумай,
Поль! Почему бы не исполнить его просьбу? Какая разница, если мы обвенчаемся
нынче, а не в понедельник? Молю тебя, милый Поль, ради меня уступи ему! Твой
брат, если пожелает того, может  повторить  обряд.  Обвенчаемся  сейчас  же,
милый Поль, и все будет хорошо.
     Но он поднялся с кресла и оттолкнул ее молящие руки.
     - Глупая девчонка и ты, заступник за девиц в несчастье,  такой  храбрый
против калеки, запомните оба, что в  моем  слабом  теле  обитает  дух  моего
славного рода! Обвенчаться, потому что  этого  пожелал  деревенский  сквайр,
хвастун и грубиян? Нет, клянусь  душой,  лучше  погибнуть!  Обвенчаюсь  я  в
понедельник и ни днем раньше. Вот мой ответ тебе!
     - Другого я и не хотел бы, - сказал Найджел, - ибо  счастливым  брак  с
тобой быть не может. Так будет лучше. Отойди, Эдит! - Он осторожно оттолкнул
ее и вынул меч.
     Де ла Фосс вскрикнул.
     - У меня нет меча. Ты что же, прикончишь меня,  как  подлый  убийца?  -
сказал он, откидываясь на спинку кресла.
     Глаза на его сразу осунувшемся лице горели лихорадочным огнем.
     Сверкнуло лезвие. Эдит попятилась, пряча лицо в ладонях.
     - Возьми этот меч, - сказал Найджел, протягивая его  горбуну  рукояткой
вперед. - А теперь начнем, - добавил он, вынимая из ножен охотничий  кинжал.
- Убей меня, Поль де ла Фосс, если сумеешь, потому что, Бог свидетель, иначе
я убью тебя.
     Эдит в  полуобмороке,  как  зачарованная,  следила  за  этим  небывалым
поединком. Горбун несколько мгновений стоял в нерешительности, еле удерживая
меч в расслабленных пальцах. Но затем, увидев короткое  лезвие  кинжала,  он
осознал, как велико его преимущество, и злорадная усмешка придала  твердость
его дряблым губам. Медленными шагами он  приближался  к  Найджелу,  прижимая
подбородок к груди, и его глаза, полускрытые за мохнатыми  бровями,  пылали,
точно два костра в лесной чаще. Найджел  ждал,  выставив  Левую  руку  перед
собой, а кинжал в правой держал у  бедра.  Лицо  его  было  сосредоточенным,
спокойным и застывшим. Все ближе и ближе крадущимися шагами подходил к  нему
Поль де ла Фосс и вдруг с воплем ярости и ненависти прыгнул  вперед,  занося
меч. Удар был хорошо рассчитанным и сильным,  но  против  такого  гибкого  и
быстрого противника разумнее было бы сделать  его  колющим,  а  не  рубящим:
Найджел, как молния, скользнул под опускающееся лезвие, которое  задело  его
левую руку ниже локтя, и  тут  же,  схватив  рукоятку  меча,  вырвал  его  у
противника. В следующее мгновение тот уже распростерся на  полу,  а  Найджел
приставил кинжал к его горлу.
     - Пес! - прошептал молодой сквайр.  -  Ты  в  моей  власти.  Отвечай  в
последний раз, прежде чем я тебя прикончу:  женишься  ты  на  ней  или  нет?
Отвечай быстрее.
     Оглушенный падением, чувствуя острие у горла, Поль де ла  Фосс  утратил
присутствие духа. Лицо его побелело, на лбу выступил пот, устремленный вверх
взгляд был исполнен ужаса.
     - Забери свой нож! - прохрипел он. - Я не хочу умереть, как теленок  на
бойне.
     - Ты женишься на ней?
     - Да, да, женюсь! Коли на то пошло, девица она  хоть  куда.  Я  мог  бы
найти жену и похуже. Дай же мне встать. Я ведь сказал, что женюсь. Чего  еще
тебе надо?
     Найджел стоял над ним, наступив ногой на грудь горбуна. Он  уже  поднял
меч и теперь прижал острие к его сердцу.
     - Нет, лежи, как лежишь! Раз уж совести вопреки я оставляю тебе  жизнь,
то венчаться ты будешь так, как того заслуживают  твои  грехи.  Валяйся  тут
раздавленным червем, каков ты есть! - И он громко позвал: -  Отец  Афанасий!
Э-эй! Отец Афанасий!
     Старик вбежал в залу вместе с леди Мери, и они  узрели  в  круге  света
нежданную картину - испуганная девушка  в  полуобмороке  опиралась  о  стол,
горбун лежал на полу, а Найджел попирал его ногой, держа меч у его груди.
     - Открой требник, отче! - воскликнул Найджел. - Не  знаю,  сотворим  мы
доброе или злое дело, но их надо обвенчать. Ничего другого не остается.
     Но девушка у стола закричала и, с горестными рыданиями обняв сестру  за
шею, прильнула к ней.
     - Мери! Я благодарю Пречистую, что ты здесь. Благодарю ее, что  еще  не
поздно! Что он сказал? Он сказал, что он - де ла Фосс и не станет  венчаться
под острием меча.  И  я  всем  сердцем  одобрила  его.  Но  я?  Разве  я  не
Баттесторн? Разве могу я позволить  людям  говорить,  что  я  обвенчалась  с
человеком, которого тащили к алтарю с ножом у  горла?  Нет,  нет!  Теперь  я
увидела, каков он. Теперь я знаю его низость, лживость его языка! Разве я не
прочла по его глазам, что он обманывает меня и, обесчестив, бросит, как,  по
твоим словам, бросал других? Отвези меня домой, Мери, сестра моя. Ты вырвала
меня из самой пасти ада!
     Вот так хозяин Шалфорда, вне себя от ярости и злобы,  остался  допивать
свое вино в одиночестве, а золотая косфордская красавица, краснея от стыда и
гнева, с лицом, мокрым от слез, благополучно покинула это гнездо  порока,  и
ее окутала тихая благостность звездной ночи.

                                 Глава XIII
                 КАК ТОВАРИЩИ ЕХАЛИ ПО СТАРОЙ-СТАРОЙ ДОРОГЕ

     Приближалось новолуние, а с  ним  и  исполнение  королевского  замысла.
Приготовления велись в большой тайне. Гарнизон Кале, состоявший  из  пятисот
лучников и двухсот жандармов, предупрежденный  загодя,  мог  отразить  любое
нападение. Но король не  просто  хотел  его  отразить,  а  и  взять  в  плен
нападавших. Больше же всего он желал найти повод для одного из тех рыцарских
подвигов, которые прославили его имя по всему христианскому миру, как одного
из вождей и украшение европейского рыцарства.
     Но дело это  требовало  большой  предусмотрительности  и  осторожности.
Прибытие подкреплений или хотя бы одного знаменитого  воина  встревожило  бы
французов и навело на подозрения, что их заговор раскрыт. Поэтому  избранные
рыцари и их оруженосцы тайком переправлялись во Францию по двое и по трое на
маленьких парусниках, доставлявших в Кале  провиант.  Там  они  ночью  через
водяные ворота пробирались в замок, где могли скрытно от горожан  дожидаться
урочного часа.
     Чандос прислал сказать Найджелу, что  будет  ждать  его  в  Уинчелси  в
харчевне "Вересковый цветок". И за трое суток  до  назначенного  дня  они  с
Эйлуордом выехали из Тилфорда со всем своим военным снаряжением.  Счастливый
Найджел весело отправился в путь  в  охотничьем  костюме,  а  его  бесценные
доспехи и очень небольшой багаж были навьючены на запасную  лошадь,  которую
Эйлуорд вел на поводу. Сам он ехал на  крепкой  вороной  кобыле,  тяжелой  и
медлительной, но зато хорошо выдерживавшей его немалый  вес.  В  кольчуге  и
каске, с висящим у пояса прямым мечом, с желтым длинным луком  за  спиной  и
колчаном, полным стрел, на алой перевязи, он выглядел так браво,  что  любой
рыцарь с удовольствием взял бы его в свою свиту. Весь Тилфорд  провожал  их,
пока они  неторопливо  поднимались  по  длинному  вересковому  склону  холма
Круксбери.
     На гребне Найджел придержал Бурелета и оглянулся  на  деревушку  внизу.
Вон старый темный господский дом: на крыльце  виднелась  одинокая  согбенная
старуха,  глядящая  вслед  ему  тусклым  взором.  Вон  остроконечная  крыша,
бревенчатые стены,  голубоватый  дым,  клубящийся  над  единственной  печной
трубой, а вон у ворот печально стоят старые слуги - повар  Джон,  менестрель
Уэтеркот и дряхлый ветеран Рыжий Свайр. За рекой над  деревьями  поднималась
квадратная колокольня Уэверли, и в эту самую минуту раздался  звон  тяжелого
колокола, который прежде так часто казался ему угрожающими хриплыми  криками
врага, хотя, как и теперь, он только созывал монахов  и  мирян  на  молитву.
Найджел снял бархатный берет и тоже помолился - о том, чтобы  в  его  старом
доме царил мир и покой, но чтобы за морем его ждала добрая  война,  дабы  он
мог снискать честь и славу. Затем, помахав провожающим, он повернул  коня  и
медленно направил путь на  восток.  Эйлуорд  тотчас  простился  с  компанией
лучников и хихикающих девушек, которые держались за его уздечку и  стремена,
и поспешил за своим господином, посылая через плечо воздушные  поцелуи.  Вот
так  два  товарища,  один  благородной  крови,  другой  -   самой   простой,
отправились в долгий путь.
     Этот  край  бывает  двух  цветов  -  желтым,  когда  цветет   дрок,   и
лиловато-красным, когда все склоны  пылают  вереском.  Так  было  и  теперь.
Оглядываясь по сторонам узкой тропы, где и  справа  и  слева  папоротники  и
вереск гладили его по ногам, Найджел  думал  про  себя,  что  нигде  ему  не
доведется увидеть что-нибудь равное красотой его родным местам.  На  западе,
пламенея в утреннем солнечном свете,  катились  волны  вересковых  пустошей,
сливаясь  вдали  с  темными  тенями  Вулмерского  леса,  с  бледной  зеленью
Батсеровских меловых холмов. Ни разу в жизни Найджел еще не  выезжал  за  их
пределы, и  лес,  холмы,  вереска  были  ему  бесконечно  дороги.  Когда  он
повернулся к ним спиной, его сердце болезненно сжалось. Но если родной  край
оставался позади, на западе, впереди, на востоке и юге, простирался  манящий
мир подвигов, величественная сцена, на которой по очереди его предки  играли
свои благородные роли, оставляя после себя покрытое славой имя.
     Как часто его томили мечты об этом дне! И  вот  он  наступил  -  ясный,
неомраченный ни единым облачком. Благородная дама Эрминтруда  находится  под
покровительством  короля.  Старые  слуги  могут   не   опасаться   будущего.
Враждебность монахов Уэверли поугасла. Боевой конь, лучшие в мире доспехи  и
добрый молодец, его верный спутник,  -  чего  еще  он  мог  бы  пожелать?  А
главное, он едет искать славы, как оруженосец храбрейшего из рыцарей Англии.
Вот какие мысли теснились у него в голове, он весело свистел, пел, а Бурелет
выделывал курбеты в лад настроению  своего  господина.  Но,  оглянувшись  на
Эйлуорда, молодой сквайр увидел, что лучник едет нахмуренный, глядя в землю,
словно его терзает какое-то горе. Он придержал  Бурелета,  пока  Эйлуорд  не
поравнялся с ним.
     - Что с тобой? -  спросил  он.  -  Нынче  утром  мне  и  тебе  надо  бы
радоваться, как никому в Англии. Ведь  мы  едем  в  чаянии  великих  деяний.
Клянусь святым Павлом! Прежде чем мы вновь увидим эти вересковые  холмы,  то
либо достойно заслужим славу и честь, либо сложим наши головы, добиваясь их.
     Эйлуорд пожал широкими плечами,  и  на  его  загорелом  лице  мелькнула
смущенная улыбка.
     - Да, от меня толку, правда, как от отсыревшей тетивы, - сказал  он.  -
Но такова уж природа мужчины, что он грустит, расставшись с любимой.
     - Поистине так! - воскликнул Найджел и вдруг увидел перед собой  темные
очи Мери Баттесторн, услышал  ее  негромкий,  мелодичный,  серьезный  голос,
который звучал в его ушах, как музыка, в  ту  ночь,  когда  они  вернули  ее
легкомысленную сестру под отчий  кров,  голос,  на  который  отзывалось  все
лучшее и благороднейшее в его душе. - Однако вспомни, Эйлуорд! Женщина  ведь
любит в мужчине не его грубую земную  оболочку,  но  его  душу,  его  честь,
славу, подвиги, которыми он украсил  свою  жизнь.  Поэтому,  отправляясь  на
войну; ты не только обретаешь славу, но и любовь.
     - Оно, может, и так, - ответил лучник. - Но у меня сердце  надрывается,
когда красотки плачут, так бы и поплакал с ними за компанию.  Когда  Мери...
да нет, Долли... а вернее,  Марта,  ну,  рыженькая  с  мельницы,  когда  она
уцепилась за мою перевязь, у меня чуть сердце  не  разорвалось,  оттого  что
надо было высвободиться из ее рук.
     - Ты называешь то одно имя, то другое,  -  сказал  Найджел.  -  Как  же
все-таки зовут твою возлюбленную?
     Эйлуорд сдвинул каску на затылок и смущенно запустил пятерню в  жесткие
волосы.
     - Зовут ее Мери Долли Марта Сьюзен Джейн Сесили Теодозия Агнес  Джоанна
Катерина.
     Выслушав это внушительное имя, Найджел расхохотался.
     - Видно, не стоило мне брать тебя с собой! Клянусь святым Павлом,  ведь
по моей вине овдовела чуть ли не половина прихода. Но я видел твоего старого
отца. Подумай о радости, которая наполнит его сердце, когда он  узнает,  что
ты во Франции отличился и покрыл себя славой.
     - Боюсь, слава не поможет ему уплатить долг  уэверлийскому  ключарю,  -
сказал Эйлуорд. - И придется ему скитаться по дорогам, и никакая  слава  тут
не поможет, если к Крещению он не  соберет  десять  ноблей.  А  вот  если  я
захвачу пленника, за которого получу выкуп, или буду участвовать  во  взятии
города, вот тогда старик будет мной гордиться.  "Твой  меч  должен  пособить
моей лопате, Сэмкин", - сказал он, целуя меня на прощание. Поистине для него
будет счастливый день, коли я вернусь с седельной сумкой, набитой  монетами.
Ну, авось по милости Господней мне доведется  запустить  руку  в  чей-нибудь
карман, прежде чем я вернусь в Круксбери!
     Найджел  покачал  головой,  лишний  раз  убедившись,  что  не  стоит  и
стараться перебросить между ними мост.
     Тем временем они успели проделать  по  тропе  немалый  путь  -  впереди
показался невысокий холм святой Екатерины, и  они  увидели  часовню  на  его
вершине. Здесь тропа выходила на лондонскую дорогу, и у перекрестка их ждали
два всадника, приветственно поднявшие руки:  высокая  стройная  брюнетка  на
белой кобыле и толстый краснолицый старик на дюжем сером мерине, чья  спина,
казалось, прогибалась под тяжестью хозяина.
     - Э-эй, Найджел! - крикнул толстяк. - Мери сказала мне, что ты уезжаешь
нынче утром, и мы уже добрый час ждем, авось ты проедешь мимо. Ну-ка, малый,
хлебни  напоследок  доброго  английского  эля.  Пить  тебе  теперь  придется
французскую кислятину, и ты стоскуешься по доброй его  терпкости,  по  белой
пене у себя под носом.
     Найджел, однако, отказался - ему пришлось бы сделать крюк в две мили, -
но с радостью согласился  с  Мери,  что  им  следует  подняться  на  холм  и
напоследок помолиться вместе. Рыцарь с Эйлуордом остались ждать внизу, держа
лошадей. Вот так  Найджел  с  Мери  оказались  наедине  под  величественными
готическими сводами перед темной нишей, в которой поблескивал золотом ковчег
для мощей. Молча они преклонили колена в молитве, а  затем  вновь  вышли  из
угрюмого сумрака на яркое солнце летнего утра. Остановившись, они  поглядели
направо и налево, на сочные луга и голубую ленту Уэя, вьющуюся по долине.
     - О чем ты молился