перед ними. Теперь по зову сэра Уолтера Мэнни они окружили короля и Чандоса.
Последний откашлялся и развернул свиток.
     - "A tous seigneurs, chevaliers et escuyers!" {Всем сеньорам, рыцарям и
оруженосцам! (франц.)} Так он начинается,  благородные  господа.  Это  вызов
сквайра Лоринга, сына светлой памяти сэра  Юстеса  Лоринга.  Сквайр  Лоринг,
благородные господа, ожидает вас на этом старом мосту. И вот что он говорит:
"Я,  смиреннейший  и  недостойнейший  сквайр,  из  великого  желания   стать
известным  благородным  рыцарем  в  свите  его  величества   короля,   моего
господина, жду на мосту через Уэй  в  надежде,  что  тот  или  иной  из  них
снизойдет  скрестить  со  мной  копье,  или  же  что  мне  ниспослано  будет
освободить их от какого-либо обета, ими на себя принятого. Прошу я  об  этом
не из похвальбы, но уповая, что дано мне будет лицезреть оных  прославленных
рыцарей с оружием в руках и восхититься искусством, с каким они им  владеют.
Посему с помощью святого Георгия я,  пока  не  зайдет  солнце,  буду  острым
копьем защищать сей мост от всех, кто пожелает удостоить меня поединком".
     - Ну, что вы скажете на это, благородные господа? -  промолвил  король,
глядя вокруг смеющимися глазами.
     - Составлен вызов поистине безупречно, - сказал принц. -  Ни  Кларисье,
ни Красный Дракон, ни любой другой герольд, когда-либо  носивший  табар,  не
мог бы сочинить его лучше. Картель* написан его рукой?
     - У него имеется суровая  бабка,  дама  старинной  закалки,  -  ответил
Чандос. -  Уж  конечно,  леди  Эрминтруде  и  раньше  доводилось  составлять
картели. Однако, государь, мне надо  кое-что  сообщить  тебе  и  светлейшему
принцу.
     Чандос понизил голос, и мгновение спустя все трое  разразились  громким
хохотом.
     - Клянусь святым крестом!  Только  подумать,  что  человек  благородной
крови может оказаться в столь стесненных обстоятельствах, - сказал король. -
Мне подобает поправить  дело.  Но  что  же  вы,  благородные  господа?  Этот
достойный юноша все еще ждет ответа.
     Рыцари его свиты тем временем оживленно обсуждали вызов, и  теперь  сэр
Уолтер Мэнни сообщил королю их решение.
     - С позволения твоего величества, - начал он, - мы полагаем,  что  этот
сквайр недопустимо дерзок в своем желании скрестить копье с рыцарем, ибо еще
ничем не доказал своей доблести.  Мы  окажем  ему  достаточную  честь,  если
выставим против него такого же сквайра, и, с  твоего  разрешения,  я  поручу
моему собственному оруженосцу Джону Уиддикомбу открыть нам путь через мост.
     - Ваше решение, Уолтер, и верно  и  справедливо,  -  молвил  король.  -
Добрый Чандос, сообщи воину  на  мосту,  что  постановили  рыцари.  А  также
передай нашу королевскую волю: встретятся они не на мосту,  откуда  один  из
них, а то и оба, несомненно, свалятся в воду, но на лугу перед мостом. Скажи
ему,  кроме  того,  что  для  такого  поединка  достаточно  копья  с   тупым
наконечником, но если оба усидят в седле, то  могут  обменяться  одним-двумя
ударами меча или булавы. Сигнал начинать подаст Рауль, протрубив в свой рог.
     В дни былого расцвета странствующего  рыцарства  очень  часто  желающий
снискать славу день за днем поджидал на перекрестке, на мосту или  у  брода,
пока судьба не приводила  туда  достойного  противника.  И  память  о  таких
поединках живо сохранялась в рыцарских повестях и песнях труверов, постоянно
о них повествовавших. Однако в жизни они успели стать большой  редкостью.  А
потому придворные следили за тем, как Чандос направил коня вниз по откосу  к
мосту, с веселым, если не сказать насмешливым, любопытством  и  обменивались
замечаниями по поводу  необычной  внешности  его  защитника.  Сложен  он,  и
правда, был весьма  странно:  фигура  высокого  человека,  но  руки  и  ноги
непропорционально короткие. Голова его клонилась долу, точно он был погружен
в глубокую задумчивость или столь же глубокое уныние.
     - Видимо, это рыцарь Отягощенного Сердца,  -  заметил  Мэнни.  -  Какие
горести заставляют его столь печально повесить голову?
     - Быть может, у него просто шея слаба, - предположил король.
     - Но зато голос отнюдь не слаб, - возразил  принц,  когда  до  их  ушей
донесся ответ Найджела на слова Чандоса. - Клянусь Пречистой, он гремит, как
болотная выпь!
     Пока Чандос возвращался к королю, Найджел сменил старое ясеневое копье,
принадлежавшее его отцу, на турнирное с  затупленным  наконечником,  которое
ему подал дюжий лучник, исполнявший роль оруженосца. Затем он съехал с моста
на луговину длиной шагов в сто. В ту  же  секунду  оруженосец  сэра  Уолтера
Мэнни, наспех снаряженный своими товарищами для поединка, пришпорил  коня  и
занял позицию у дальнего ее конца.
     Король поднял руку, пропел рог сокольничего,  и  два  всадника,  ударив
коней каблуками и встряхнув поводьями, помчались навстречу  друг  другу.  По
одну сторону болотистой луговины, где вода брызгала из-под тяжелых копыт,  а
доспехи двух пригнувшихся к седлу противников вспыхивали в  лучах  вечернего
солнца, неподвижным полукругом замерли  всадники,  кто  в  доспехах,  кто  в
бархате, но все поглощенно  и  молча  следящие  за  началом  поединка.  Даже
собаки, соколы и лошади словно окаменели. По другую ее  сторону  -  горбатый
мост, голубоватые воды медлительной реки, толпа разинувших  рты  крестьян  и
старый темный господский дом, где в верхнем окне виднелось суровое лицо.
     Хорошим бойцом был  Джон  Уиддикомб,  но  в  этот  день  противник  его
оказался еще лучше. Не ему было удержаться в седле против золотого  вихря  и
словно  приросшего  к  нему  наездника.  Найджел  и  Бурелет   были   единым
стремительным снарядом, весь их вес, сила и энергия сосредоточились в  тупом
конце неподвижно уравновешенного копья. Порази Уиддикомба небесный гром,  он
не слетел бы на землю более стремительно и далеко. Оруженосец сэра.  Уолтера
Мэняи перевернулся в  воздухе,  латы  его  загремели,  как  кимвалы*,  и  он
навзничь растянулся на траве.
     Лицо короля было помрачнело, но когда Уиддикомб, пошатываясь, встал  на
ноги, он одобрительно захлопал.
     - Отменный поединок, отменный удар! - воскликнул он. - Как  вижу,  пять
алых роз и в дни мира таковы, какими я видел их в битвах. Что  скажешь,  мой
добрый Уолтер? Пошлешь еще оруженосца или сам откроешь нам путь?
     И без того красное лицо Мэнни стало багровым, едва выставленный им боец
рухнул на землю. Теперь он знакотн подозвал  к  себе  высокого  рыцаря,  чье
худое свирепое лицо выглядывало  из-под  поднятого  забрала  легкого  шлема,
точно орел из клетки.
     - Сэр Хьюберт, - сказал Мэнни, - мне вспомнился день, когда  под  Каном
ты сразил французского бойца. Так не согласишься ли  ты  быть  нашим  бойцом
сегодня?
     - Когда я вышел на поединок с французом, Уолтер, - сурово  ответил  сэр
Хьюберт, - оружие наше было боевым. Я воин, и мое дело война, а не шутовские
стычки на ристалищах, придуманные для забавы глупых женщин.
     - Какая неучтивая речь! - воскликнул король. - Услышь тебя моя любезная
супруга, был бы ты  вызван  на  Суд  Любви  отвечать  за  свои  грехи  перед
девицами-присяжными. Но прошу тебя, добрый сэр Хьюберт, возьми тупое копье.
     - Светлейший государь, уж лучше взять павлинье перо,  но  я  повинуюсь.
Эй, паж, подай мне эту жердину. Посмотрю, как я сумею с ней управиться.
     Но сэру Хьюберту было не суждено испытать ни  свою  сноровку,  ни  свою
удачу. Его могучий гнедой жеребец был  столь  же  не  привычен  к  турнирным
поединкам, как и его господин, но уступал  ему  в  спокойствии  и  мужестве.
Когда он увидел нацеленное копье, сверкающие доспехи и  яростно  ринувшегося
на него золотого коня, то отпрянул в сторону, повернулся  и  помчался  вдоль
реки галопом. Крестьяне покатывались от хохота на своем берегу,  королевская
свита на своем, а сэр Хьюберт тщетно пытался осадить гнедого, который  летел
вперед, перемахивая через кусты дрока и  заросли  вереска,  пока  вместе  со
своим господином не превратился в неясное  пятно  на  темном  склоне  холма.
Найджел едва увидел, что его  противник  не  готов  его  встретить,  натянул
поводья так, что Бурелет присел на задние ноги, затем отсалютовал  копьем  и
вернулся к мосту.
     - Прекрасные дамы сказали бы, что наш добрый сэр Хьюберт был наказан за
свои нечестивые речи, - заметил король.
     - Будем надеяться, что он вышколит своего  жеребца  до  того,  как  ему
придется вновь выехать на поединок между двумя армиями, - сказал принц. - Не
то они примут каприз коня за трусость  всадника.  Глядите,  как  он  скачет,
одним прыжком переносясь через все кусты на своем пути.
     - Клянусь святым крестом! - произнес король. - Если отважный Хьюберт  и
не добавил себе славы турнирного бойца,  зато  показал,  какой  он  искусный
наездник. Однако мост все еще закрыт для нас, Уолтер.  Что  скажешь  теперь?
Так этот юный сквайр и останется в седле или же твой король сам должен будет
взять копье наперевес, чтобы открыть  себе  путь?  Клянусь  головой  святого
Томаса! Я не прочь помериться силами с этим молодцом.
     -  Нет,  нет,  государь!  -  воскликнул  Мэнни,  гневно   взглянув   на
неподвижного защитника моста. - Ему уже оказано слишком  много  чести.  Этот
зеленый  юнец  и  без  того  задерет  свой  глупый  нос,  раз  теперь  может
похваляться, что за один вечер вышиб из  седла  моего  оруженосца  и  увидел
спину  одного  из  храбрейших  рыцарей  Англии.  Подай  мне  копье,  Роберт!
Посмотрим, как с ним справлюсь я!
     Знаменитый рыцарь взял поданное ему  копье,  как  искусный  ремесленник
берет в руки инструмент: взвесил  его  на  руке,  раза  два  взмахнул  им  в
воздухе,  осмотрел,  нет  ли  какого-нибудь  изъяна  в  древке,  и,  наконец
определив его вес и  центр  тяжести,  аккуратно  положил  на  опорный  крюк,
приделанный к латам сбоку под  рукой.  Затем,  крепко  взяв  поводья,  чтобы
лошадь слушалась каждого их движения, закрылся щитом,  висевшим  у  него  на
шее, и двинулся к мосту.
     Найджел, молодой, неопытный Найджел, никакая милость природы не поможет
тебе противостоять искусству и силе такого воина! Настанет  день,  когда  ни
Мэнни, ни даже Чандос уже не смогут вышибить тебя из седла, но в этот вечер,
будь даже на тебе более удобные доспехи, своей участи ты не избежал бы. Твое
падение близко, но когда ты увидел  три  черные  прославленные  стропила  на
золотом поле, твое мужественное, не  знавшее  страха  сердце  преисполнилось
только радости и изумления перед  такой  несказанной  честью.  Твое  падение
близко, но и в самых странных твоих снах тебе не  могло  привидеться,  каким
оно окажется!
     Вновь, глухо стуча копытами  по  мягкой  земле,  кони  несутся  галопом
навстречу друг другу. Вновь  всадники  сталкиваются  под  лязг  металла,  но
теперь через круп своего коня на траву,  гремя  доспехами,  падает  Найджел,
пораженный тупым концом копья в самый центр забрала.
     Боже великий, что это? Мэнни в ужасе вскидывает руки, копье выпадает из
его ослабевших пальцев. Со всех сторон с испуганными восклицаниями, воплями,
проклятиями, призывами к святым туда скачут всадники.  Когда  еще  дружеский
поединок завершался столь страшно, столь внезапно, столь  непоправимо?  Нет,
это обман зрения! Какие-то колдовские чары отвели им глаза. Но, увы, все они
ясно видят распростертое на траве туловище злополучного защитника моста, а в
добром десятке шагов в стороне покоится шлем с его головой!
     - Клянусь Пречистой, - крикнул Мэнни, спрыгивая с седла. - Я  бы  отдал
свой последний золотой, лишь бы этого не случилось! Но  каким  образом?  Что
это  означает?  Сюда,  сюда,  милорд  епископ,  тут  ведь  не  обошлось  без
колдовства и дьявола.
     Епископ,  белый  как  мел,  спешился  возле  неподвижного  туловища   и
протолкался сквозь сгрудившуюся вокруг толпу  пораженных  ужасом  рыцарей  и
оруженосцев.
     - Боюсь, ни дать ему последнее причастие, ни исповедать его,  увы,  уже
нельзя. Слишком поздно, - произнес он дрожащим голосом. - Злосчастный юноша!
Сколь внезапная кончина! In medio vitoe  {В  расцвете  жизни  (лат.).},  как
сказано в Писании: вот сейчас мы видим его в цвете юности, а в следующий миг
голова его отделена от тела... Да помилует меня Бог и  все  его  святые,  да
оградят от погибели!
     Молитва эта вырвалась из епископских уст с необычной истовостью и силой
в ответ на вопль оруженосца, который было поднял шлем с земли и тотчас вновь
уронил вне себя от страха.
     - Он же пустой! Он же легче перышка! - кричал бедняга.
     - Клянусь Богом, это верно! - воскликнул Мэнни, трогая шлем.  -  В  нем
ничего нет. Так с чем же я сразился, отче епископ? С  существом  этого  мира
или иного?
     Для того чтобы вернее обдумать столь сложный вопрос, епископ  взобрался
в седло.
     - Если тут бесчинствует непотребный бес, - сказал он, - мое место возле
короля! Несомненно, эта лошадь цвета  серы  выглядела  исчадием  ада.  Готов
поклясться, я видел, как из ее ноздрей било пламя и валил дым. Только такому
чудовищу и возить на себе доспехи, которые и скачут, и  вступают  в  бой,  а
сами внутри пустые.
     - Нет, отче епископ, не торопись, - перебил его кто-то  из  рыцарей.  -
Может  быть,  оно  и  так,  как  ты  говоришь,  но  только  это  работа  рук
человеческих. Когда я был в походе на юге Германии, то  видел  в  Нюренберге
хитрую механическую фигуру, которую изготовил один оружейник, - она и верхом
ездила, и мечом махала. Ну и эта...
     - Благодарю вас всех за вашу несравненную учтивость, - гулко произнесла
распростертая на земле безголовая фигура.
     Тут даже бесстрашный Мэнни вспрыгнул в седло. Многие поспешили отъехать
от ужасного обрубка подальше, но самые храбрые замешкались.
     - Больше же всех, - продолжал  голос,  -  я  благодарю  благороднейшего
рыцаря сэра Уолтера Мэнни за  то,  что  он  во  всей  своей  славе  снизошел
скрестить копье со смиренным сквайром.
     - Клянусь Богом! - заметил Мэнни. - Если это дьявол, так изъясняется он
весьма учтиво. Сейчас я его вытащу на  свет,  пусть  он  хоть  молнией  меня
поразит!
     С этими словами  рыцарь  снова  спрыгнул  с  коня  и,  засунув  руку  в
отверстие бармицы, крепко ухватил Найджела за  кудри.  Тот  охнул,  и  Мэнни
окончательно убедился, что имеет дело с человеком. В тот же миг  его  взгляд
упал на прорезь в нагруднике, позволявшую юноше  видеть  все,  что  делалось
снаружи, и он разразился басистым хохотом. Король, принц и  Чандос,  которые
наблюдали эту сцену  издали  с  таким  удовольствием,  что  не  пожелали  ни
вмешаться, ни  объяснить,  теперь,  когда  все  вышло  наружу,  подъехали  к
поверженному бойцу, совсем ослабев от смеха.
     -  Высвободите  его,  -  сказал  король,  прижимая  ладонь  к  боку.  -
Расстегните латы и высвободите его! Я не раз скрещивал копья в поединках, но
никогда еще не был так близок к тому, чтобы свалиться с седла,  хотя  только
любовался со стороны. Но я опасался, что он лишился чувств, ведь он даже  не
пошевелился!
     Падение действительно ошеломило Найджела, но так как он  не  знал,  что
остался без шлема, то и не мог понять,  почему  оно  сначала  вызвало  такой
ужас, а потом такой смех. Теперь,  когда  с  него  сняли  непомерно  большой
панцирь, в котором он был замкнут, как горошина в  стручке,  молодой  сквайр
стоял, жмурясь от яркого света, весь красный  от  стыда,  что  хитрость,  на
которую его толкнула нищета, открылась всем этим  хохочущим  придворным.  Но
тут ему на помощь пришел король.
     - Ты доказал, что умеешь пользоваться оружием своего отца, - сказал он,
- и доказал, что достоин и его имени, и герба, ибо  в  тебе  жив  доблестный
дух, прославивший его. Но думается мне, ты, как и он,  не  допустишь,  чтобы
голодные люди томились у твоих дверей, а потому прошу: проводи  нас  в  твой
дом, и если трапеза будет не хуже этой благодарственной молитвы  перед  ней,
значит, нас ждет великолепный пир.

                                  Глава X
        КАК КОРОЛЬ ПРИВЕТСТВОВАЛ СЕНЕШАЛЯ СВОЕГО ВЕРНОГО ГОРОДА КАЛЕ

     Никакие хлопоты престарелой леди Эрминтруды  не  смогли  бы  поддержать
честь тилфордского господского дома, если бы под  его  кровом  расположилась
вся королевская свита - и маршал двора, и старший конюший, и  юстициарий,  и
спальник, и телохранители. Но  предусмотрительность  и  тактичность  Чандоса
помогли  предотвратить  это  бедствие:  одни  члены  свиты  разместились   в
аббатстве,   другие   отправились   дальше   в   Фарнемский   замок,   чтобы
воспользоваться гостеприимством сэра Фиц-Алана.  Гостями  же  Лорингов  были
только сам король, принц, Мэнни, Чандос, сэр Хьюберт де Бург, епископ и  еще
двое-трое.
     Но как ни мало было это общество, как ни скромен старый дом, король  ни
на йоту не пожертвовал обычной своей  страстью  к  пышности,  церемониалу  и
ярким краскам. С багажных мулов были сняты вьюки,  всюду  сновали  слуги,  в
опочивальнях исходили паром лохани для мытья, развертывались шелка и  атлас,
блестели и позвякивали золотые цепи, и когда под пение труб двух  придворных
трубачей общество разместилось за столом,  можно  было  Смело  сказать,  что
никогда еще почернелые потолочные балки не  видели  столь  яркого,  поистине
волшебного зрелища.
     После того как за шесть лет до описываемых событий  в  Англию  со  всех
концов христианского мира съехались, блистая  роскошью,  чужеземные  рыцари,
чтобы  принять  участие  в  празднествах,  устроенных  в   честь   постройки
виндзорской Круглой башни, и испытать свое счастье и  ловкость  на  турнире,
английская  манера  одеваться  претерпела  решительную  перемену.  Привычные
верхняя и нижняя туники показались слишком простыми и убогими в сравнении  с
новой  модой,  и  теперь  вокруг   короля   пламенели   красками,   сверкали
драгоценностями котарди, пурпуаны, блио, сюрко, упелянды,  табары  и  прочие
великолепные одежды, двухцветные или затканные узорами,  с  вышитой  каймой,
меховой опушкой или разнообразными фестонами  по  краям.  Сам  он  в  черном
бархате и золоте был темным, но блистающим центром всего этого  великолепия.
По правую его руку  сидел  принц,  по  левую  епископ,  леди  же  Эрминтруда
командовала слугами за дверьми, бдительно следя,  чтобы  кушанья  и  напитки
подавались на стол в нужную минуту,  подбодряла  уставших,  придавала  новые
силы ослабевшим, поторапливала замешкавшихся, расчетливо пускала в ход  свои
резервы, и стук ее  дубовой  клюки  тотчас  раздавался  там,  где  возникала
какая-нибудь заминка.
     Позади короля, одетый в свой лучший, но такой жалкий среди этого блеска
костюм, стоял Найджел и, хотя все тело у него болело, и особенно  растянутое
колено, сам  прислуживал  своим  августейшим  гостям,  которые  через  плечо
осыпали его веселыми шутками, все еще посмеиваясь над приключением на мосту.
     - Клянусь святым крестом! - сказал король Эдуард, откидываясь с куриной
косточкой, изящно зажатой в "учтивых" пальцах левой руки.  -  Спектакль  был
слишком хорош для деревенской сцены. Ты должен поехать со  мной  в  Виндзор,
Найджел, вместе с гигантскими доспехами, твоим тайником. Там ты  выедешь  на
ристалище, оглядывая его из середины панциря, и непременно останешься цел  и
невредим, разве что кто-нибудь рассечет тебя одним ударом от шлема до седла!
Никогда еще я не видел такого маленького ядрышка в такой большой скорлупе!
     Принц обернулся со смехом в глазах, увидел по  красному,  пристыженному
лицу Найджела, как ему тяжка его бедность, и вступился за него.
     - Нет, - сказал он ласково, -  такой  мастер  заслуживает  инструментов
получше.
     - И его господин должен позаботиться, чтобы он их  получил,  -  добавил
король. - Придворный оружейник постарается, Найждел, чтобы в следующий  раз,
когда с тебя собьют шлем, твоя голова осталась в нем.
     Найджел,  багровый  до  корней   льняных   волос,   пробормотал   слова
благодарности.
     Однако Джон Чандос придумал  кое-чт